Сто шесть ступенек в никуда
Шрифт:
Склонная обманывать себя, я никогда не питала иллюзий относительно переменчивости любви. Сразу же чувствовала, когда страсть ослабевает. Первая крошечная трещина в безраздельном внимании возлюбленного, еще не отторжение, ничего конкретного, скорее сначала просто атмосфера рассеянности, неопределенности, а потом неизбежное болезненное прозрение, что именно тот, другой, всегда первым размыкает объятие, прерывает поцелуй, именно его смех перестает быть тягучим и заговорщическим, а в кончиках пальцев уже не сосредоточена вечность. Самообман начинается с моей способности убеждать себя — несмотря на все эти признаки, — что все временно, и это очередной этап отношений или просто ошибка.
Чувство Белл ко мне, которое — я до сих пор в этом уверена, несмотря на все, что случилось, —
У Белл не было ни профессии, ни увлечений, ни интересов. Только интерес к людям. Она любила разглядывать красивые вещи, в магазинах и на выставках — но не одежду, хотя прогулка по отделу тканей и прикосновение к самым роскошным образцам доставляли ей сильнейшее, почти чувственное наслаждение. Позже Марк рассказал мне, что иногда Белл ходила смотреть на драгоценные камни короны в Тауэре. Может, именно этим она занималась во время своих отлучек? Разглядывала людей и роскошные вещи на Бонд-стрит? Гладила дамасский шелк в «Либертиз»? [50] Прогуливалась по залам Музея Виктории и Альберта?
50
Большой лондонский универсальный магазин, преимущественно женской одежды и принадлежностей женского туалета одноименной фирмы.
Потом Белл вернулась к матери. Помню ужасный вечер, когда мы втроем — Козетта, Тетушка и я — сидели в сером саду, каждая остро ощущая собственное одиночество; вечер был даже не теплым, а влажным и промозглым, пропитанным запахом сажи и эвкалиптовых листьев. Случайный прохожий, заглянувший через высокую стену из кирпича и гальки, принял бы нас за представительниц одной семьи — мать, дочь и бабушку, — но никто на нас не смотрел. Небо напоминало белый мрамор, и до ночи было еще далеко. Я вспоминаю слова Козетты:
— Почему никто больше не приходит?
На губах Тетушки дрожала робкая, немного испуганная улыбка. Похоже, с годами она все меньше и меньше понимала, что происходит вокруг. Ее недоумение было связано со страхом, что в мире уже не осталось искренности и все происходящее — это шутка, которую она не в состоянии понять. В то же время старушка напоминала бедных животных в зоопарке, которые привыкли жить среди сородичей в знакомой среде и вдруг оказались в одиночестве, в чужой обстановке. Я вернулась в дом, вероятно, за свитером, поднялась по лестнице — скрип 104-й ступеньки под моей ногой первый раз болью отозвался в сердце — и вошла в комнату Белл, чтобы прижать к лицу одну из ее темных шалей и вдохнуть ее детский, сладкий запах. «Крылья голубки» — естественно, не прочитанные, Белл их так и не прочтет — лежали на стуле. Я захватила книгу с собой.
Потом, когда Тетушка уже ушла спать, Козетта посмотрела на свое отражение в зеркале гостиной и продекламировала:
И этот образ, простонала она, восхищает его и днем, и ночью? А я все просыпаюсь одна, сплю в забвении, встаю в отчаянии. [51]Я обняла ее, прижала к себе. Как взбудоражило бы ее это объятие, знай она о нас с Белл! Но Козетта лишь рассмеялась, над Теннисоном и над собой:
— Правда, ужасно? У Айвора стихи были лучше. Ну, чуть-чуть лучше. «Моя жизнь безотрадна, Он не приходит…»
51
Из стихотворения Альфреда Теннисона «Мариана на юге».
Он не приходит… Тот, кого нельзя описать словами, идеальный, единственный тот, которого она ждала. Козетта читала «Вашингтон-сквер», [52] естественно, взятый у меня, и отождествляла себя с бедной Кэтрин Слоупер. Женщины обычно стесняются признаваться, что им нужен мужчина. Отрицают эту потребность, отвергают ее, говорят, что без труда найдут себе любовника или мужа, если захотят. Но к чему суетиться? Зачем беспокоиться? Им и так хорошо. Но только не Козетта. Она открыто заявляла, причем практически любому собеседнику, в том числе Перпетуа и Тетушке, что жаждет мужской любви, мужского общества. Моя жизнь безотрадна, Он не приходит…
52
Роман Г. Джеймса.
А через два дня он пришел. Явился как ответ на молитву или как воплощение несбыточной мечты. Как принц, о приходе которого объявляет фея. Он даже не маскировался — по крайней мере, так казалось. И привела его Белл. Не было ни фанфар, ни горнов. Небрежным тоном она сказала Козетте о том, что должно произойти, с характерной для нее бесцеремонностью объявила о событии, которому было суждено стать таким важным в нашей жизни. Белл вновь появилась в «Доме с лестницей» после двух— или трехнедельного отсутствия — почему я так говорю, когда точно знаю, сколько прошло времени, восемнадцать дней? — и неспешно вошла в гостиную, словно никуда и не пропадала. Белое марлевое платье, в руке пачка сигарет и спички. Я ни разу не видела Белл с сумочкой. Она посмотрела на нас троих, Козетту, меня и Тетушку, как на случайных знакомых, к которым она относится с равнодушной доброжелательностью:
— Вечером придет мой брат. Не возражаете?
Козетта обращалась с ней, как с дочерью.
— Зачем ты спрашиваешь, дорогая? Конечно. Мы давно хотели с ним познакомиться.
Как описать Марка? Он просто был самым красивым мужчиной, каких я только встречала, и одним из самых милых. По крайней мере, я долго так думала, хотя в конце концов мое мнение о нем немного изменилось. Марк принадлежал к той категории людей, с которыми сразу же чувствуешь себя легко, «всегда ровных», без тщеславия или, по крайней мере, чувства, что у них есть нечто, чем следует гордиться, умных и насмешливых, но без жестокости, неизменно доброжелательных, неотразимо очаровательных, но без обычных в таких случаях хитрости и сознательной манерности. Перечитывая эти слова, я понимаю, что описала кого-то другого, а не Марка, потому что самой главной особенностью в общении с ним — я бы даже сказала, самой главной его чертой — была естественность, а все приятные атрибуты красивого молодого человека возникли и собрались вместе по счастливой случайности, и он даже не подозревал о них. Даже его слова казались не результатом расчета, а отражением нежной и мягкой натуры. Марк получился у меня дурачком? Не думаю, что он был глуп; долгое время я считала его умным, но это мнение тоже пришлось пересмотреть. Скажу лишь, что внешне Марк был неотразим, но в интеллектуальном плане не представлял ничего особенного.
Он был на несколько лет старше Белл, и той зимой ему исполнилось тридцать шесть. К тому времени я пришла к выводу, что у них с Белл скандинавские корни, хотя Марк больше походил на славянина: высокие и широкие скулы, абсолютно прямой, но коротковатый для мужчины нос, короткая верхняя губа, полные и в то же время резко очерченные губы. Кожа у него была смуглая, а волосы каштановые, с серебристой прядью, спускавшейся с макушки к одному виску. Как полюбила Козетта эту прядь, как любовалась ею!