«Столетья не сотрут...»: Русские классики и их читатели

Марченко А. А.

Для Авсеенко защищать поэзию значит бороться с Некрасовым. Он выдвигает характерный для современной Некрасову критики упрек поэту — в искажении действительности, в отступлении от "жизненной правды". Поэма "Кому на Руси жить хорошо" вызвала множество обвинений подобного рода. "Читали ли Вы, у Некрасова, как анатомируют ребенка, которого заели свиньи? — спрашивал Н. Н. Страхов Достоевского в письме 30 января 1874 года. — Скажу Вам, что, перечитывая Пушкина, я исполнился злобы к Некрасову и Салтыкову–Щедрину. Бессильная злоба! Потому что я ведь и высказать ее не сумею как следует" [234] . Через полтора года Страхов в статье о "Наследниках" Д. И. Стахеева упрекнет произведения Некрасова и Щедрина в карикатурности. "Если б иностранец вздумал, например, изучать Россию по Щедрину и Некрасову, то он едва ли бы много узнал.

234

Вопр. рус. лит. Львов, 1972. Вып. 2. С. 96.

Он узнал бы разве только то, как иные русские люди впадают в гиперболы и глумление по поводу самых простых предметов, но этих предметов он узнать

бы не мог. Названные два писателя действительно замечательны тем, что при всем их таланте они не создали ни единого лица, ни единой картины, ни единого положения или чувства, на которое можно было бы указать как на нечто законченное. <…> Их ирония и гипербола бесплодны, расплываются, никогда не достигают точного, определенного смысла. <…> Таким образом, чтобы оценить достоинства этих писателей (иногда весьма блестящие), приходится прибегать к отрывкам, почти к отдельным стихам, к отдельным выражениям. Ничего целого указать у них невозможно, так как целое требует действительного реализма, понимания внутренней жизни предмета" [235] .

235

Рус. вестн. 1875. № 6. Цит. по: Страхов Н. Н. Заметки о Пушкине… С. 187—188.

В. П. Буренин, рецензируя "Крестьянку", уверяет, что "Демушку поэт отдал свиньям специально затем, чтобы усилить бедствия "русской женской долюшки" и разжалобить посильнее читателя". Критик готов согласиться, что "факт заедания детей свиньями в крестьянском быту бывает", но при этом "подобное обстоятельство является случайным и исключительным", и поэт "мог обойтись без него, если б он желал остаться художником и не рассчитывать на ложные эффекты" (С. — Петербургские ведомости. 1874. № 6; Под п. Z).

Ему вторит Авсеенко: "Возмутительные подробности этой сцены переданы автором с реализмом, подобный которому можно отыскать разве в учебниках судебной медицины" [236] . А у П. Павлова с этой сценой связаны уже и "художественные" претензии: он, процитировав строчки:

Да лекаря увидела: Ножи, ланцеты, ножницы Натачивал он тут, —

заключает: "Тот, кто может такие три стиха вставить в свою поэму, тот может и с положением 19 февраля и даже с XV томом свода законов справляться в минуту самого сильного поэтического вдохновения" [237] .

236

Рус. вестн. 1874. № 7. С. 448.

237

Павлов П. Заметки досужего читателя // Гражданин. 1874. № 10.

Заметим поучающий, учительный тон критических статей того времени — не только Буренина и Павлова и не только о Некрасове. Ведь и пушкинскому Поэту приходилось отвечать на требования "бессмысленной" и "непосвященной" толпы; пройдут десятилетия, и генерал станет поучать автора "Железной дороги" — что показать читателю, а чего показывать не следует. Русская критика (не в вершинных ее явлениях, а в рядовых, массовых) всегда была склонна к поучению, охотно присваивая себе монополию на знание истины. Судьба поэзии—особенно поэзии второй половины XIX века — многократно подтверждает эту особенность критики. Но сейчас речь идет не о тоне, а о конкретных упреках Некрасову. Что стоит за ними?

