Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гейнцельман Анатолий Соломонович

МОЛОДОЙ ВИТЯЗЬ

Перед моим окном стоит платан, Который я своим считаю внуком. Он молодой отважный великан, Что, как и я, не обучен наукам. Лет десять лишь тому назад в дыру Садовники его пересадили, И он проник корнями чрез кору Асфальта в слой животворящий ила. И рос и рос, пока не перерос Мое окно и все в округе крыши. Теперь его и Голиаф колосс Не устрашит, как ласточки и мыши. Я каждый день, распахивая ставни, Любуюсь им, хотя бы ветер выл: Он сотнями рапир фехтует славно, И ураган его б не победил. Прекраснее всего он на закате, Когда отлит как будто бы из бронзы И выделяется на туч брокате, Как канделябр, стуча в мое оконце. Я вместе с ним врастаю в неба кубок, Где зажигаются неслышно звезды, И Ангелы, как белый рой голубок, Свивают у меня под сердцем гнезда.

ОМУТЫ

Чем

глубже ты глядишь на жизнь, Тем меньше в ней находишь смысла: Ясна лишь цепь печальных тризн, Да алхимические числа. Пророй колодезь хоть насквозь, Увидишь только то же небо, Пласты увидишь, ржавый гвоздь, Да черепа под сводом склепа. Себя узришь на дне реторт, Свои испуганные очи: Сухой, бездушный натюрморт, Который изучать нет мочи. Так устреми же лучше к звездам Свои усталые глаза: Их бриллиантовые грозди, Когда потухнет бирюза, Горят на небе. Вопрошай У них, где вечное начало, Где вымышленный в детстве рай, Кто ставил в свод небес кружало? А если это надоест, Сокрой головку под крыло И где­либо найди насест: Во сне не чувствуется зло. Как кошка, подкрадется смерть И мигом цап тебя царап, И уплывешь ты в душеверть И без благословенья пап.

АТОМ

Всё небо голубою штукой Покрыто нежного атласа. Не нужно суетной науки, Чтобы душа в момент экстаза Вселенной обрела познанье: Оно несказанная радость, Оно бесцельного слаганья Словесного бывает сладость, Любовь духовного атома К безбрежности святой вселенной: Он чувствует себя в ней дома, Как ласточка над моря пеной. Он переносится на звезды, Он тянется в лазурь, как тучи, Он видит вечность чрез погосты, Качаяся как дуб могучий. И нет ему тогда предела, И чувствует в пыли он Бога, И отделяется от тела, Что ползает, как червь убогий. Познанье это на мгновенье, Но ведь и жизнь его не дольше: Вся жизнь простое сновиденье, Что не волнует душу больше.

ДОЛИНА СМЕРТИ

Среди бесплодных каменистых гор Пустынная простерлася долина, Где нехотя лишь созерцает взор, Как будто в ней распяли Божья Сына. Стальной ее перерезает путь, И ускоряет поезд ход невольно: Одолевает машинистов жуть, И проезжающим душевно больно. Лишь кое­где коза, как фавн старинный, Вдруг вырастает на обрыве белом, Или над сошкой, погруженной в глину, Мужик склоняется усталым телом И извлекает то ребро гиганта, То вдруг чудовищный из глины клык Или обломок мраморный аканта, – И заплетается его язык. Спроси его, рассказ услышишь странный О допотопных зверях, великанах, О красоте никем еще не знанной, О демонах и каменных тиранах. И подлинно здесь лес шумел гигантский, Здесь мамонты с драконами сражались, Здесь храмы строил кесарь басурманский, Здесь изумруды моря колыхались. Теперь мальчишки черепами предков И ребрами слонов играют в кегли, Хоть только что их каменные клетки С трудом такой же участи избегли. Что нам пласты стольких тысячелетий? Что собственные даже в глине кости? Мы с вечностью играющие дети, Попавшие случайно к Смерти в гости.

ТОСКА БЕЗБРЕЖНОСТИ

Я ползаю по площади меж лавок, Не выходя уж за пределы стен, Но золотых нигде не вижу главок, И всё вокруг ничтожество и тлен. Бывало, мир казался мне тюрьмою, И я, как луч, стремился в область звезд, Теперь, омыв глаза свои росою, Я мысленно крадуся на погост. Пространство не для нас! На карусели Земной куда мы можем улететь? Как кони крашенные б ни летели, Они земную не покинут клеть. И вот ползу я меж автомобилей, Как по асфальту дождевой червяк, И уж не много проползти мне миль, Пока расплюснет тело мне земляк. Или, быть может, победив пространство, Предстану я нагим пред Божьим троном И в звездное оденуся убранство, А жизнь окончится бессильным стоном.

