Столетняя война

Перруа Эдуард

Итак, все имеющиеся ресурсы должны были строго расходоваться лишь на войну. Оккупационный режим, который Ланкастеры рассчитывали установить временно, завершился лишь с прекращением их власти и не позволил им привлечь на свою сторону население, потому что так и не дал ему спокойствия, существовавшего до гражданских смут. Тем не менее боевые силы англичан, их экспедиционные корпуса, разделенные на мобильные эшелоны, или разбросанные по замкам гарнизоны регулярно снабжались провиантом и боеприпасами, в определенные дни получали повышенное жалованье — ничего этого не ведали, и уже давно, те, кто воевал на стороне дофина. Именно благодаря этой строгой организации армии при небольшом личном составе англо-бургундский режим держался в стране, несмотря на неполный характер военной оккупации, на ненадежность налоговых поступлений. При взгляде изнутри кажется, что он поражен неизлечимой слабостью, что он умирает раньше смерти. Доблесть вождей, предпринявших это химерическое и безнадежное дело, также объясняет его частичный успех и существование более пятнадцати лет. Наконец, им повезло — прежде всего в том, что среди противников не нашлось людей их калибра, которые бы одним щелчком могли разрушить хрупкий карточный домик «двойной монархии».

III. БУРЖСКОЕ КОРОЛЕВСТВО

Вся Центральная и Южная Франция, за исключением английской Гиени, сохранила верность дофину Карлу после того, как он был лишен наследства. Когда в мае 1418 г. бургундцы вошли в столицу, они кичились, что на их стороне большая часть королевства. На какой-то момент губернаторы, назначенные Иоанном Бесстрашным, а именно Жан де Шалон, принц Оранский, поддержанный Жаном де Гральи, графом Фуа, действительно добились признания в Лангедоке, где лихоимство покойного герцога Беррийского настроило общественное мнение против арманьяков. Поездка дофина с марта по май 1420 г. по южным провинциям и взятие Нима и Пон-Сент-Эспри вернули Лангедок под его контроль; но немного позже, в 1425 г., управление этими богатыми сенешальствами было доверено ныне подчинившемуся графу Фуа, который, как и все его предшественники, стал их сознательно грабить, осуществляя власть практически как независимый правитель и включив в пределы своего наместничества соседние провинции — Ажене и Руэрг, вяло оспариваемые англичанами.

Границы подвластной дофину территории неизбежно оставались неопределенными и сдвигались в зависимости от его переменного успеха в боевых действиях. Если на севере сражались прежде всего за обладание землями между Сеной и Луарой, то есть от бретонских марок до Морвана, то на востоке, напротив, после 1423 г. бургундский фронт стабилизировался: его линия шла вниз по Луаре от Жьена до Роанна — где давно велась борьба за два плацдарма Ла-Шарите и Марсиньи, угрожавшие соответственно Берри и Бурбонне, — далее поворачивала на восток между Маконне и Божоле и наконец упиралась в Бресс, владение Савойского дома, сохранявшего нейтралитет, скорее благожелательный к бургундцам. На юго-западе театром скрытой войны осад и набегов были Сентонж, Лимузен, Перигор, Руэрг, Ажене.