Едва ли обвинения, высказанные Страховым, можно целиком списать на счет его идейных расхождений с Некрасовым. Во–первых, даже самые резкие разногласия с некрасовским направлением не мешали критику признавать в авторе "Кому на Руси…" большого поэта; во–вторых, в преувеличениях обвиняли Некрасова не только справа. Умеренный Е. Л. Марков, например, в цикле "Критических бесед" не только упрекал поэта в "неестественных преувеличениях", в возведении "неправды на народ", но и прямо назвал лиру Некрасова "патологической" (Голос. 1878. № 42). По поводу Ермила Гирина критик заметил, что "некрасовский народ не народ, живущий в деревне, а "народ" театральной афиши", а сцена из "Пьяной ночи", в которой два мужика "на скалке тянутся", а потом и бородами тягаются, напоминает Маркову Хогарта, да и у того, считает критик "Голоса", не встретишь "такой балаганной аляповатости" (Голос. 1878. № 47). В объяснении этого рода критики направленческие критерии работают только отчасти. Можно допустить, что Павлову из "Гражданина" и Авсеенко из "Русского вестника" не нравятся жестокие картины темного крестьянского быта именно потому, что они иначе привыкли понимать жизнь народа (вспомним вновь генерала из "Железной дороги"). Нетрудно, с другой стороны, в упреках С. Ставрина из благосветловского "Дела" (он находит в "Кому на Руси…" фальшивые, мелодраматические ноты, особенно выделяя "тип добродетельной губернаторши, тип идеального старосты Ермила" [238] ) увидеть критику слева — так сказать, в приукрашивании действительности. Можно подумать, что защита Некрасова в "Новом времени" (1873. № 61) — автор статьи, А. Г. Степанова–Бородина, убеждена, что в "Кому на Руси…" "все исполнено глубокой жизненной правды и высокой художественной простоты", — вызвана идейным сочувствием поэту. Но вот Т. Толычева в "Русском вестнике" удивляется, что крестьяне поверили барину ("Последыш"), и объявляет "неслыханным и фантастическим" сам сюжет поэмы [239] . Эти упреки с направлением "Русского вестника" никак не связаны. О. Миллеру свойственно замечать "преувеличения" Некрасова в любую сторону. Дерутся пьяные мужики ("Пьяная ночь"), и критик степенно комментирует: "Нельзя не заметить, что пьяный человек не всегда же только дерется; некоторые, опьянев, становятся особенно дружелюбными, обнимаются; что бы, хоть для разнообразия, в общей картине пьяных, выставить несколько и таких?" Можно было бы обойтись, считает Миллер, без смерти Агапа, "подающей только повод говорить о придуманности",

и без "добродетельной губернаторши, несколько отзывающейся… сентиментализмом повестей Карамзинского периода" [240] .

238

Ставрин С. Гоголевский период: рец. на Публичные лекции О. Миллера // Дело. 1875. № 2. С. 18.

239

Толычева Т. Поэзия Некрасова // Рус. вестн. 1878. № 5. С. 369—370.

240

Миллер О. Ф. Публичные лекции Ореста Миллера. Русская литература после Гоголя (за исключением драматической). Спб., 1874. С. 140, 141.

В критике некрасовского времени (отчасти и в более поздней) весьма заметен соблазн читать стихи как очерк, как документ—недаром П. Ф. Якубович (Мельшин), поэт, народник, глубоко сочувствующий Некрасову, недоуменно вопрошал по поводу каменотеса (глава "Счастливые"): зачем тот пришел с молотом на ярмарку? Он же категорически отказывался верить, что бывают помещики, 40 лет прожившие в деревне, которые ячменного колоса не могут отличить от ржаного [241] .

