Стоящий у Солнца

Алексеев Сергей Трофимович

А придет ли? Если бы ждал этого свидания, пришел бы уже давно и не отходил бы от этого места — сидел под камнем и сам бы обратился в камень...

Может, кто-то тут однажды уже сидел и ждал и, не дождавшись, окаменел? Отчего этот останец так похож на человека, с горечью смотрящего в землю?

Памятник обманутым надеждам...

На ночь Русинов поднялся на километр выше камня и немного в сторону, набрал валежника и распалил большой костер. Теперь пусть видят, жаль, что не поспать возле огня...

Засаду он устроил метрах в пятидесяти, среди замшелых глыб так, чтобы видеть костер и все подходы

к нему. Люди генерала Тарасова сразу же засекут огонь внизу и не удержатся, пойдут ночью: велик соблазн взять сонного! К тому же знают, что Мамонт, голодный и измученный, возле костра уснет крепко. Но, во всяком случае, они явятся сюда не раньше утра и сами хорошо притомятся, потеряют бдительность, уверуют в победу... К полуночи из-за гор поднялась огромная вишневая луна, и все затаилось, замолкло, оцепенело. Успокоились вечно шуршащие, ползущие вниз осыпи, стихли ручьи, унялся вечерний ветер. И ни одна живая душа не смела теперь нарушить этого безмолвия. Даже птицы, поющие летом круглыми сутками, разве что меняя дневные мелодии на ночные мотивы, здесь онемели и очаровались. Длинные тени расчертили горы в косую линейку, а горы и причудливые камни сделали на них какую-то надпись...

Сначала Русинов услышал эхо за окоемом волнистых предгорий.

— Ва! Ва! Ва!..

Словно обрывки слов какого-то разговора полушепотом, усиленного в тысячи раз. Он огляделся, стараясь определить источник звука, замер и перестал дышать...

Под высвеченным луной и хорошо различимым заповедным камнем стояла высокая женская фигура в белых длинных одеждах. Свет, падая на них, вызывал розоватое мерцание, словно покрытые пеплом тлеющие угли. Что это было? Фантастическое видение, призрак, оптический эффект, вызванный лунным сиянием?

Повинуясь какой-то внутренней воле, он встал и медленно пошел к каменному изваянию. Было странно, что под ногами не стучат камешки, не хрустит пересохший ягель. Вдруг снова послышалось:

— Ва... Ва... Ва...

На какой-то миг он потерял из виду мерцающую белую фигуру и, когда снова увидел, непроизвольно оцепенел: она стояла на вершине останца!

Возле уха тоненько запел комар...

Ему почудилось, что он узнаёт, кто это! Догадка была невероятной, невозможной. Он хотел позвать ее по имени, но испугался, что от любого постороннего звука она может дрогнуть и сорваться вниз, ибо округлое завершение останца, напоминающее человеческую голову, позволяло сидеть на нем только птицам...

Он побежал к камню через огромное поле курумника, в лунном свете напоминающее свежевспаханную землю. Это было самоубийство — бежать по развалу глыб, подернутых отсыревшим в ночи лишайником, но с ним ничего не случилось, ни разу даже не поскользнулась, не подвернулась нога. Да он и не подумал, что может что-то случиться.

Возле камня он остановился и тихо позвал:

— Оля!

А ее уже не было! Белесая вершина останца отражала лишь лунный свет...

Он прочитал стихи, строчки которых мерцали на камне, как белые одежды.

Пока волос с отливом красным

Я не успела расплескать —

Ищу тебя: лишь в этой сказке

Еще позволено искать.

Он обернулся и вздрогнул от боли: Ольга уходила по курумнику, ведомая за руку мужчиной в таких же одеждах.

Он видел лишь их спины, но и этого было достаточно, чтобы понять — уходят два счастливых человека.

Сначала ему казалось, что где-то рядом горит костер и в лицо ему летят искры. И почему-то не было ни дыма, ни тепла, напротив, становилось холоднее. Он поискал глазами, откуда несутся искры, и увидел огонь за спиной, разложенный на камнях, среди круга золы старого кострища. Он присел возле него, потянулся, чтобы согреть руки...

Огонь был холодный. Ледяные искры больно жалили лицо.

«Да это же сон! — вдруг догадался Русинов, глядя в реальный белый огонь. Так не бывает...»

Он с трудом разлепил загноившиеся, воспаленные глаза: над горами шел снег, ранний, самый первый, но холодный и колючий, словно глубокой зимой. Туча стояла почти над головой, и было видно, как в ее дымной плоти образуются снежинки...

И вдруг, уже наяву, горизонт откликнулся женским голосом:

— Ва! Ва! Ва! Ва!..

Потом дважды, глухо и грубо, отозвался бас:

— Ва! Ва!

Совершенно было непонятно, где источники звуков. Висящая над головой туча глушила их, и только эхо внизу выдавало все шумы в горах. Было еще темно, и догорающий костер парил подсвеченным снизу столбом, сливающимся с тучей.

И снова взахлеб, вперемешку, многоголосо:

— Ва! Ва! Ва!..

Потом он отчетливо услышал собачий лай, причем недалеко, может быть, в километре выше — Тут же его оборвало кричащее эхо. Русинов умыл лицо снегом, выбрался из-за камней на открытое место и неожиданно услышал отчетливый треск выстрелов, доносящийся из тучи. В горах была перестрелка! Преследователи не могли палить просто так, да и голоса оружия были разными. К тому же откуда-то взялась собака!

Кто это мог быть? Иван Сергеевич, несмотря ни на что, отправившийся к заветному камню в одиночку? Или же люди Тарасова на кого-то наткнулись в горах?.. Если бы Иван Сергеевич, то вчера Русинов наверняка бы услышал вертолет. А пешком, зная прогноз погоды, зная, что перевал будет закрыт, он бы не пошел. Да и невозможно дойти одному... Так кто же там схватился с преследователями?

— Ва! Ва! Ва!.. — долго откликалось эхо на стук. В ответ лишь один раз, гулко и грубо:

— Ва!

Бой шел в чреве тучи, и соваться туда было бессмысленно. Через полста метров утонешь в полной темноте: не разберешься, кто в кого стреляет. Ясно одно: бьют два или три автомата и ружье либо карабин большого калибра. А в перерывах — злобный, остервенелый лай собаки.

Русинов все-таки поднялся повыше, ближе к границе тучи, и встал за камень. В любом случае тот, кто вел перестрелку с людьми Тарасова, автоматически был на стороне Русинова. Между тем стрельба скатывалась вниз, и он переместился еще левее, чтобы преследователи вышли прямо на него. Заветный камень со знаком жизни оказался на одной линии с ним.

«Да это же Данила-мастер! — вдруг осенило его. — Кто еще может идти сюда?!»

Его вполне могли принять в темноте за Мамонта и открыть огонь. Впрочем, какой смысл людям Тарасова убивать его? Из мести — нет! Они попытаются взять живьем, в крайней случае, ранить, чтобы не ушел. А судя по стрельбе, автоматы бьют на поражение... Значит, знают, что это не Мамонт!