В этих пределах Карла признавали в трех группах провинций: с одной стороны, в землях по Луаре, северным крылом которых были домены Анжуйского и Орлеанского домов, южным — домен Бурбонов. Это Пуату, Турень, Берри — места, где предпочитал жить юный принц, которого враги вскоре презрительно нарекут «буржским королем». Южную группу составлял Лангедок и причисленные к нему владения, о непостоянстве которого мы только что говорили. Наконец, на юго-востоке располагалось Дофине, удачно соединенное с основной территорией королевства благодаря тому, что в руках дофина находился Лион — стратегическая позиция первостепенной важности, соседствующая с бургундскими доменами; Лион подтвердил свою верность с самых первых дней войны. Позже лионские консулы не без гордости напомнят победоносному Карлу VII, что их город «никогда не колебался». В своей квазицелостности только что перечисленные провинции раньше представляли собой апанажи принцев орлеанской группировки или подчинялись им как губернаторам, причем совсем недавно: Турень и Дофине были владениями детей Карла VI и в последнюю очередь перешли к самому дофину Карлу; в Берри, Пуату и Лангедоке раньше правил герцог Беррийский. Действительно, в 1418 г. основную силу шестнадцатилетнего юноши, которого бургундцы изгнали из Парижа, составляла верность принцев. За него Анжуйцы: он уже был обручен с Марией, сестрой Людовика III Анжуйского и того самого Рене, которого другой брак позже сделает герцогом Лотарингским; лишившись поддержки коннетабля д'Арманьяка, он обрел необходимую покровительницу в лице своей тещи Иоланды Арагонской, вдовы Людовика II Анжуйского, которую по эту сторону Альп величают «королевой Сицилии» и которая старалась согласовать анжуйские интересы с интересами зятя. За него Орлеаны: конечно, герцог Карл на многие годы стал пленником англичан и скрашивал досуг долгого заключения, шлифуя свои изящные рондо, чтобы стать самым прелестным поэтом нашего XV в. Но в его отсутствие орлеанским апанажем управляли чиновники дофина, а главное, что единокровный брат сиятельного пленника, бастард Жан, граф Дюнуа, отдал свой меч на службу делу Валуа. За него, наконец, Бурбоны; в отсутствие герцога Иоанна, который тоже находился в плену, где и умер впоследствии, делу дофина верно служила герцогиня Мария Беррийская, присоединившая к обширным владениям мужа Овернь; ее войска будут успешно сдерживать натиск бургундцев на границах Шароле и Божоле. Конечно, Буржское королевство на многие годы осталось подверженным анархии, хаосу, разрухе. Но благодаря поддержке удельных князей оно представляло собой компактную группу земель, где не возникало никаких серьезных расколов, где не было ни островков сопротивления, ни партизанских рейдов, столь опасно ослаблявших англо-бургундскую Францию.

Таким образом, при всей неустроенности своей бродячей и нуждающейся жизни на берегах Луары дофин вовсе не был так одинок, не покинут всеми, как часто писали. К поддержке принцев добавлялась не имеющая равных помощь со стороны королевских чиновников, в основном верных слуг Валуа. Столицу дофин был вынужден уступить врагу, а вместе с ней и центральные органы управления. Их пришлось кое-как воссоздавать в изгнании и размещать в случайных резиденциях к югу от Луары. Как с 1418 по 1420 г. Труа для королевы и бургундцев, Бурж стал чем-то вроде столицы, где разместились основные государственные учреждения. Именно там по преимуществу заседал совет дофина, когда он не следовал за принцем в его передвижениях по стране. Именно там были организованы постоянные отделения Канцелярии; там же после кратковременного пребывания в Туре водворилась и Счетная палата. Город Пуатье, другая столица беррийского апанажа, принял к себе собственно судебные учреждения. С 21 сентября 1418 г. согласно Ньорскому ордонансу там расположился парламент. Учтя, что чистка, проведенная в парламенте герцогом Бургундским, практически уничтожила старый парламент и сделала новый незаконным, дофин перенес резиденцию верховного суда королевства в бывший дворец графов Пуатевинских. Сначала этот суд был очень малочислен и насчитывал не более восемнадцати судей, советников и докладчиков прошений. Здесь удалось организовать только два отделения — большую палату и палату по уголовным делам. Следственная палата и палата прошений были восстановлены намного позже, когда персонала стало побольше и дела пошли более постоянным потоком: ведь неспокойная жизнь во всем королевстве свела почти на нет авторитет и компетенцию этого парламента в изгнании. Между 1420 и 1428 гг. даже пришлось в Тулузе, а потом в Безье создать и сохранить на время отдельный парламент для разбора лангедокских дел на месте, даром что король всегда старался избегать децентрализации своих верховных судов. Наконец, в том же Пуатье в 1425 г. была реорганизована Палата эд — также в уменьшенном составе, потому что в ней осталось семь членов.

