Сто шесть ступенек в никуда
Шрифт:
Во время отсутствия Козетты никто из нас, молодых, особенно не задумывался о Тетушке. И только теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что она смотрела на Козетту как на защитника. Тетушка была похожа на мышку, такая тихая и незаметная, что даже мы с Белл с нашей ненасытной жаждой знать, что происходит в головах людей, с постоянным исследованием личностей, считали ее человеком без чувств, недостойной размышлений. Нам и в голову не приходило, что старушка может страдать в отсутствии Козетты, может бояться нас всех, с нашими привычками, приобретенными во время революции, которой она не понимала, нашей молодости и нашей музыки, наших появлений и исчезновений, нашей сексуальной свободы.
Разумеется,
— Почему ты не приезжала меня навещать? — спросила Козетта, когда объятия разомкнулись.
Тетушка не ответила; наверное, не осмелилась сказать, что не могла, а никто из нас не предложил взять ее с собой или даже вызвать такси и проинструктировать водителя. Она лишь покачала головой и загадочно нахмурилась — так поступают старики, когда хотят скрыть свои желания или недостатки от молодых.
Все собрались в столовой: Козетта и Тетушка, мы с Белл, только что вернувшийся из Индии Гэри, Фей и Риммон. Для «Дома с лестницей» компания была невелика, поскольку никто не пришел на смену Мервину, Фелисити и Харви; не было больше и «квартирующей девушки» — должность такая же бесполезная и лишенная обязанностей, как у носителя «золотого жезла» в почетном полку кавалерии или управляющего Чилтернскими округами, но все же роль с комнатой, которую никто не занял. Козетта пыталась убедить балетных танцоров поселиться на верхнем этаже, однако они, естественно, не хотели бросать бесплатную квартиру в Хэмпстеде, хозяин которой, если повезет, может никогда не вернуться из Южной Африки. Девушка по имени Одри, двоюродная сестра новой подруги Адмета, сказала, что может занять свободную должность и свободную комнату. Вряд ли она до конца верила, что ей отдадут большую спальню на третьем этаже просто так и что она не будет исполнять никаких обязанностей, только говорить, слушать и варить кофе, — и сомнения заставляли ее колебаться. Козетта задумчиво рассуждала об этом за едой.
Мы поели и встали из-за стола, как обычно, не подумав убрать за собой или вымыть посуду. Перпетуа должна была прийти на следующий день, но Белл, презиравшая работу по дому, неожиданно заявила, что мы с ней займемся посудой.
— Подождет до утра, — вполне ожидаемо возразила Козетта.
— Утром меня тут не будет.
— Но, дорогая, я думала, ты теперь тут живешь!
Это была не просто вежливость. Это был ужас от того, что число домашних сократилось еще больше, чем она предполагала.
— Белл должна пожить с матерью, — сказала я. — По крайней мере пока.
— В доме найдется комната и для твоей матери, я уверена. Посмотрите, сколько у нас образовалось места!
Разумеется, это было нелепо. Такое случалось часто; щедрость Козетты простиралась так далеко, что выглядела смешной. Даже если предположить, что мать Белл была совсем не похожа на предоставленное мне гротескное описание, почему она должна бросать свой дом и жить у какой-то странной женщины? Белл сухо усмехнулась в ответ:
— Я буду иметь в виду ваше любезное предложение, Козетта.
Разумеется, никакого предложения сделано не было — только предположение. Но теперь Козетта ухватилась за эту идею и решила заполучить Белл. Спальня «квартирующей девушки» зарезервирована для Одри, но если ей хочется уединения, можно занять комнату на верхнем этаже, над той, где я работала. Нам всем даже пришлось подняться и взглянуть на нее — за исключением Тетушки, которая по пути скрылась на своей территории. Сидя на бывшей кровати Фелисити и тяжело дыша после подъема по лестнице, Козетта извинялась за комнату — за 106 ступенек, за потолок в пятнах, за опасное окно.
— Я закажу прутья для окна. Нужно сделать что-то вроде ограждения, чтобы его обезопасить.
Она так ничего и не сделала. Из-за слов Гэри, который сказал, что это ужасно и что тут будешь чувствовать себя как в тюрьме? Или потому, что Белл попросила не беспокоиться за нее, поскольку в настоящее время никак не может оставить мать одну в Харлсдене? Вероятно, хотя, как выяснилось, Белл вполне могла бросить мать на ночь или две, поскольку осталась переночевать, а на следующий день, когда я вернулась из игрового клуба, сказала мне, что встретила давнюю подругу матери, которая согласилась пожить у нее.
Это было не в тот вечер, а через неделю или около того, когда я нарядила Белл в платье Козетты «линялого» красного цвета. Я забыла о замечании Козетты, когда та впервые увидела репродукцию Бронзино, — о том, что у нее где-то есть платье, как на Лукреции Панчатики. Супруги Касл пригласили Козетту на фестиваль «Глайдборн», а там в оперу до сих пор принято надевать длинное вечернее платье. Козетту редко куда-нибудь звали. Я очень обрадовалась, что Касл вспомнили о ней, хотя точно знала, что они хотели продемонстрировать Козетте контраст с атмосферой, царившей в «Доме с лестницей». На вечеринке, которую Козетта устроила в честь сорокалетия Адмета, я случайно услышала, как мистер Касл шепнул жене: «Интересно, знает ли она, что жизнь, от которой она отказалась ради этого цирка, все еще продолжается?»
До фестиваля в Глайдборне оставалось еще два месяца, но Козетта вбила себе в голову, что должна найти в своем гардеробе подходящее платье, а если такого не окажется, то заказать новое. Это напомнило мне прежние деньки в Гарт-Мэнор, когда мы с Эльзой примиряли драгоценности Козетты, и, увидев наше восхищение какой-то вещью, она могла сказать: «Это твое».
— Бери, бери, — повторяла она, если я немного задерживалась перед каким-нибудь «балахоном» тридцатых годов или юбкой до пола по послевоенной моде. Но я в ответ лишь смеялась и качала головой. Зачем мне платье с воротником-шалькой из бледно-голубого искусственного шелка или черная широкая юбка, украшенная бисером? Потом мы наткнулись на платье, как на картине Бронзино, которое действительно оказалось очень похожим. Конечно, у Лукреции вырез украшен золотым кружевом, а нижняя часть рукавов сшита из роскошного складчатого шелка черного цвета, но в остальном платье было точно таким же: узкий лиф, рукава с буфами, пышная юбка — и все это из шелка цвета спелой сливы «Виктория».
— Бери, — сказала Козетта. — Ты окажешь мне услугу, дорогая. Я жуткая барахольщица, не могу заставить себя выбрасывать вещи.
Белл, как всегда, была в черном наряде, порыжевшем и пыльном. Глядя на нее, спящую в моем кресле, я не замечаю разницы в том, что она носит теперь и что на ней было тогда, в тот памятный, потрясающий, чудесный день, когда она пришла в «Дом с лестницей» ранним вечером — потому что на дворе стоял март и было холодно — в черном плаще и завернутая в шаль. Козетта повезла всех на ужин, и к нам присоединились Риммон и Гэри. Я не помню, куда мы отправились, хотя это мог быть русский ресторан в Бромптоне. Вероятно, последующие события вытеснили у меня из памяти такие мелочи, как рестораны, еда и напитки.