Страна последних рыцарей
Шрифт:
А теперь скажите, разве это не хитроумно придумано? Ведь не всегда удается умному человеку помочь себе в борьбе с мирской глупостью. При этом нужно лишь знать меру и иметь веселый нрав, иначе все может обернуться против вас.
Вы смеетесь и вам хочется еще? Тогда послушайте еще и этот рассказ.
В наших краях гость в доме считается чем-то святым и неприкосновенным. И благословен тот дом, в который он входит. Но бывает и так, что порой устаешь даже от самого хорошего. Так, по крайней мере, думал один славный человек, настоящий джигит, который, будучи не очень богатым, держал, однако, двери своего дома открытыми для всех своих друзей. Но был у него один кунак, появление которого его не очень радовало, и чем меньше его ждали, тем чаще он приезжал. Прибыв в гостеприимную усадьбу, нежеланный гость тут же распрягал своего плешивого коня, пристраивал его в конюшне к яслям, полным овса, а затем подолгу отрывал
И вот однажды, когда назойливый кунак в очередной раз подъезжал к его дому, хозяин быстро попросил своего друга и соседа, гостившего у него в это время, помочь ему в осуществлении заранее задуманного плана. И тот с удовольствием откликнулся на просьбу, так как тоже любил розыгрыши.
Благородный человек, как принято, вежливо поздоровался с гостем, и вскоре во дворе накрыли обильный стол и оба охотно налегли на еду. Вдруг мимо их голов пролетела пуля, на которую хозяин даже не обратил внимания. Кунаку вдруг стало не по себе, и он начал ерзать на стуле, но не решался ничего сказать. И тут раздался хлопок, затем второй и сразу за ним третий. Это было уже слишком! Гость, не доев, отложил куриную ножку в сторону и глухим голосом произнес: „Я надеюсь, ты не замешан в кровной вражде?“ — „Ах, ты имеешь в виду легкую стрельбу? — произнес наш джигит.— Это меня мало беспокоит, тем более что она не на меня направлена. Совсем недавно я нечаянно застрелил слугу соседа, и с тех пор он решил прикончить одного из моих. Ты можешь совершенно спокойно сидеть, так как он еще ни разу ни в кого не попал“.
Вот так благодушно разговаривал он, продолжая с удовольствием есть, время от времени бросая кость охотничьей собаке. Зато гость осторожно встал и пошел к выходу. „Куда же ты, друг? — воскликнул хозяин.— Сейчас подадут новые блюда, и мы начнем веселиться!“ — „Я только взгляну на своего коня“,— сказал кунак, дрожа от страха, и был уже в пути, когда над ним пролетела еще одна пуля. „Возвращайся быстрей обратно!“ — крикнул ему вслед хозяин. Но надоедливый парень не вернулся обратно, а, оторвав своего коня от овса, оседлал его, и больше его здесь не видели. Вот так избавился достойный человек от нежеланного гостя, не сказав ему при этом ни одного недоброго слова».
На этом Саду закончил свой рассказ. Все вокруг засмеялись, и от этого на его живом старческом лице со смешливыми глазами появилась приветливая улыбка. Все поняли его намек и уже собрались уходить из гостеприимного дома, продолжая шутить по поводу только что услышанного, так как уже было за полночь. Когда гости с зажженными факелами расходились по домам, кое-где в узких улочках еще раздавались смех и звуки чунгура.
Когда слушаешь истории, которые рассказывают во время гвая, то можно подумать, что подобное могло происходить лишь в далеком прошлом, однако такие же события, может быть только чуть по-другому, всегда повторяются. Со мной они тоже приключались.
Однажды я ехал один из Чоха в сторону крепости Гуниб. Путь был недолгий, всего два часа езды верхом на хорошей лошади, и преодолеть его теплым, солнечным днем для молодого парня не представляло труда. Была хороша[я,] ясная погода, и я ехал в бодром расположении духа. Пройдя три четверти пути, я увидел в стороне от проезжей части дороги между большими валунами две темные лежащие фигуры. Сначала мне показалось, что они отдыхают, но подъехав к ним, я понял, что ошибся, их позы говорили совсем о другом. При приближении к телам мой конь отпрянул назад, встал на дыбы и так громко заржал, что в горах раскатилось эхо, но и оно не смогло разбудить уснувших на земле людей. Я спрыгнул с коня и подбежал к ним. Лежавшие ничком мужчины были мертвы, а разлившаяся по земле темная лужа мирно соединяла их враждовавшую кровь. Я сразу понял, что это было не покушение, а мужской поединок, после которого они все еще мертвой хваткой держали кинжалы в руках. Я дотронулся до первого и понял, что он уже мертв, как вдруг услышал легкий вздох, который сделал второй, и тут же подошел к нему. Он, действительно, был еще теплым и начал стонать, почувствовав мое прикосновение. Я с трудом повернул его на спину; из многочисленных ран сочилась кровь, но самой опасной была глубокая черепная травма. Я достал из кармана платок и крепко перевязал ему голову, чтобы хоть чем-то помочь. Затем я быстро вскочил на коня и помчался галопом в Гуниб, передал тревожную весть мужчинам на мосту, и не позже чем через час мы снова вернулись на место происшествия с двумя носилками. Оба тела внесли в ближайший дом, и тут же прибыли два русских военных врача. Потом привели отца того парня, с разбитым черепом. Он сказал, что погибший был уроженцем другого аула, и между их семьями уже долгие годы продолжалась кровная вражда.