Это дублирование институтов в целом не составило особого труда благодаря тому, что королевские чиновники сохранили верность делу дофина. От массовых увольнений в парламенте, ведомстве двора, финансовых службах, верховных судах, проведенных в 1418 г. Иоанном Бесстрашным и завершенных в 1420 г. Генрихом V, пострадало не только некоторое количество заведомых сторонников арманьяков, но и многие нейтральные либо умеренные чиновники, желающие прежде всего возврата к внутреннему миру, возврата, который на какой-то момент произошел при дофине Людовике Гиенском. Уступив место безвестным бургундцам, слабо разбиравшимся в делопроизводстве и не умевшим придать парижским институтам того блеска, каким обладали прежние представители королевской власти, смещенные чиновники оказались скопом причислены к приверженцам дофина и приговорены к изгнанию. Свою корыстную преданность, не всегда сочетавшуюся с добросовестным исполнением обязанностей, но неизменную, они принесли Буржскому королевству, видя в этом режиме единственное легитимное продолжение прежней французской монархии. Тем самым они стали основой режима, который без них мог бы и рухнуть. Штат всех ведомств откровенно очень сократился, и кандидатов было явно больше, чем мест. Выбор, который делали из массы соискателей, не всегда бывал удачным: слишком многие из чиновников были продажными людьми, отъявленными взяточниками, однако обладали опытом и теми качествами, которые руководству удавалось оценить лишь задним числом. В парламенте в качестве первого президента заседает Жан де Вейи, старый опытный советник, давний враг кабошьенов; в качестве президента — Жан Жювенель, бывший хранитель должности купеческого прево, потом королевский адвокат, потом канцлер герцога Гиенского и наконец председатель Палаты эд, пристроивший при себе двух сыновей — будущего архиепископа Реймского и хрониста, более известного под латинизированным именем Жювенель дез Юрсен; нашлось место и для Арно де Марля, сына бывшего канцлера, убитого как арманьяка в 1418 г. Во главе финансовых ведомств королева Иоланда поставила (потом она же спровоцирует его опалу) Жана Луве, малопочтенного председателя Счетной палаты Прованса. В состав Палаты эд помимо двух членов прежней палаты, упраздненной бургундцами, назначили двух бывших советников парламента, протеже Людовика Гиенского и Людовика Орлеанского, и трех пуатевинцев, прежде служивших герцогу Беррийскому. Подобную же смесь можно было обнаружить и в местной администрации. Там наряду с заурядными рвачами служили честные и энергичные люди, как Эмбер де Гроле, бресский дворянин, который с 1419 г. до самой смерти, наступившей в 1434 г., замечательно исполнял должность сенешаля Лиона и в этом качестве руководил сопротивлением, отбив немало нападений бургундцев и расстроив ряд савойских интриг.

Превосходя ланкастерский режим площадью подвластных территорий, поддержкой удельных князей и качеством административного персонала, Буржское королевство к тому же обладало более обширными средствами, которые, если бы их не расхищали мошенники-управители и придворные хищники, могли бы дать возможность для более форсированного военного натиска. Как и его соперник Бедфорд, Карл использовал существующие налоги, продолжал взимать габель и налог с продаж и постоянно требовал от Штатов разрешения на сбор новой тальи. Счастливые времена, когда Карл V и его сын повышали талью собственной властью, вернутся, лишь когда монархия, став единым целым, вернет себе былой престиж. Однако ассамблеи Штатов, порой созываемые несколько раз в год, редко противились требованиям правительства. И поскольку подчиненные Карлу провинции в целом были богаче и, пожалуй, менее разорены, чем владения Бедфорда, буржский король получал с них, по крайней мере по документам, значительные суммы. Только в 1424 г., явно составлявшем исключение, потому что в этот год формировалась крупная армия, было выделено: в марте Штатами Лангедойля, собравшимися в Сель-сюр-Шер, — талья в миллион ливров; в мае Штатами Лангедока, созванными в Монпелье, — 150 000 ливров; та же сумма в декабре — сессией Генеральных штатов, состоявшейся в Клермоне; тем временем согласие на дополнительный эд дали местные собрания в Сентонже (июнь), в Веле, Жеводане и Виваре (сентябрь), тогда как только для Пуату налог повысили на 50 000 ливров. Это в целых пять-шесть раз превышало сумму, которую мог рассчитывать собрать в своих доменах Бедфорд. В обычные годы, когда Ланкастеры получали 100 000 или 200 000 ливров, Валуа добивались выделения не менее 500 000 ливров; доход еще оставался довольно большим. Очевидно, остается выяснить, в какой степени страна, ресурсы которой все более истощались, выплачивала огромные суммы, которых от нее требовали. Остается также выяснить, какая часть собранных денег попадала в сундуки буржского короля. Есть подозрение, что имели место бесчисленные растраты, хищения, расточительность дофина по отношению к недостойным фаворитам. В первые годы своего изгнания Карл жил в полнейшей нужде, едва находя достойную одежду, — и тем не менее его пристрастие к красивым тканям было столь велико, что он станет тратить на них весь доход скудного бюджета, — в окружении нескольких приверженцев, тоже бедных. Его чиновники, плохо устроенные в слишком маленьких «столицах», лишь нерегулярно получали небольшое жалованье. В Туре, в Шиноне, в Бурже мало-помалу воссоздавался двор, кочевавший из одной резиденции в другую. Но денег продолжало не хватать. Старые приемы, а именно девальвация монеты, использовались самым активным образом — до такой степени, что Штаты Шинона, созванные в 1428 г. накануне осады Орлеана, отказались выделять какие бы то ни было новые субсидии, пока монета не вернется к прежней стоимости и не стабилизируется.

