Стоход
Шрифт:
— Идите домой. Больной стало лучше. Она будет жить. Наведывайтесь, а дежурить возле нее больше не надо. Мы тут с Анной Вацлавовной присмотрим…
Антон с Григорием по коридору и даже по двору идут на цыпочках.
Антон, прощаясь, пожал руку Григорию и молча зашагал, но не в ту сторону, где жил с комиссаром.
— Ты куда? — остановил его шепотом Григорий.
— Так я… — Антон сдвинул шапку, почесал в затылке и вдруг решительно махнул: — Ну, идем вместе!
— А чего мы шепчемся? — спохватился Григорий. — На улице ж никто не спит.
Антон
— Думка у меня есть. Я хотел, чтоб никто не видел. А тебе, ладно, скажу, только вдруг провалимся, молчи, никому, а то засмеют… ты понимаешь, я хочу испробовать трофейный тягач на болоте. Интересно пойдет он с канавокопателем или нет. Война ж кончается…
— С десятью канавокопателями потянет! Конечно пойдет, если возьмешь и меня.
Воздух на улице был напитан теплом и запахом раннего лета. Антон и Григорий осторожно прошли по задворкам Морочны и направились к поляне, где стоял тягач, захваченный у фашистов. Свежий, только что поднявшийся с болота густой туман приветливо окутал их, укрыв от лунного света.
Этот бодрый, напитанный густыми запахами ольхи, камыша и осоки летний туман переносил все мечты и думы в сладкое время мира и труда.
Шли молча. Оба теперь особенно остро почувствовали, как надоела война, как жалко утерянных лет. Каждый думал о том, каким было бы все вокруг, если бы работу по осушке не прервала эта сорвавшаяся с ясного неба фашистская бомба…
Вдруг где-то справа, за молочным океаном тумана, раздался одинокий крик петуха. Точь-в-точь как в мирное время. Крик петуха — и ни одного выстрела. И только они подумали об этом, как донесся приглушенный звук выстрела. И опять все стихло. И сколько Антон и Григорий ни прислушивались, ничего больше не услышали. Они решили, что выстрел был случайным.
А между тем этот один-единственный выстрел унес жизнь человека, который был бесконечно дорог им обоим. Это пан Суета, скрывавшийся на хуторе Соловья, из-за угла убил Александра Федоровича Моцака.
Канавокопатель стоял заросший камышом и осокой там, где его оставили в июне сорок первого года, на берегу Чертовой дрягвы. Вытаскивать его пришлось с помощью троса.
И вот болотный плуг на своем месте, за тягачом.
— Начинай! — не терпелось Грише.
— Постой, откуда начинать?
— Да с любого места!
— Нет. Начнем оттуда, откуда начинал твой дед — первый осушитель этого болота, — решил Антон и включил скорость.
Машина пошла между паханым полем и болотом. Туман словно испугался, присел. Луна, казалось, спустилась ниже, посмотреть, что тут будет.
Огромный плуг врезался в болото. Расшвырял в стороны пласты высотой с метр и, достигнув своей глубины, пошел, как лодка по воде. У Григория захватывало дух, когда он смотрел вслед канавокопателю, за которым, освещенные матовым светом луны, катились могутные, черные волны пластов.
Ухватившись за плуг, Григорий бежал по глубокой влажной канаве. Он казался маленьким по сравнению с плугом.
Болото колыхалось и стонало под гусеницами ревущей машины,
— Значит, на гусеничном тракторе можно и по самой Чертовой дрягве пройти! — кричал Антон Грише, хотя и знал, что тот ничего не услышит за рокотом мотора.
Меньше чем за час тягач проскочил через болото километра в полтора. Вышел на бугор и остановился. Заглушив мотор, Антон вылез из кабины.
— Ну, Грыць, кончится война, займусь этой машиной. Видел, как получается?
— Замучил ты меня! Я бежал следом и боялся, утону, если выступит вода. Хорошо, что догадался потом сесть на плуг, как муха на рог быка.
— Эх и дорожка получилась! — восхищался Антон.
— Даже не ожидал, что такая тяжелая машина, а так легко пойдет по болоту! Когда ты взял по трясине, я кричал тебе, кричал, что утонем вместе со всем этим орудием. Да куда там!..
— Ну как, пойдем домой? — спрашивал Антон, заранее почесывая затылок. — Влетит нам!
— Влетит, если до комиссара дойдет.
— Он нас поймет. Грыць, а давай вместе после войны работать. Скрипки у тебя теперь нет.
— Нет! — Гриша отрицательно качнул головой. — Теперь-то я музыку и вовсе не брошу. Александр Федорович сказал, что, не дожидаясь окончания войны, отправит меня учиться. А скрипку наживем. Знаешь, Антон, о чем я сейчас думаю. Вот кончится война, да запрячь бы все танки в такие вот плуги — за один месяц не осталось бы болот на всей земле!
— Э-э, такое будет еще не скоро: чтоб сразу все, что делалось на войну, повернуть на жизнь.
— Но будет же?
— Будет.
Светало. Канал, прорытый тягачом, заполнил густой молочный туман. Он белел прямой широкой дорогой.
Григорию эта широкая светлая дорога показалась дорогой из войны в мир.
СВЕТ ИЗ БЕРЕЗЫ
Эпилог
Прошло много лет.
На пепелищах выросли дома. Над могилами безвестных героев взметнулись обелиски. Зажили раны солдатские. И разве только перед непогодой ныли или тупо покалывали.
Но у многих остались открытые, незаживающие, вечно кровоточащие раны. И по-разному вели себя те, у кого они остались открытыми.
Одни от боли и отчаяния пили горькую.
Другие метались по белу свету, нигде не находя себе покоя.
Третьи много, до смертельной устали работали.
Григорий Крук писал музыку. Писал дни и ночи. И когда учился в культпросветучилище, и когда начал работать художественным руководителем заводского Дворца культуры в городе. Но он не только писал. Он любил сам исполнять свои произведения и всегда играл с упоением, так, словно что-то искал, чего-то откуда-то ждал. Его манерой исполнения восхищались. Сам же он всегда оставался недовольным собою.