Стоунхендж
Шрифт:
Керевал забрал водоросли из руки Камабана и съел их.
— Ты путешествовал с Хэрэггом? — спросил он Сабана.
— Очень далеко, — сказал Сабан.
— Хэрэгг любит путешествовать, — сказал Керевал. У него были маленькие блестящие глаза на добродушном и улыбчивом лице. — Хэрэгг верит, — продолжил он, близко наклоняясь к Сабану, — что путешествуя, он найдёт волшебника, который даст его сыну язык и уши.
— Что Кагану нужно, так это хороший удар по голове, — злобно проворчал Камабан. — Это излечит его.
— Правда? — нетерпеливо спросил Керевал.
— Это хмельной
— Ты останешься здесь теперь? На лето, вероятно? — с улыбкой спросил Керевал Сабана.
— Я сам не знаю, для чего я здесь, — признался Сабана, бросив взгляд на Камабана. Он был ошеломлён переменами, произошедшими со своим братом. Камабан, заикающийся калека, теперь восседал на самом почётном месте.
— Ты здесь, маленький братец, — сказал Камабан, — чтобы помочь мне перенести храм.
Улыбка исчезла с лица Керевала.
— Не все думают, что мы должны отдавать тебе храм.
— Конечно, не все! — сказал Камабан, и не думая понижать голос. — У тебя здесь столько же дураков, сколько в любом другом племени, но не имеет значения, что они думают.
Он пренебрежительно махнул рукой в сторону пирующих.
— Разве боги интересуются мнением этих глупцов перед тем как послать дождь? Конечно, нет. А почему должны это делать ты или я? Главное, чтобы они подчинялись.
Керевал быстро свернул разговор, начав говорить о погоде, а Сабан осмотрел освещённый кострами зал. Большинство мужчин уже сильно опьянели от знаменитого хмельного напитка Чужаков, и были шумными и буйными. Кто-то спорил о своих охотничьих подвигах, а другие ревели, призывая к тишине, чтобы услышать флейтиста, чьи звуки заглушались сильным гамом. Рабыни разносили еду и напитки, а потом Сабан разглядел, кто сидел позади дальнего очага зала, и весь его мир изменился.
В этот момент, его сердце, казалось, перестало биться, когда весь мир и его звуки — шум дождя на крыше, грубые голоса, потрескивание горящих дров, воздушные звуки флейты и ритм барабанов — исчезли. Всё замерло в этот момент, как будто не осталось ничего, кроме него и девушки в белом платье, сидевшей на деревянном помосте в дальнем углу зала.
Сначала, когда он мельком взглянул на неё сквозь клубящийся дым, Сабан подумал, что она не может быть человеком, настолько она была совершенной. Её платье было белым с подвешенными сверкающими ромбиками, её волосы ниспадали водопадом сияющего золота, обрамляя лицо, самое белоснежное и самым прекрасное, которое он когда-либо видел. Он испытывал постоянное чувство вины перед Дирэввин, но оно унеслось прочь, когда он увидел эту девушку. Он не мог оторвать от неё взгляд, застыв, как будто был сражён стрелой, подобной той, что сверкнула в сумерках, убив его отца. Он ничего не ел, отказался от хмельного напитка, предложенного Камабаном, он просто пристально смотрел сквозь дым на неземную девушку, которая, казалось, парила над скандалящими пирующими людьми. Она ничего не ела, не пила, не говорила, она просто восседала, возведённая на пьедестал, подобно богине.
Резкий голос Камабана прозвучал возле уха Сабана.
— Её
— Она невеста солнца? — спросил Сабан.
— И она будет сожжена менее чем через три месяца, — сказал Камабан. — Именно так невесты солнца вступают в брак. Они прыгают в костёр на берегу моря. Шипение плоти и хруст костей. Пламя и вопли. Она умрёт. В этом её предназначение. Для этого она живёт — чтобы умереть. Поэтому не глазей на неё как бессловесный телёнок, потому что никогда её не получишь. Найди себе какую-нибудь рабыню, потому что если ты притронешься к Орэнне, ты умрёшь.
Но Сабан не мог отвести взгляд от наречённой солнца. Можно умереть, безрассудно подумал он, лишь бы притронуться к этой золотистой девушке. Он предположил, что ей четырнадцать или пятнадцать лет, столько же, сколько ему. Самый подходящий возраст для невесты. И Сабана вдруг охватило всепоглощающее чувство утраты. Сначала Дирэввин, теперь эта девушка. Мийа, дочь Хэрэгга, также возглавляла пир, подобный этому? Была ли она так же прекрасна? И смотрел ли на неё с тоской какой-нибудь юноша, перед тем как она пошла в пламя на берегу моря?
А потом все его мысли рассеялись, так как кожаный занавес в широком дверном проходе был одёрнут в сторону так резко, что сорвался со своих крючков, удерживающих его в проёме. Порыв холодного сырого воздуха раздул оба костра, когда высокий, худой человек с растрёпанными волосами шагнул в хижину.
— Где он? — закричал он. С его плаща из волчьей шкуры капала вода от дождя.
Хэрэгг, думая, что лохматый человек ищет его, поднялся, но вошедший только сплюнул в сторону Хэрэгга и повернулся к Керевалу.
— Где он? — закричал он. Трое другие мужчин вошли следом за ним в хижину, все трое жрецы, так как в их бороды были вплетены кости.
— Где — кто? — спросил Керевал.
— Брат Ленгара!
— Оба брата Ленгара здесь, — сказал Керевал, указывая на Камабана и Сабана, — и оба они мои гости.
— Гости! — безумный человек презрительно усмехнулся, затем широко раскинул руки и повернулся осмотреть пирующих, которые безмолвно замерли. — В Сэрмэннине не должно быть ни гостей, — закричал он, — ни пиров, ни музыки, ни танцев, ни веселья до тех пор, пока нам не вернут сокровища! А эти двое, — он быстро повернулся, указывая костлявым пальцем на Сабана и Камабана, — эти два комка грязи могут вернуть золото Эрэка.
— Скатэл! — закричал Керевал. — Они гости!
Скатэл протолкнулся через сидящих людей и взглянул сверху вниз на Сабана и Камабана, нахмурившись, когда увидел косточки, вплетённые в волосы Камабана.
— Ты жрец? — спросил он.
Камабан проигнорировал вопрос. Вместо этого он зевнул, а Скатэл вдруг нагнулся и схватил Сабана за рубаху, и с удивительной для такого худого и костлявого человека силой потянул его вверх.
— Мы воспользуемся магией братьев, — сказал он Керевалу.