Стоунхендж
Шрифт:
— Что он для тебя? — спросил Скатэл.
— Он рассказывает мне истории, — сказала Орэнна. Она смотрела Скатэлу прямо в глаза, и Сабан, который думал, что жрец высокий, увидел, что невеста солнца была почти такого же роста. Она предстала перед ним во всём своём светло-золотистом великолепии, её спина была прямой, а лицо спокойным, как никогда.
— А когда я отправлюсь к своему мужу, — сказала она жрецу, — он пришлёт знак о золоте.
Лицо Скатэла перекосило. Ему отдавала приказания девушка, но эта девушка была богиней, и ему ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Он с усилием склонил голову и отступил.
— Бросьте его в яму, — приказал он воинам.
Но снова вмешалась Орэнна.
— Нет! — сказала она. — У него ещё есть истории для меня.
— Он должен отправиться
— Нет. До тех пор пока я жива, — сказала Орэнна. Она пристально смотрела прямо в глаза жрецу, пока тот не отступил. Он подал знак воинам освободить Сабана.
На следующий вечер камень в храме невесты солнца не отбрасывал тени, так как запад был плотно закрыт облаками. Но жрецы решили, что в любом случае, время пришло.
На рассвете они отправились в Храм Моря, а вечером Орэнна будет послана в огонь.
Этой ночью поднялся ветер, он срывал крыши и ломал деревья. Сабан лежал, укутавшись в свою шкуру, и он мог поклясться, что он совсем не спал, и всё-таки он не увидел и не услышал Камабана посреди ночи тихонько выскользнувшего из хижины.
Камабан направился в храм Мэлкина, и там молился богу погоды. Он молился довольно долго, а ветер в это время трепал ограждение поселения, а небольшие волны на реке подёрнулись белыми барашками. Камабан склонился перед богом, целуя тёмное подножие идола, а затем пошёл обратно в хижину Хэрэгга и завернулся в плащ из медвежьей шкуры. Он прислушался к храпу Кагана, послушал хныканье во сне Сабана, закрыл глаза и подумал о храме высоко в горах, Храме Теней. Он представил его как по волшебству перенесённым на зелёный холм возле Рэтэррина, и увидел, как бог солнца парит в воздухе над холмом, огромный, яркий и всеобъемлющий. И Камабан начал рыдать, так как он знал, что он мог бы сделать мир счастливым, если бы глупцы не препятствовали ему. А глупцов слишком много. Но потом и он тоже уснул.
Сабан был первым, кто зашевелился на рассвете. Он подполз к выходу из хижины и увидел, что хорошая погода закончилась. Ветер хлестал по верхушкам деревьев, а тёмно-серые тучи быстро проносились низко над холмами.
— Идёт дождь? — спросил Камабан.
— Нет.
— Ты хорошо спал?
— Нет.
— А я хорошо! — заявил Камабан.
Сабан не мог вынести радостного настроения своего брата и пошёл в селение, где недавно пробудившиеся люди подготавливались к предстоящим дню и ночи. Они брали с собой сумки еды и кожаные мешки с водой в Храм Моря. Обряд будет длиться почти целый день, а когда невеста солнца отправится в огонь, они будут танцевать вокруг храма до тех пор, пока костёр не остынет, чтобы обугленные кости Орэнны можно было достать и растолочь в порошок.
Керевал, облачённый в мантию из шкуры бобра и держащий в руках тяжёлое копьё с отполированным бронзовым наконечником, приказал своим воинам открыть ворота селения. Воины намазали свои лица красной охрой и обвязали длинные волосы полосками шкур. Сегодня никто не выйдет в море ловить рыбу. В этот день почти всё племя соберётся в Храме Моря. Со всех окрестностей племя Сэрмэннина соберётся вместе, чтобы отправить невесту солнца в её путешествие. Хэрэгг следил за приготовлениями, и не выдержав этого зрелища, резко отвернулся.
— Пойдём со мной на охоту, — сказал он Сабану.
— Твой брат не позволит мне, — сказал Сабан, кивая на копьеносцев, которые следили за ним по приказу Скатэла. Сегодня Сабан станет заложником главного жреца. Он сам удивлялся, почему он не сбежал ночью на восток, и он знал ответ — из-за Орэнны. Он любил её, и он не мог покинуть, даже если не мог ничего сделать, чтобы помочь ей.
