Столыпин. На пути к великой России

Струков Дмитрий

Шванебах, правильно определив симптомы, поставил неверный диагноз. Речь здесь идет не о харизматических способностях медиума, а об ощущении Столыпиным Божественной воли и Божественного Промысла. Для духовно зрелой личности такое ощущение становится нормой жизни.

Подобные религиозные переживания в эти дни испытывал и царь.

«Я ожидал целый день с нетерпением извещения Вашего о совершившемся роспуске проклятой думы, – писал Николай II Столыпину. – Но вместе с тем сердце (напомним: которое “в руцех Божиих”. – Д.С.)чуяло, что дело выйдет не чисто и пойдет взатяжку. Это недопустимо. Дума должна быть завтра, в воскресенье утром, распущена. Твердость и решительность – вот что нужно показать России. Разгон Думы сейчас правилен и насущно необходим, ни одной отсрочки, ни минуты колебания! Смелым Бог

владеет»[505].

«К прискорбию Нашему, – говорилось в царском Манифесте от 3 июня[506], – значительная часть состава второй Государственной Думы не оправдала ожиданий Наших. Не с чистым сердцем, не с желанием укрепить Россию и улучшить ее строй приступили многие из присланных от населения лиц к работе, а с явным стремлением увеличить смуту и способствовать разложению Государства. Деятельность этих лиц в Государственной Думе послужила непреодолимым препятствием к плодотворной работе. В среду самой Думы внесен был дух вражды, помешавший сплотиться достаточному числу членов ее, желавших работать на пользу родной земли. (…) Уклонившись от осуждения убийств и насилий, Государственная Дума не оказала в деле водворения порядка нравственного содействия Правительству, и Россия продолжает переживать позор преступного лихолетья. (…) От Господа Бога вручена Нам Власть Царская над народом Нашим. Перед престолом Его Мы дадим ответ за судьбу Державы Российской. В сознании этого черпаем Мы твердую решимость довести до конца начатое Нами великое дело преобразования России и даруем ей новый избирательный закон»[507]..

После получения манифеста и нового избирательного закона с подписью государя Столыпин немедленно написал ему ответ:

«Только что получены мною исторические слова Вашего Величества… Думе дан был срок, она законного требования не выполнила и по слову Вашему перестала существовать. Я крепко верю, что Господь ведет Россию по предуказанному им пути и что Вашему Величеству предстоит еще счастье видеть ее успокоенною и возвеличенною»[508].

Кадеты, значительная часть которых стояла на откровенно атеистических позициях[509], рассматривали события 3 июня 1907 г. совсем в иных тонах. Василий Шульгин вспоминает, с каким бешенством реагировали они на произнесенную тогда «неконституционную фразу» Столыпина в Думе: «Никто не может отнять у русского государя священное право и обязанность спасать в дни тяжелых испытаний Богом врученную Ему державу»[510].

3 июня 1907 г. акт веры стал актом русской истории, фактически им и завершилась первая смута Николаевской эпохи. Кризис верхов был преодолен, русское самодержавие получило второе дыхание и расцвело в непривычных условиях гражданских свобод и народного представительства. Возможно, именно тогда под влиянием Столыпина Николай II стал терпимее относиться к Государственной думе. Даже в трудные годы войны с Германией, когда страна нуждалась в сверхцентрализованном управлении, царь не распустил Думу, не желая досрочным роспуском провоцировать революционные беспорядки[511].

Политика социального умиротворения показала свою состоятельность не только в установлении относительного согласия исполнительной и законодательной власти, но и в решении других государственных проблем. Таким, например, было умеренное решение еврейского вопроса. Активное участие инородческого элемента, и в особенности евреев, в первой революции воочию показало правительству опасность национальной сегрегации, тем более что правоверная (иудейская) часть русского еврейства оставалась лояльной к существующим порядкам. Василий Шульгин вспоминает, как один из представителей еврейских патриархов возмущался участием своей молодежи в терроре. «Я – старый еврей, – говорил он. – Я себе хожу в синагогу. Я знаю свой закон… Я имею Бога в сердце. А эти мальчишки! Он себе хватает бомбу, идет – убивает… нб тебе – он революцию делает… Всех их, сволочей паршивых, всех их, как собак, перевешивать надо». «С тех пор, когда меня спрашивают: “Кого вы считаете наибольшим черносотенцем в России?” – писал В.В. Шульгин, – я всегда вспоминаю этого еврея… И еще я иногда думаю: ах, если бы “мальчишки”, еврейские и русские, вовремя послушались своих стариков – тех, по крайней мере, из них, кто имели или имеют Бога в сердце!..»[512]

