Страхи мудреца. Книга 2
Шрифт:
Когда мы управились, она посмотрела на Джейсона сверху вниз и сказала:
— Повезло тебе, ничего вправлять не пришлось. Береги руку, ничего ею не делай в течение месяца, заживет и будет как новенькая.
Джейсон удалился как можно поспешнее, а Бабуля, после некоторых уговоров, разрешила мне осмотреть Била, который лежал у нее в задней комнате.
Если у Джейсона перелом был чистый и аккуратный, то у Била — настолько неряшливый, насколько вообще таким может быть перелом. Обе кости голени были сломаны
Бил был бледен, но бодр, и было похоже, что нога у него уцелеет. Много ли от нее будет проку — вопрос другой. Может, он всего лишь охромеет, но за то, что он сможет снова бегать, я бы не поручился.
— Ну что это за люди такие, убить человеку лошадь, а? — негодующе говорил он. Его лицо блестело от пота. — Кто ж так делает-то?
Лошадь, разумеется, была его собственная. А городок был не из тех, где у людей имеются лишние лошади. Бил был молодой мужик, недавно женился, у него была своя маленькая ферма, и, возможно, он больше никогда не сможет ходить — все только потому, что пытался сделать то, что следовало. Больно было об этом думать.
Бабуля дала ему две ложки какого-то лекарства из коричневого пузырька, и глаза у него закрылись. Она выпроводила меня из комнаты, вышла сама и затворила дверь.
— Перелом открытый? — спросил я, как только дверь закрылась.
Она кивнула и поставила пузырек на полку.
— А чем вы пользуетесь для того, чтобы избежать заражения крови?
— Это в смысле чтобы рана не загнила? — переспросила она. — Бараньей колючкой.
— В самом деле? — спросил я. — А не марантой?
— Марантой! — фыркнула она, подбросила дров в очаг и сняла с него закипающий котелок. — Ты хоть раз пробовал уберечь рану от загнивания марантой?
— Нет, — признался я.
— Ну, тогда имей в виду, а то еще загубишь кого-нибудь.
Она достала пару деревянных чашек.
— От маранты никакого проку нет. Есть ее можно, коли хочешь, и все.
— Однако мазь из маранты и бессамера считается идеальным средством…
— Бессамер — еще туда-сюда, — признала она. — Но баранья колючка лучше. Я бы, конечно, предпочла красный клинок, но не всегда под рукой есть то, что хотелось бы. Я использую мазь из матушкиного листа и бараньей колючки, и, как видишь, он себя неплохо чувствует. Маранту просто нетрудно добыть, и она растирается в однородную кашицу, но никаких особых целебных свойств не имеет.
Она покачала головой.
— Маранта и камфара. Маранта и бессамер. Маранта и соляная лоза. Маранта ни от чего не лечит. Она просто хороший наполнитель для действенных лекарственных средств.
Я открыл было рот, чтобы возразить, потом огляделся, посмотрел на стены, на исчерканный экземпляр «Героборики»…
Бабуля налила горячей воды из котелка в обе чашки.
— Присядь, посиди, — сказала она. — А то у тебя такой вид, будто ты на последнем издыхании.
Я с вожделением поглядел на стул.
— Да нет, мне, наверно, надо вернуться… — сказал я.
— Ну уж чайку-то ты выпить можешь! — сказала она, взяв меня за руку и решительно усадив на стул. — И перекусить по-быстрому. Ты бледен, как высушенная кость, а у меня тут завалялся кусочек сладкого пудинга, и съесть его некому.
Я попытался вспомнить, обедал ли я сегодня. Девушек кормил, это я помнил…
— Да нет, я не хочу причинять вам лишних хлопот, — сказал я. — Я уж и так задал вам лишней работы.
— А, этому парнишке давно пора было что-нибудь сломать! — небрежно заметила она. — А то язык у него такой, что прямо беда.
Она протянула мне деревянную чашку.
— На-ка, пей, а я тебе пудинга положу.
Над чашкой поднимался на удивление душистый пар.
— Что это? — спросил я.
— Шиповник. И бренди яблочное — сама гнала!
Она широко улыбнулась, вокруг глаз разбежались лучики морщинок.
— Если хочешь, могу еще и маранты положить!
Я улыбнулся и отхлебнул. Теплое питье разошлось в груди, и я немного расслабился. Даже странно: до этого я и не замечал, насколько был напряжен.
Бабуля немного повозилась, поставила на стол две тарелки и села на соседний стул.
— Так ты их правда убил? — спросила она напрямик. Это было не обвинение. Просто вопрос.
Я кивнул.
— Наверно, лучше бы ты этого никому не говорил, — сказала она. — Шум поднимется. Захотят устроить разбирательство, придется звать выездного судью из Темсфорда…
— Я и не говорил, — ответил я. — Это все Крин.
— А-а, — сказала она.
Разговор временно иссяк. Я допил последний глоток, но, когда хотел поставить чашку на стол, руки у меня так тряслись, что чашка громко стукнула о стол, словно нетерпеливый гость, ломящийся в двери.
Бабуля спокойно прихлебывала свой чай.
— Не хочется мне об этом говорить, — сказал я наконец. — Это было нехорошее дело.
— Многие с тобой не согласятся, — мягко ответила она. — Думаю, ты сделал то, что следовало.
От этих слов у меня вдруг жестоко защипало в глазах, как будто я вот-вот разрыдаюсь.
— Я в этом не так уверен, — сказал я. Мой голос казался каким-то чужим. Руки у меня затряслись еще сильнее.
Бабулю это, похоже, не удивило.
— А ты уже дня два, как не отдыхал толком, верно?
Ее тон ясно давал понять, что это не вопрос.
— Я такого навидалась. Ты трудился не покладая рук. Заботился о девушках. Недосыпал. Наверно, и не ел толком.
Она подвинула мне тарелку.