Хэрэгг и Каган переправились через реку в выдолбленной из бревна лодке и исчезли среди деревьев. Через некоторое мгновение показался Скатэл из хижины Керевала. Главный жрец был одет в свой плащ с перьями, развевающийся на ветру. Его волосы затвердели от намазанной красной глины, на шее висело ожерелье из зубов морских чудовищ. За поясом были вложены в ножны два ножа. Лекан, следующий по старшинству жрец, оделся в плащ с капюшоном, сделанный из дублённой человеческой кожи, и иссохшие лица двух людей с болтающимися длинными волосами, свисали у него со спины. У другого жреца на голове были оленьи
Скатэл указал на Сабана.
— Возьмите его! — приказал он, и дюжина изукрашенных красным воинов сомкнулась вокруг Сабана со своими копьями. Они погнали его к краю ямы, но перед тем, как они могли швырнуть его в её глубину, появилась Орэнна.
Её белое лицо было грустным и задумчивым, стройное тело было укутано в чистое шерстяное платье, а новое золото сверкало на её груди и шее. Волосы были гладко причёсаны, хотя ветер сразу же растрепал их, когда она медленно направилась к танцующим жрецам. Она не взглянула на Сабана, и опустив глаза на землю когда Скатэл позвал её, послушно повернула по направлению к выходу. Толпа охнула, и танцующие присоединились к процессии, сопровождающей её к Храму Моря.
Скатэл кивнул воинам, охраняющим Сабана, и двое из них стянули плащ с его плеч, а третий достал нож и разрезал его рубаху от шеи до нижнего края, сдёрнул её, и Сабан остался обнажённым.
— Прыгай! — приказал копьеносец.
Сабан оглянулся вокруг в последний раз. Камабан не смотрел на него, а Орэнна уже вышла за селение. Один из нетерпеливых воинов замахнулся на него, и он, уступив, спрыгнул в яму. Она была глубокой, и удар при падении был болезненным, а когда он поднялся, то увидел, что не может даже дотянуться до верхнего края ямы. Большая решётка из крепких толстых веток была уложена поверх его темницы, и закреплена на месте деревянными кольями, вбитыми в землю.
Слышались только завывания ветра и звуки барабана, затихающие по мере того, как процессия покидала селение. Один из двух копьеносцев, оставленных охранять Сабана, бросил мешок с водой сквозь решётку, и исчез, а Сабан сжался в углу, обняв руками колени и опустив голову.
Орэнна умрёт. А его будут истязать, ослепят и покалечат. Потому что золото ушло в Рэтэррин.
В Рэтэррине жрецы тоже признали этот день днём Летнего Солнца, и при приближении сумерек племя разожгло костры и начало приготовления к танцам быков и прыжкам через огонь. Дирэввин не принимала участие в этом радостном предвкушении. Она съёжилась в углу хижины Ленгара, скрытая от мужчин за кожаным занавесом. Она была обнажённой. На этом настаивал Ленгар, так как он наслаждался, унижая её, и называя шлюхой из Каталло. Она стала женой Ленгара, вынужденная выйти за него замуж в храме Слаола. Но в последние несколько месяцев любой из друзей Ленгара мог уединиться с ней, и она должна была идти с ними, или рисковала быть избитой. На её лице, плечах и руках было много шрамов, когда они спьяну избивали её. Джегар бил сильнее остальных, потому что она больше всех насмехалась над ним. Она насмехалась над ними всеми, так как это был её лучший способ защиты. Свернувшись калачиком, она лежала на земле за занавесом, и, прислушиваясь к беседе троих мужчин, почувствовала, как ребёнок зашевелился в её животе. Она знала, что это ребёнок Ленгара, и была уверена, что будет сын. Он должен родиться через два-три месяца. Из-за беременности мужчины уже потеряли к ней интерес, но всё ещё оскорбляли её. Ни один, однако, не догадывался о ярости, клокотавшей у неё внутри. Они были уверены, что покорили её.
Трое мужчин в хижине, Ленгар, Джегар и Ваккал, разговаривали о Каталло. Ваккал был предводителем воинов из Сэрмэннина, которые помогли Ленгару захватить власть. Теперь он хвастался голубыми татуировками как у воинов Рэтэррина, и свободно говорил на их языке. Он был одним из тех, кому было позволено уединяться с Дирэввин, когда бы он не пожелал, это было привилегией друзей Ленгара. Ленгар объявил, что Каталло готово для поражения. Племя никак не оправится от смерти Санны, и с её уходом, уверял Ленгар, колдовство, хранившее Каталло, исчезло. «Итак, поздним летом, — сказал Ленгар, — Рэтэррин вновь должен атаковать Каталло, но только на этот раз они сожгут селение своего врага. Они полностью разрушат их огромный храм, сровняют с землёй Священный Холм, и помочатся на могилы их предков».