Столица
Шрифт:
Старик сидел, крепко сжав губы, будто перемогая острую боль.
— Конец мне пришел,— время от времени бормотал он со стоном.
— Вы сильно ушиблись? — спросил Монтэгю.
— Не знаю,— проговорил тот, задыхаясь,— но это меня доконало. Я чувствую — это последняя капля.
И, закрыв глаза, он откинулся на спину.
— Не могли бы вы добыть мне врача? — спросил он.
— Поблизости нет жилья,— сказал Монтэгю,— но я могу сбегать...
— Нет, нет,— перебил, встревожившись, старик.— Не оставляйте меня одного! Кто-нибудь скоро подъедет. О, этот шофер, этот болван! Не мог ехать медленней, как я велел! Вечно они так — им непременно надо задавать форсу.
—
— Умер,— прошептал он чуть слышно.
— Да,— сказал Монтэгю,— он лежит под машиной.
В глазах старика отразился животный страх, он схватил Монтэгю за руку.
— Умер! — повторил он.— О боже, а ведь это мог быть и я!
Наступило короткое молчание. Прерывисто дыша, незнакомец снова забормотал:
— Я конченый человек! Я этого не вынесу! Это выше моих сил!
Поднимая старика с земли, Монтэгю заметил, что он очень легкий и на редкость слабого сложения. Пальцы, ухватившие его за руку, дрожали мелкой непрерывной дрожью. Монтэгю подумал, что, может быть, у старика не было особых повреждений, а просто не выдержали нервы.
Минуту спустя Монтэгю уже не сомневался в этом: незнакомец вдруг наклонился вперед и, с удвоенной силой вцепившись в его руку, уставился широко раскрытыми, полными ужаса глазами.
— Понимаете ли вы, что значит бояться смерти! — с усилием выговорил он.— Да, знаете ли вы, что это такое?
И, не дожидаясь ответа, быстро продолжал:
— Нет, нет! Вы этого не можете знать! Не можете! Ни один человек не знает этого так, как знаю я! Подумайте! За последние десять лет я не упомню минуты, когда бы я не боялся смерти! Она так и ходит за мной по пятам и не дает мне покоя! Она подстерегает меня и набрасывается неожиданно в таких местах, как вот это! А когда мне удается от нее ускользнуть, я слышу, как она хохочет,— ей-то ведь известно, что мне все равно от нее не уйти!
Старик хотел вздохнуть, но из груди его вырвалось рыдание. Он прижался к Монтэгю, как испуганный ребенок, глядя на него отчаянным взглядом затравленного зверя. Монтэгю сидел потрясенный.
— Да,— без удержу говорил тот,— и, видит бог, это святая истина! Я высказываю это первый раз в жизни. Я должен скрывать свой страх, чтобы люди не смеялись надо мной,— ведь они только делают вид, будто им не страшно! А я ночи напролет лежу без сна, и она, мой лютый враг, сидит у моего изголовья! Я лежу и прислушиваюсь к своему сердцу, я чувствую, как оно бьется, и думаю: какое оно слабое, и какие у него тонкие стенки, и как все мы несчастны и жалки, что зависим от такого вздора! Вам, я думаю, никогда не приходят такие мысли!
Монтэгю отрицательно покачал головой.
— Я понимаю,— сказал тот,— вы еще молоды и здоровы. У всех оно есть — это здоровье, у всех, кроме меня! И все ненавидят меня. В целом свете у меня нет ни единого друга!
Монтэгю был совершенно ошеломлен этой неожиданной исповедью. Он пытался остановить старика, потому что считал неприличным слушать человека в момент его душевного упадка, пользоваться его откровенностью. Но незнакомца невозможно было остановить — он потерял всякое самообладание, и его голос становился все громче.
— Каждое мое слово — истинная правда! — кричал он в каком-то исступлении.— И больше я этого не могу выносить. Я уже вообще ничего не могу выносить. Когда-то я был молод и силен и ни от кого не зависел; и я сказал себе: вот разбогатею и буду командовать другими! Но я был дурак — я забыл о своем здоровье. И теперь все деньги мира мне ни к чему! Я сейчас отдал бы десять миллионов, чтобы иметь здоровое тело, а у меня — вот что
И он стал бить себя кулаками в грудь.
