Стоящие у врат
Шрифт:
— Успели отдохнуть? — спросил я.
— Да, благодарю вас, — сухо ответила Луиза. — Все хорошо.
Я вымыл руки.
— Что у нас сегодня?
— То же, что и всегда, — Луиза пододвинула к себе пачку квадратных карточек. — То же, что и всегда, — повторила она. — Доктор Красовски уже ушел.
От этого известия я почувствовал облегчение — по вполне понятным причинам.
— Прежде, чем я начну прием, — я подошел к столу. — Прежде, чем я начну прием, Луиза, я должен вернуть вам кое-что. Хотел сделать это утром, но не успел, — с этими я положил на стол коробку с ампулами. —
Г-жа Бротман посмотрела на плоскую коробку без надписей. На лице ее появилось выражение брезгливого отвращения.
— Нет-нет, доктор, мне они больше не нужны… — сказала она. — Я не хочу никаких напоминаний об этом кошмаре. И потом — я просто не знаю, что с ними делать. Пусть лучше они остаются у вас, доктор Вайсфельд.
— Возьмите и спрячьте, говорю вам! — я невольно повысил голос и сам этому удивился. — И запомните, Луиза: вы ни в чем не виноваты, вы поступили великодушно…
Она хотела возразить, но передумала. Закусила губу и молча спрятала злосчастную коробку в тумбу стола, под стопу медицинских карт.
— Вот так-то лучше… — проворчал я. — Обменяйте это на продукты, они вам не помешают. Да, кстати: вам известно, что Макс Ландау, похоже, ни разу не воспользовался вашим средством? То есть, воспользовался, но не по назначению.
Она непонимающе посмотрела на меня.
— Да-да. На его теле отсутствуют следы инъекций.
— Как это может быть?
— Ваш подопечный обменивал морфин на продукты. А продукты передавал раввину Шейнерзону. Для детей-сирот, которые живут вместе с рабби.
Более мы не возвращались к этой теме. Я принимал больных, Луиза вела картотеку. Время тянулось очень медленно. Солнце еще не зашло, хотя почти коснулось крыш серых зданий, — а я уже почувствовал себя донельзя вымотанным. Луиза приготовила мне традиционную кружку желудевого кофе.
Иной раз действие, совершенное дважды, может перейти в разряд ритуала. У меня так произошло с дневным питьем кофе. Получив из рук молчащей Луизы кружку, я вышел на улицу, обогнул здание медицинского блока и примостился здесь в тупичке на знакомой скамейке.
Солнце скрылось за горой, увенчанной замком. Как я уже говорил, туман, окружавший горную вершину, никогда не рассеивался полностью. И сейчас, после захода солнца, его лучи, причудливо преломляясь в пелене, клубящейся вокруг замка Айсфойер, окрашивались в темно-багровый тревожный цвет и придавали всему ландшафту — и Брокенвальду в том числе — характер странный и фантастический.
От домов побежали длинные и тоже причудливые тени, рассекшие пространство улиц. Даже, казалось, городские звуки, наполнявшие вечерний воздух, стали глуше и невнятнее, сливаясь в негромкий, но вполне слышимый гул, напоминавший шум крови в висках, — если бы он зазвучал вдруг снаружи.
Изменившаяся картина окружающего мира произвела на меня удручающее впечатление. Как человек с лабильной нервной системой, я всегда хуже всего чувствовал себя в сумерках, в более-менее краткий миг прохождения линии терминатора, линии, отделяющей день от ночи и ночь от дня, когда нет ни света, ни тьмы. В Брокенвальде эта особенность моей психики проявлялась особенно четко. День — время работы, ночь — отдыха. Утро и вечер, не относящиеся ни к первому: ни ко второму, создавали зыбкое и раздражающее состояние, почти не определимое словами.
Пока я наблюдал за превращениями окружавшей меня реальности, напиток в кружке остыл, так что утратил даже слабое сходство с кофе. Тем не менее, я допил его — скорее машинально, — и совсем уже собрался идти, как неожиданное обстоятельство заставило меня остаться на скамейке.
В узком проходе, образованном двумя глухими стенами соседних зданий, на фоне облаков, подсвеченных снизу лучами уже зашедшего солнца, появилась черная фигура, поначалу показавшаяся мне неестественно высокой. Впрочем, искажение пропорций было следствием изменившегося освещения. Еще через мгновение я узнал в человеке Шимона Холберга. Я собрался окликнуть его, но передумал. Мой сосед вел себя очень странно. Если бы до этого здесь же прошел кто-нибудь другой, я счел бы, что г-н Холберг ведет слежку за подозреваемым и одновременно скрываясь от слежки за самим собой. Он быстро и бесшумно, двигался вдоль одной из стен, то и дело исчезая в неровных глубоких тенях. Да и сам походил, скорее, на тень, скользившую не по земле, а по стене.
С того места, где он стоял, моей скамейки не было видно: росшее за скамьей дерево укрывало меня почти непроницаемой тьмой.
Он остановился шагах в двадцати, внимательно осмотрелся. Не знаю, что заставило меня осторожно подвинуться так, чтобы остаться в незамеченным. Какое-то чувство подсказывало мне, что сосед мой совсем не заинтересован в чьем-либо присутствии. Включая мое.
Г-н Холберг быстрыми неслышными шагами пересек облюбованный мною пустырь и скрылся в длинном проулке, который, как я знал, выходил к зданию Юденрата. Движимый вполне естественным любопытством, я последовал за ним.
Мой сосед шагал быстро, упершись подбородком в грудь и более не оглядываясь. Я двигался за ним на приличном расстоянии, стараясь не упускать из вида высокую фигуру в широком бесформенном пальто.
На небольшой площадке перед Юденратом Холберг остановился и еще раз окинул пристальным взглядом окрестности. Я отпрянул за угол.
Осторожно выглянув, я обнаружил, он уже не один. Правда, собеседника моего соседа мне разглядеть не удалось — его скрывала открытая боковая дверь, я видел лишь длинную густо-черную тень, падавшую на Холберга.
Их разговор продолжался недолго — минут пять, может быть, шесть. Затем невидимый человек что-то протянул моему другу — протянутую руку я видел достаточно четко. Руку сжимала небольшой сверток. Холберг покачал головой. Некто, стоявший за дверью, произнес какую-то фразу. Бывший полицейский нехотя взял сверток. После этого рука исчезла, боковая дверь захлопнулась.
Г-н Холберг еще какое-то время стоял, задумчиво разглядывая сверток. Затем сунул сверток в карман и пошел назад.
Я вжался в стену. Видимо, небо услыхало мои молитвы. Он быстро прошел в двух шагах от меня, погруженный в свои мысли и не заметил меня. Когда мой сосед оказался достаточно далеко, я позволил себе перевести дух.