ПЯТНО

Мир очень странное пятно, Как то, что у тебя в келейке: Всё в нем загадочно­темно, И нет для головы лазейки. Рассматривай хоть целый век, Вживайся мыслью в очертанья, Ты будешь только человек, И истина твое созданье. Пятно ж останется пятном, Хоть ты в нем видишь облака, Клингзора замок, Божий дом, И все грядущие века. Есть только то, что ты создашь, Твоя и истина, и ложь, Пляши хоть бешеный чардаш, Клонись, как золотая рожь. Туманности далеких звезд Такое ж для тебя пятно: Какой бы ты ни строил мост, В

Хаосе всё темным­темно.

КАМЕННЫЕ ДУМЫ

Моя душа вконец окаменела, Как будто я гранитный фараон, Не чувствующий векового тела, И жизнь течет, как непробудный сон. Волна агатами покрыла Нила Базальтовые подо мной ступени, И жалкие феллахи молят ила Речного, опустившись на колени. Священные всползают крокодилы И греются на солнце подо мной, И кулики речные из могилы Живой червей копают, как сохой. А солнце жжет, я вечно в лихорадке Горю, как закаляемая сталь, И фимиам струится в храме сладкий, Но жертв мне человеческих не жаль. Проходят звезды, поколенья, царства, А я над ониксом речным стою И правлю суд над явью без коварства, И похоронный дифирамб пою. Пою со сна, как вся поет природа, Как Нил поет, когда ревет самум, И нет такого на земле народа, Чтоб смысл уразумел извечных дум.

ГРААЛЬ ЛЮБВИ

Ты верною была подругой Мне в странствии моем земном, И часто заметало вьюгой В степи наш одинокий дом. За мазанкою выли волки И бушевал в округе вор, А мы глядели через щелки, Держа в отчаяньи топор. Потом бесстрашно чрез границу, Где шла жестокая война, Ты провела свою Жар­Птицу, – И снова началась весна. В отчизну мы вернулись Данта Под мощный купол Брунеллески, И на предместном Camposanto Словесные родились фрески Меж кипарисов Импрунеты, Где средь серебряных олив Впервые на юдольном свете Я был поистине счастлив. Вне времени и вне пространства С тобой живу я много лет, Средь звезд лучистого убранства, Живу любовью, как поэт. И ты ведешь, как Беатриче, Меня средь терниев и роз Всё выше к Богу, выше, выше, Чрез тысячи метаморфоз. Мы незаметно постарели, Но седина наш ореол: Из серебра мои свирели, Из серебра, как крылья пчел. Мы кончим жизнь в святом Париже, Где состоялась наша встреча, Вверху, на Нотрдама крыше, Средь звезд немеркнущего веча. На троне ты, я на коленях, Как пред Граалем Парсифаль: Жизнь кубок странных сновидений, Творца безбрежная печаль.

СЛОВЕСНЫЕ ФРЕСКИ

Словесные пишу я фрески На белой кладбища стене, Как лаврик пишет арабески Серебряные в летнем сне. Пишу, пишу, зачем – не знаю, Как Млечный Путь, что в синеве Кружится на дороге к раю По голубой небес канве. Что можно знать помимо Смерти, Что жнет серебряным серпом? – Что скоро будешь в душеверти Кружиться легким комаром? Кичатся лишь одни сороки Своим познанием из книг, Но скоро истекают сроки: Познанье всякое на миг. Слова поэту только кратки, И тешится он, как дитя, Когда творит, рождает сказки, Как звездные миры, шутя. 26 марта 1953

СТИХОТВОРЕНИЯ 1916–1929; 1941–1953 (Рим, 1959)

ЭЛЕГИЯ

Распятья – все деревья леса, Голгофы – мертвые холмы. Орудий жерла правят мессы, Поют священные псалмы. Широкобрюхие мортиры, Тая в зрачках багровых месть, Гнусавят откровенье мира, Святого искупленья весть. И тают серые бригады, Как стебли восковых свечей, И рвут колючие преграды Тела озлобленных людей. И перед смертью, примиренья Слова понятней беднякам, И жаждут души отпущенья Неотпускаемым грехам. И жаждут теплого участья На дне мучительных траншей, Религиозного причастья И ласки дальних матерей. Вот обагренные шинели Обрубки раздробленных рук Из подземельной колыбели Подъемлют к иереям вдруг. И пехотинцы, и зуавы, Еврей, латинянин, индус – Все тянут красные суставы За хлебом духа в Эммаус. А пастыри в железных касках Их отпускают в дальний путь, Баюкая священной сказкой, Чтоб легче было им уснуть. Кто разберет на страшном поле, Какому Богу кто служил? И Бог один тут поневоле На дне чудовищных могил. Еврей внимает песне ксендза И шепчет: Борух Адонай! Арабу обещает бонза Пророка заповедный рай. И пулею сраженный раввин Серебряный наперсный крест Дает тому, кто пел: Коль славен Господь среди нездешних мест! И посылает неприятель На павших злобную шрапнель, И меж обугленных распятий – Для всех открыта колыбель! 1916