— Глядите! — вскрикнул он истерически.— Вот в какой оболочке мне приходится жить! Мой организм не принимает никакой пищи, и я ничем не могу согреть своего тела — решительно все пришло в нем в расстройство! Понравилось бы вам, мучаясь бессонницей, лежать ночами и говорить себе: у тебя гниют зубы, и ты не можешь этому помочь, волосы твои выпадают, и никто не в состоянии этого остановить? Ты стар, изнурен и разваливаешься на части; и все тебя ненавидят, Все только и ждут, когда ты умрешь и уберешься с дороги! Приходят доктора, но все они шарлатаны. Они качают головами и говорят ученые слова, а сами отлично знают, что проку от них ни на грош — им лишь бы загребать гонорары. Что они умеют действительно — это запугать до полусмерти, так, чтоб уж вы никогда не оправились.
Монтэгю ничего не оставалось, как сидеть и слушать эти жалкие излияния. Его попытки успокоить старика не достигали цели: он только приходил в еще большее возбуждение.
— И почему всё это должно было на меня обрушиться? — сетовал он.— Я хочу быть, как Другие, я жить хочу! А вместо этого я уподобился человеку, которого обступила стая голодных волков,— да, да, вот на что это похоже! Так оно и бывает в природе — ненасытной, беспощадной, свирепой! Вам кажется, вы знаете, что такое жизнь; она представляется вам и красивой, и приятной, и манящей,— но всё это пока вы в расцвете сил! А я теперь на склоне лет, и я понял, что она такое: она как тот кошмар, когда снится, будто к тебе тянется что-то страшное и хочет тебя схватить и уничтожить! А ты и двинуться не можешь, ты бессилен, как загнанная в угол крыса, ты проклят, ты проклят!
Крик несчастного перешел в дикий вопль отчаяния, и, содрогаясь от плача, он беспомощным комком свалился на землю. Монтэгю сидел пораженный ужасом.
Наступило долгое молчание; потом незнакомец поднял залитое слезами лицо, и Монтэгю помог ему сесть.
— Выпейте еще чуточку виски,— сказал он.
— Нет,— ответил тот слабым голосом,— лучше не надо. Доктора говорят, что мне нельзя пить виски,—добавил он погодя,— из-за печени. У меня столько этих всяких «нельзя» — пришлось даже записную книжку завести, чтобы в них не запутаться. А пользы все равно никакой. Подумайте, ведь я сижу на одних бисквитах в молоке и целых два года буквально ничего в рот не брал, кроме этих самых бисквитов с молоком.
Монтэгю даже вздрогнул, ему разом припомнилось, где он видел это старое, морщинистое лицо. Перед ним был дядюшка Лоры Хэган, которого майор показал ему в столовой Клуба миллионеров! Тот самый старый Генри С. Граймз, которому только шестьдесят лет, а выглядит он на все восемьдесят; владелец трущоб, ежемесячно выбрасывающий на улицу больше народу, чем могло бы поместиться в здании клуба.
Но Монтэгю и виду не подал, что знает старика; он продолжал сидеть, заботливо поддерживая несчастного. Тоненькая струйка крови выбежала из-под платка и поползла по его щеке; старик, притронувшись к ней пальцем, весь затрясся.
— Рана большая? — спросил он.
— Не очень, но два-три шва, может быть, наложат,— сказал Монтэгю.
— Пошлите за моим домашним хирургом,— добавил старик.— Если я потеряю сознание или случится еще что-нибудь, вы найдете его адрес и фамилию в футляре с моими визитными карточками. Но что это, слышите?
С дороги до них донесся шум голосов.
— Хелло! — крикнул Монтэгю.
Минуту спустя к ним подбежали двое одетых в автомобильные костюмы мужчин и застыли в неподвижности перед открывшимся их взорам зрелищем.