Едва ли весь этот набор обвинений вполне объясняется только идейными спорами вокруг некрасовской поэмы. Эстетические воззрения современной Некрасову критики основываются на убеждении, что критик лучше знает, как нужно писать и в чем состоит правдивость поэтического произведения. А уж в том, что поэт лишь послушно "отражает" действительность, а не творит свою — особую, поэтическую реальность, уверены, кажется, все. Исключения есть, конечно, но — именно исключения. Не видя за поэмой ее автора, критик принимается за сравнение текста и своих впечатлений. Отсюда и выводы…

241

Гриневич (Якубович) П. Ф. Очерки русской поэзии. Спб., 1911. С. 155.

Примеры критической глухоты по отношению к Некрасову — и те, которые уже были приведены, и те, что встретятся в дальнейшем изложении, — должны быть осмыслены. Будем помнить: "…слух современников более чуток, и если в похвалах они не всегда прозорливы, то в обвинениях их почти всегда задето главное, чем обнаружилось для них данное искусство…" [242] Некрасов раздражал своей непохожестью на других поэтов; мало кто из его хулителей понимал, что в стихах Некрасова форма не отсутствует, а, напротив, подчеркнута. Отсутствовала традиционная форма — и многим казалось, что Некрасов — изменник поэзии (в этом, в частности, упрекал его Ю. Айхенвальд [243] ). Это было не так.

242

Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 18.

243

Айхенвальд Ю. И. Силуэты русских писателей. 2–е изд., испр. и значит, доп. М., 1909. Вып. 2. С. 16.

2. ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Нет в тебе поэзии свободной,

Мой суровый, неуклюжий стих!

"Праздник жизни, молодости годы…" 1855

"Ты слова гордого свобода Ни разу сердцем не постиг", — бросит Некрасову Фет ("Псевдопоэту", 1866). В 1889 году, в предисловии к третьему выпуску "Вечерних огней", Фет скажет: "Конечно, никто не предположит, чтобы в отличие от всех людей мы одни не чувствовали, с одной стороны, неизбежной тягости будничной жизни, а с другой, тех периодических веяний нелепостей, которые действительно способны исполнить всякого практического деятеля гражданской скорбью. Но эта скорбь никак не могла вдохновить нас.

Напротив, эти-то жизненные тяготы и заставляли нас в течение пятидесяти лет отворачиваться от них и пробивать будничный лед, чтобы хотя на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии" [244] . Для автора "Вечерних огней" лед будничных забот, сковывающий душу, и свободный воздух поэзии — антитеза вечная и абсолютная. И в антинекрасовском стихотворении не случайны "рынок", "желудок", "малеванный хлам" и "стоокий слепец" (толпа). Это словарь Некрасова. Своей поэзии Фет отдает храм, стихам Некрасова — площадь. Неприятие — резкое, но поэт не теряет проницательности: именно на площадь приведет Некрасов своих странников в первой части "Кому на Руси…", именно здесь, в стихии народного балагана, ярмарочного карнавала будет разыгрываться действие не только первой части поэмы, но и "Пира на весь мир". Когда Фет предрекал своему оппоненту "реку забвения" [245] , он был плохим пророком (как и Тургенев, обещавший стихам Некрасова, в которых "поэзии-то и нет на грош", короткую жизнь [246] ). То, что автору "Вечерних огней" казалось "тесной и грязной стезей" [247] , оказалось одной из столбовых дорог русской поэзии. Оппозицией высокому полету поэзии Фета стала небывалая широта Некрасова, смело вводившего в свои стихи жаргон чиновника и говорок торговца, речь газетчика и исповедь крестьянки.

244

Фет А. А. Вечерние огни. М., 1979. С. 238.

245

Фет А. А. Письмо К. Р. (б/д) // ОР ГБЛ, ф. 315, оп. 3, ед. 27.

246

Тургенев И. С. Письмо к редактору «С. — Петербургских новостей» 1870, янв. // Тургенев И. С. Указ. соч., 1968. Т. 15.

С. 160.

247

Фет А. А. Письмо К. Р. 12 февр. 1888 г. // Фет А. А. Соч. В 2 т. М., 1982. Т. 2. С. 179.