«Здесь уже ничем нельзя помочь,— сказали оба врача, посовещавшись между собой на латинском языке.— Ваш сын не доживет до завтрашнего дня».— «Это мой первенец, Омар, самый крепкий из моих сыновей. Он никогда ничем не болел. Неужели Аллах не поможет и не сохранит ему жизнь? Я привез с собой местного лекаря, ученого человека»,— сказал он и представил хакима {51}, скромного мужчину средних лет, который тихо произнес: «Я постараюсь помочь». Русские доктора выразили свое недовольство. «Этот народ ничего не понимает, кроме суеверия. Конечно, и тут главную роль будет играть кровь черного петуха». И, повернувшись к хакиму, они сказали: «Вы же видите, больной настолько плох, что в любую минуту может умереть».— «Кровь черного петуха здесь действительно не нужна,— ответил лекарь с улыбкой.— Мы ее издавна применяем только при различных женских недугах, при этом она никогда еще не причинила никому вреда. И потом, как я могу быть уверен, что Омар умрет, если мне неизвестно, какой приговор вынес ему Аллах?» Не скрывая своего неодобрения, врачи собрались и ушли, а хаким, взяв из кожаной сумки свои инструменты, натянул резиновые перчатки произнес: «Иншаллах»,— и попросил всех нас, кроме помощника и отца больного, выйти из комнаты.
И действительно, Всевышний не долго скрывал своего решения по этому поводу. Вскоре все узнали, что Омар выздоровел. А когда наступила весна, его уже можно было увидеть гуляющим по своему саду. Говорили, что он забыл все, что было до трагического события, но окружавшая его жизнь была настолько простой, что он быстро научился снова ориентироваться в ней.
Почти одновременно с этими событиями в нашем ауле началась кровная вражда. В то время здесь жил кадий, или, как у нас говорят, дибир, по имени Хасан. Он был очень образованным, религиозным, при этом смелым и мужественным человеком, хорошо разбиравшимся в мирских делах и не отказывавшим себе в жизненных радостях. Считаясь с нашими обычаями, он очень осторожно посматривал на приглянувшуюся ему Зумруд, красивую и скромную дочь Иман Мусы, главы гордого и уважаемого в ауле тухума * . Когда Хасан, происходивший из благородной семьи, владевший многими отарами и большими участками земли, решил послать сватов к родителям любимой девушки, старый Иман Муса и его сыновья не смогли высказать никаких возражений против этого союза. Вот так и состоялась помолвка по всем нашим обычаям.
Но вскоре дело приняло неожиданный оборот. Нежная и красивая Зумруд была единственной дочерью среди многих сыновей, а после ранней смерти матери отец и братья лелеяли ее, как драгоценную жемчужину и берегли как зеницу ока. Не желая с нею быстро расставаться, они под вежливым предлогом, что девушка еще слишком молода, всячески откладывали сроки свадьбы с одного месяца на другой. Неоднократно посылал дибир своих представителей с просьбой не переносить больше брачную церемонию. Но все напрасно, девушку никуда не выпускали, и казалось уже, что Хасану не удастся привести в дом невесту, которая была ему торжественно обещана.
Шли месяцы, и такое двусмысленное положение начало постепенно угнетать Хасана и унижать его достоинство. А между тем наступила весна, и отец Зумруд отправился с сыновьями к чабанам, которые вернулись с зимних пастбищ и находились в нескольких днях езды от Чоха, в горах.
Однажды душной летней ночью Хасана охватило безудержное желание увидеть Зумруд, которую он уже считал своей законной женой. Этой темной ночью ему было очень одиноко, и сердцу захотелось вдохнуть немного веселья и радости. Тайными тропами он тихо прокрался к дому Зумруд. Она в это время сидела на своем балконе, тихо пела и играла на чунгуре. Теплая бархатная ночь как будто была создана для грез и любви. Когда Хасан бесшумно прыгнул через стену и прошептал ей свое имя, которое Зумруд давно хотела услышать, они вместе вошли в ее покои, где он надолго задержался.
На рассвете запели проснувшиеся птицы, и Хасан хотел покинуть этот дом так же незаметно, как и вошел в него. Но, едва спустившись во двор, он почувствовал приближающегося к дому всадника, так как услышал лай собак и звон оружия. Это был Кебед, старший брат девушки, неожиданно приехавший с гор, известный своим буйным и жестоким характером. Въехав во двор, он сразу заметил белую фигуру мужчины, скрывавшего[ся] за дверьми. «Кто здесь? — закричал он громко.— Кто здесь? Друг или враг?!» Хасан стоял молча, ничего не отвечая, но его черкеска предательски белела в темноте, и Кебед повторил свой вопрос уже угрожающим тоном. Хасан продолжал молчать. Кебед крикнул еще громче: «Отвечай, или я выстрелю! Кто тут?» — «Муж твоей сестры»,— произнес Хасан гордо и вышел вперед.— «Ты лжешь! — крикнул Кебед.— У моей сестры нет мужа, и она живет в доме своего отца». И с этими словами он выстрелил несколько раз подряд. Хасан замертво рухнул на землю.