Царь и Столыпин не испытывали к еврейскому народу внутренней неприязни или предубеждения, не соотносили пороки отдельных групп со всем еврейским населениям. Сам Петр Аркадьевич любил еврейскую музыку, принимал близко к сердцу бедность

и страдания евреев[513]. Как истинный христианин, он, искренне негодуя, религиозно и политически осудил еврейские погромы. «Стыдно и грешно русскому христианину, – говорилось в обращении к жителям города в бытность Столыпина губернатором Саратовского края, – производить насилия, грабежи. Надлежит помнить, что евреи, во-первых, люди, а во-вторых, подданные русского царя, под высокой рукой которого каждому русскому подданному без различия вероисповедания, происхождения должны быть обеспечены жизнь, спокойствие и целость имущества»[514].

Заметим, что и Николай II, и Столыпин, оказывая знаки внимания «Союзу русского народа» за их патриотические чувства, категорически не принимали антисемитизма отдельных черносотенных организаций. Когда государь узнал от Столыпина о фальшивых «Протоколах сионских мудрецов», то личным распоряжением запретил их распространение: «Протоколы изъять. Нельзя чистое дело защищать грязными способами»[515]. Не все в обществе согласились с версией о подделке, пишет историк Б.Г. Федоров, но дело заглохло, и большого распространения «Протоколы» в России не получили. Тот факт, что в 1907–1910 гг. не было ни одного издания, говорит сам за себя[516].

Местные черносотенные организации разразились яростными нападками на Столыпина за его чрезмерно мягкий, «с либеральной подушкой» консерватизм. Премьера обвиняли в жидомасонстве, в подрыве самодержавия, в ослаблении авторитета церкви. Телеграммы местных отделений черной сотни одна за другой шли в адрес царя. Государь, не желая ничего скрывать от министра, молча, без комментариев, передавал ему их. В ответ Столыпин подготовил монарху справку об организациях «Союза» на местах. «Численность отделов СРН, – говорилось в ее содержании, – обычно не превышала десятка – двух человек, а их руководители – в большинстве люди ущербной нравственности, некоторые состояли под судом и следствием». Царь, прочитав справку, посчитал для себя вопрос исчерпанным[517].

Как жесткий сторонник соблюдения законности, Столыпин был против любого экстремизма и не боялся выступать против популярных в широких массах антисемитских идей. 6 апреля 1907 г. Столыпин приказал всем органам власти повсеместно распустить черные сотни. Когда в середине апреля Столыпин узнал, что в Одессе члены «Белой гвардии» графа А.И. Коновницына ходят по улицам в военизированной форме, то попросил объяснений у генерал-губернатора П.Ф. Глаголева. Тот ответил, что у людей Коновницына нет другой одежды и что они, как считает генерал-губернатор, поддерживают порядок. На следующий день черносотенцы стреляли в безоружных людей. В Одессе проживало много евреев, многие революционеры были евреями, но устраивать самосуд? И Столыпин в категорической форме потребовал от местного военного начальника заставить Глаголева разоружить и распустить военную организацию экстремистов. Осенью 1906 г. П. Столыпин назначил губернатором Одессы противника черносотенцев А.Г. Григорьева, а в 1907 г. – В.Д. Новицкого с приказом распустить черные сотни. Затем на этот пост выдвинули И.Н.Толмачева для убеждения крайне правых в неприемлемости экстремизма. Последний действовал уговорами, симпатизируя умеренным правым, и «Белая гвардия» со временем перешла в Лигу архангела Михаила, распустив боевые отряды. Эти факты свидетельствуют о принципиальном отрицании Столыпиным антисемитизма[518].

Снятие ограничений с евреев началось еще до прихода Столыпина. Министр внутренних дел В.К. Плеве, желая положить конец уходу еврейской молодежи в революционное движение, стал расширять территорию оседлости проживания евреев[519].

В премьерство С.Ю. Витте Манифестом от 17 октября 1905 г. был автоматически поставлен вопрос о полной отмене всех ограничений с еврейского населения. «Как известно, – отмечает историк А.П. Бородин, – по манифесту 17 октября евреи получили право выбирать и быть избранными в Государственную Думу. Однако Временные правила о евреях 1882 г. продолжали действовать»[520]. Кроме того, в соответствии с духом манифеста свободы должны были стать достоянием каждого подданного империи. Возникло противоречие между буквой и духом в русском праве, которое, естественно, волновало и царя, и Витте. В принципе Николай II и Сергей Юльевич были не против равноправия евреев, но считали, что к этому надо идти осторожно и поэтапно. Тогда Николай II заявил, что «при решении (еврейского. – Д.С.) вопроса необходимо оградить интересы русских людей»[521].