Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гейнцельман Анатолий Соломонович

ГИПЕРБОЛА

Земля упала, как булыжник, На берег солнечного моря. Последний распят был подвижник На ней, – и пересохло горе. И волны океана плесень Культуры мертвой посмывали, Следы последних жутких песен И всё, что мы искусством звали. Соборы наши и музеи Преобразилися в песчинки, Как пыль ложились пропилеи На придорожные былинки. Но мальчик солнечный, гуляя, На берегу нашел булыжник И положил в карман играя. Отец его был мудрый книжник, И

изучал под микроскопом Блестящие аэролиты, Как всё, что было до потопа, Когда погибли адамиты. Лучами – в пору ту – на солнце Потухшее и мы попали, – Через музейное оконце На трупы звезд блеснули в зале. Увидели наш край родимый, Изнеможенный от печали И непонятной долгой схимы, И оба горько зарыдали...

СОЛНЕЧНОЕ УТРО

Нет живописца вдохновенней солнца: Как ни было бы всё вокруг серо, Оно потоком пламенных червонцев В тюремное вливается нутро. Как радуга – разбитое оконце, И паутина – словно серебро, И пятна цвели – славящие бонзы, И как рубин – пронзенное ребро. А за решеткой осиянный рай: Сырые крыши – как гряда тюльпанов, Платаны – кружевного платья край, На небе рать жемчужных великанов, И кажется, – хоть век не умирай! Шампанское шипит на дне стаканов.

ЗАТИШЬ

Сегодня затишь в голове пустынной: Ни молний блещущих, ни облаков. Лишь Божьей мантии атлас старинный, – Безбрежности лазоревый альков. Нет ни одной в мозгу моем лавины, Нет колющих сомнения шипов, И я плету лазурные терцины Средь белоснежных спящих парусов. Как хорошо в словесной литургии На палубе просохнувшей дремать! Как хорошо плечо и грудь нагие На солнце ласковом обогревать! Что мне теперь все божества другие? Я верую в одну Природу­Мать.

ГОСТИ

Чрез скважины замочные и стены Они влетают в комнату ко мне, И много их, – как пузыречков пены, Как раковин на океанском дне. Нет величавее в Элладе сцены, Чем комната моя, когда во сне В мозгу моем завихрятся сирены И голос сфер я слышу в тишине. Но всех милей мне близких посещенье, Всех тех, кого я некогда любил: Все мимолетные земли виденья, Все обитатели степных могил, Живущие теперь, как сновиденья, Меж стен погибших черноморских вилл.

МАССА

Будь хоть татарником колючим С пурпурным на шипах тюрбаном, Будь одуванчиком летучим, Но стилизованным и странным, Будь крохотным или могучим, Речушкой или океаном, – Но походи душой на тучи Нас возвышающим обманом. Что остается грубой массой, Не принимая вид кристалла, Что творчества не знает часа, Полета в дали без причала, – То – пыль за тенью тарантаса, И надо начинать

сначала!

ТАНЕЦ

Вчера я с милой белокурой крошкой Под музыку плясал вокруг стола. Ей было весело, мне – лишь немножко, – Душа моя смятенною была. Но вспомнилась мне райская дорожка, Где Ангелы кружатся как юла, И глянул Бог в лучах в мое окошко На девочку и старого шута. И развевались по ветру седины, И золото малюткиных кудрей, И исчезали на лице морщины, Когда волчка кружился я быстрей, Когда кружился, как хаос старинный, – И в голове была лазурь морей!

НЕЗРИМОМУ

Открылась дверь – и в комнату незримо, Неслышно Бог­Создатель вдруг вошел, И я – душой больного серафима – Его присутствие в себе прочел. Я чувствовал, что кончилася схима Моя земная, – тягостный шеол, – И на колени пал я пред Незримым На келии холодный пыльный пол. Ты к сыну блудному явился, Боже, В отверженном искать к Себе любовь! Простил ему хулу земного ложа И отрицанье творческих основ. Такое милосердие похоже На искупления божественную кровь!

ЗРАЧКИ

Еще в младенчестве любил в глаза я Глядеть зверюшек мирных средь полей, Глядеть, как равному, не истязая, Как благосклонный к зверям чародей. Вот попадется ужик или заяц, Лягушка или круглый глаз чижей, И смотришь, смотришь в бездну, вопрошая, Как будто общий круг у нас идей. Но зачастую только страх безумный Читал я в дивном омуте зрачков, Тот страх, что – как ребенок неразумный – Испытываю сам я от оков, Когда чужие посещаю гумна, Ища в полове – необычных слов. 1950

ПРИЗРАК

Один мой прадед был ткачом в Лионе, Другой – остзейский гордый тамплиер, Я сам, уподобясь пророку Ионе, В Левиафане подавал пример. Я жил в остроге – в терния короне – И ткал из слов – одежды для Химер, Изжаждавшись в горячечной погоне За призраком необычайных вер. Теперь я уж давно потусторонний, Представившийся пред Судьею дух, Живущий лишь при колокольном звоне, Иль до света, как заревой петух. И в каждом я звучу предсмертном стоне, И надо мной земля – лебяжий пух.

ДУША

Душа нуждается в слияньи с Богом, Она – космическое существо, Паломничавшее по всем дорогам, Не находя в юдоли ничего. Зачем ей здесь шатанье по порогам Чужих людей, где всё мертвым­мертво? Лежание на похоронных дрогах, Как мраморное в крипте божество? Ей нужно было это воплощенье Для осознанья тайны мировой, Для славящего Бога песнопенья, Для углубленности в себя живой. Но жизнь земная – только сновиденье Под звездами усеянной канвой. 1950