Следует ли удивляться, что в обстановке подобной неразберихи все, что делалось в военной сфере против англо-бургундцев, не только не оправдывало надежд, но уступало и тем ограниченным результатам, которых при ничтожных средствах удается достичь экономному Бедфорду? Если английская армия была малочисленна и ее не хватало для выполнения неотложных задач, она, во всяком случае, отличалась сплоченностью, хорошей экипировкой, ей регулярно платили; дисциплина здесь была строгая и действенная. Карл в своем королевстве мог рассчитывать почти на одних арманьякских капитанов, реликтов гражданской войны, закосневших в грубости, привыкших к грабежу и недисциплинированных. За последующее участие в эпопее Жанны д'Арк некоторых из них окружит ореол славы. Но пока что Ла Гир и Ксентрай, Амбруаз де Лоре, гасконцы Арно Гильем де Барбазан и Амори де Северак и даже сам «милый Дюнуа [119] » — не более чем атаманы разбойников. Для организации более многочисленных экспедиций Карл возлагал всю надежду на иностранных наемников, а именно на грозных шотландцев, которых посылал ему регент Олбани, очень довольный, что заодно избавлялся от неудобных соперников. Их вождей — Арчибальда, графа Дугласа, Джона Стюарта, графа Бьюкена — буржский король примет с распростертыми объятиями, наделит землями и пенсионами; в 1421 г. Бьюкен опояшется мечом коннетабля. Но они вели себя во Франции как в завоеванной стране, и их гибель на поле боя под Вернеем народ воспримет как избавление.

119

Жан, граф Дюнуа (1402-1468 гг.), прозванный Орлеанским Бастардом. Незаконный сын Людовика, герцога Орлеанского, после пленения в битве при Азенкуре (1416 г.) своего сводного брата Карла Орлеанского стал главой орлеанской партии, т. е. арманьяков. Примкнул к дофину Карлу и участвовал во всех военных действиях против англичан. Сражался вместе с Жанной д'Арк под Орлеаном (1429 г.), освобождал от англичан Шартр, Париж и Дьепп, командовал армиями в Нормандии (1449 г.) и Гиени (1451 г.). По поручению Карла VII и Людовика XI участвовал в дипломатических миссиях в Милан и Геную, вел переговоры о перемирии в Туре (1444 г.) (прим. ред.).

