Страх высоты (сборник)
Шрифт:
— Сколько с меня?
— По счетчику.
— Пожалуйста.
— Сдачу возьмите!
Мазин захлопнул дверцу "Волги" и пошел к дому Рождественского.
Все, с кем он хотел увидеться в этой квартире, были на месте. Он посмотрел на часы. Они пришли раньше назначенного срока.
— Здравствуйте!
Мазин повесил плащ и вошел в комнату.
Игорь старался держаться спортсменом. От него пахло одеколоном, и очень чистые манжеты выступали из рукавов ровно настолько, насколько положено.
Инна выглядела постаревшей, придерживала у шеи воротничок толстой вязаной кофты,
Светлана сидела, положив руки на стол, как школьница на экзаменах.
Мазин улыбнулся:
— Конечно, вам всем неприятно, но ведь тут все-таки лучше, чем у меня в кабинете.
— Зачем вы нас собрали? — спросила Светлана.
Инна глянула на нее исподлобья, но не сказала ничего.
— Я полагаю, нам сейчас объяснят, — произнес Рождественский и тоже присел к столу.
— Постараюсь, — кивнул Мазин и взял стул.
— Пожалуйста!
— Я просил вас прийти, чтобы обменяться мнениями Мне кажется, так будет легче узнать правду. Правду о смерти Антона Тихомирова, которая нужна и вам, и мне Но если вы возражаете против такой формы общения, я готов вернуться к официальной процедуре.
Все промолчали.
— Согласие получено, — объявил Мазин. — Тогда я скажу, что именно мне бы хотелось услышать от вас.
В этой комнате 23 августа оборвалась жизнь человека, Антона Тихомирова, с которым каждый из вас был связан сложными, я бы сказал, нелегкими отношениями. И каждый из вас общался с Тихомировым в день его смерти, в последние часы жизни. Мы уже говорили об этом. Я помню все, что вы сообщили. Не каждый был искренним. По разным причинам. Но мне бы не хотелось сейчас осуждать кого-либо, я просто прошу вас рассказать еще раз все об этом дне. Пусть один дополнит другого. Если нам удастся проследить этот день час за часом, мы, возможно, узнаем правду и о последней его минуте. Согласны ли вы на это?
Все смотрели на стол.
— Поверьте, я прекрасно понимаю, что это трудно, особенно женщинам. Но у нас нет другого выхода.
— Вы обвинили нас в неискренности. Значит ли это, что вам известно все или почти все, о чем мы можем сказать? — спросил Рождественский.
— Да, я полагаю, что основные факты мне известны.
— Тогда зачем повторять их друг другу?
— Вы увидите, что это принесет пользу.
— Но мы опять можем обмануть вас, — сказала Инна.
— Я хочу, чтобы вы не обманывали себя. Никто из вас.
— Это звучит слишком высокопарно, но я готов начать, если вы не возражаете. — Рождественский посмотрел на Мазина, сдерживая враждебность.
Видно было, что он жалеет обо всем, что наговорил в ресторане, и ему неудобно и даже стыдно перед женщинами, и поэтому он намерен держаться как случайный свидетель, которому осточертело повторять одно и то же.
— Я готов изложить факты. Подчеркиваю — факты. Потому что эмоции только затушевывают суть происшедшего. Защита, как известно, была назначена на двенадцать. Ночевал я на даче. Чем занимался с утра, думаю, несущественно. В половине одиннадцатого выехал на машине в город. Я, насколько помню, не собирался заезжать за Антоном, но по пути обнаружил, что забыл сигареты. Остановился у ларька — там продавалась какая-то
"Пока все верно", — подумал Мазин, представив, как брезгливо оглядывает табачный киоск Рождественский.
— Но Антон уже ушел. Я открыл дверь своим ключом, вошел в ту комнату. — Он показал большим пальцем через спину на стенку. — Сигареты лежали в нижнем ящике письменного стола. Там они и были. Но на пачках я увидел тетрадку. Школьная старая тетрадка с плохой бумагой — такие выпускали сразу после войны. Тетрадка была не моя, и я, естественно, взглянул на обложку. На ней было написано красным карандашом: "Конст. Кротов" и латинская цифра "IX". Я открыл тетрадку и стал просматривать записи.
И это Мазин увидел легко. Чуть прищурившегося Игоря присевшего на корточки перед столом и листающего тетрадку с недоумением, сначала через страницу, потом…
— …Потом мне бросилось в глаза что-то знакомое. Я, собственно, работаю над другими проблемами и, видимо, затруднился бы сразу определить научную ценность записей, но буквально на днях мне пришлось читать автореферат Тихомирова, и поэтому сделать определенный вывод было нетрудно.
— Каков же был ваш вывод?
— Содержание тетради и автореферат совпадали почти текстуально.
— Это не вывод.
— Это факт, который я обнаружил. И хотя факт в целом наталкивал на вполне конкретный вывод, я не хотел ставить точки над и, что называется, не разогнув колен.
Он их все-таки разогнул, свои колени. Выпрямился и сел за стол, чтобы еще раз просмотреть записи. Чтобы убедиться или не поверить глазам. Но не верить было нельзя. Рождественский для этого слишком логичен. Что же испытал он, когда поверил?
— Около часу я читал тетрадь Кротова и сравнивал с авторефератом. Пока неопровержимым было одно: в основу своей диссертации Тихомиров положил открытие Кротова. По-видимому, никому не известное.
— То есть вы решили, что он украл его?
— Такого слова я бы не употребил. Находка оказалась слишком неожиданной. Необходимо было все обдумать.
Конечно, поверить было трудно. И вряд ли Рождественский был в тот момент так же сдержан, как сейчас. Тихомиров, которого он ненавидел, находился в его руках. Да, теперь можно было не прятаться от себя и сказать впервые открыто: я его ненавижу. Хотя бы самому себе. Для начала.
— И вы решили ехать на защиту?
— Да. По-моему, это было единственное решение. Я должен был еще раз убедиться. Посмотреть, как поведет себя Антон на защите. Возможно, он собирается сказать о работе профессора.
— Вы полагаете, что если бы Антон Тихомиров отметил заслуги покойного профессора Кротова, это изменило бы характер его поступка?
— Нет, вряд ли. Заимствование было очевидным. Это не развитие идеи, а прямой плагиат. Но все-таки отметить заслуги Кротова казалось мне тем минимумом…
Мазин посмотрел на Инну. Она по-прежнему прижимала к груди кофту и никак не реагировала на слова Рождественского. Казалось, она даже не слышит его.
— И вы поехали?
— Да, я поехал в институт.