Очень слабое место партии дофина, в конечном счете ставшее причиной ее периодических поражений и жалкого уровня обороны от англо-бургундцев, — это личность самого вождя и тех, кто давал ему советы и наживался за его счет. Невозможно представить принца, менее способного вызвать воодушевление окружающих и объединить их вокруг себя, чтобы отстоять дело, находящееся под угрозой, менее пригодного на роль вождя, а после — короля. И в физическом, и в нравственном отношениях Карл — слабый человек, уродливый вырожденец. Тщедушного сложения, худой, с невыразительным лицом, грубых и неприятных черт которого нисколько не оживляют маленькие испуганные глаза, придававшие ему скрытный и сонный вид и прячущиеся за длинным и широким носом, дофин, последний отпрыск слишком большой семьи, — в 1418 г. ему исполнилось шестнадцать лет — не был предназначен, чтобы занять престол. Совсем ребенком он был обещан в мужья Марии Анжуйской, и за его воспитание с 1412 г. взялась королева Иоланда. Из этого унизительного положения его вывели, только когда ему пришлось со смертью Иоанна Туренского возглавить партию арманьяков, да и тут он попал под жесткую длань страшного коннетабля. Унылое детство, проведенное среди опасностей и врагов, развило в нем скрытность и коварство; очень похоже, что покушение на мосту Монтеро, как бы он от него ни открещивался, было предумышленным. Крайняя слабость сделала его человеком робким и апатичным, не уверенным ни в чем — ни в своих сторонниках, ни даже в своих правах. Постоянно чувствуя обиду, которую нанес ему договор в Труа, он с тревогой задавался вопросом, не права ли его мать — может быть, он и в самом деле бастард? В таком случае чего ради бороться? Порой он восставал против этого оскорбления, громогласно заявляя о правоте своего дела, как в январе 1421 г., когда Парижский парламент, преследуя в его лице убийцу Иоанна Бесстрашного, объявил его изгнанным из королевства и не имеющим права владеть никакой сеньорией; или как в ноябре 1422 г., когда, услышав о смерти отца, он объявил о своем восшествии на французский престол и поклялся перед несколькими приверженцами в замке Меён-сюр-Йевр, что не сложит оружия, пока не вернет свое королевство. Но вскоре он впал в апатию, связанную с постоянным страхом, чем воспользовалось его окружение, растаскивавшее остатки королевства. Несмотря на отдельные вспышки — с 1422 г. Карл объявил, что не будет сам водить свои армии, — он не верил в вооруженную силу и часто отказывался выступить в поход и оказать сопротивление захватчикам. Ни на миг он не теряет надежды дипломатическим путем добиться примирения, которое только и позволит выдворить англичан из Франции. Но на пути примирения палки в колеса ему вставляли советники, разжигая в нем злобу на бургундцев, которой они жили. Слишком слабый, чтобы выиграть войну, слишком вялый, чтобы договориться о мире, Карл ежеминутно обманывал ожидания тех — а их еще множество, — кто видел в нем законного наследника славной династии. Меланхолично кочуя из резиденции в резиденцию, молчаливый, скрытный, подозрительный, этот юноша, чье отрочество слишком затянулось, ждал ударов судьбы, чтобы обнаружить в себе мужчину, чтобы стать королем.

Что сказать о тех, кто занимал первое место в его окружении и командовал послушными чиновниками? Канцлер Робер ле Масон, президент Луве, Танги дю Шатель, самые влиятельные лица в первые годы Буржского королевства, — последние выжившие представители группировки арманьяков, вдохновители преступления на мосту Монтеро, скрытые приверженцы своей партии, сформированные гражданской войной и научившиеся жить и процветать благодаря ей, рассчитывающие сохранять власть только за счет продолжения борьбы группировок. Возникнет ли для них угроза потерять место? Мы увидим, что они будут прибегать к приемам гражданской войны и возмущаться, ссылаясь на своего повелителя, теми, кто вытеснит их в качестве фаворитов. Надо признать, что их преемники будут немногим лучше. В окружении слишком юного принца, как и при его помешанном отце, вновь начинались распри, интриги, заговоры, дворцовые перевороты. А поскольку Карл еще нескоро станет мужчиной, то от этого растлевающего окружения, при надобности прибегая к убийству, он отделается лишь очень поздно. Придется ждать 1433 года, чтобы алчный Жорж де ла Тремуйль, долгие годы бывший злым гением буржского короля, пал от ударов убийц.