Страна последних рыцарей
Шрифт:
Тут со всех сторон сбежались люди, и то, что произошло, трудно было скрыть, так как разъяренный Кебед, ругавший Хасана на чем свет стоит, и не удовлетворенный быстрой местью, не соглашался выдать родственникам тело убитого. Началась стрельба. Семья дибира принесла керосин, чтобы поджечь дом Иман Мусы с четырех сторон. Посреди града пуль, на забаррикадированных воротах, стоял огромный Кебед. И тогда, как это было принято по обычаю, представители тухумов, непричастных к происшествию, быстро собрались и защитили осажденный дом от уничтожения. Когда нападавшие отступили, ворота открылись для нейтральных посланников, которые и забрали тело Хасана, чтобы избежать открытых волнений и взять под стражу ставшего более покорным Кебеда. Затем прибыл русский военный и отвез его в крепость
У старого Иман Мусы было еще много статных и гордых сыновей, а самый младший, Нажмудин, был тогда еще нежным, милым подростком. Внешне очень похожий на Зумруд, он был любимым учеником Хасана. Мальчик считал своего учителя образцом всех мужских и духовных добродетелей и поэтому страстно почитал его. Узнав о случившемся, Нажмудин горько плакал и проклинал неуемную гордыню своего брата. Когда я попытался утешить его, он произнес сквозь слезы, что на месте благородного Хасана он хотел бы видеть мертвым своего брата. Зловещие слова, которые казалось, кощунственно разрывают узы крови, веления которой более священны и неумолимы, чем любые другие. Ужас охватил меня, и я убедительно просил его не брать греха на душу. Забыв об обычаях и нравах, он очень просил разрешить ему присутствовать на похоронах дибира. Но это было невозможно.
После похорон, как и принято, мужчины враждующих тухумов сорок дней носили бороды и мрачно избегали друг друга. Беда нависла над аулом: несчастье и опасность подстерегали за каждым углом. Надо было держать ухо востро и быть начеку, так как у каждого под буркой могло оказаться наготове оружие. Как только темнело, никто не выходил из дома, в окнах не было света, не слышно было ни музыки, ни смеха. И на фоне этой тревожной тишины еще более явственно слышался вой волков и шакалов в оврагах и ущельях, а из темного леса доносились тревожные звуки ухающей совы.
Спустя сорок дней по обычаю назначался день официального примирения. И на этот раз мужчины враждующих сторон собрались — одни на крыше своего дома, другие на противоположной скале, и впервые после кровавого злодеяния показали друг другу свои лица, после чего они молча погрузились в молитву. В это время несколько уважаемых священнослужителей, среди них и знаменитый шейх Узун-Хаджи, ходили между ними и пытались примирить обе стороны. Они не переставали прилагать для этого усилия еще со дня похорон. Ведь они представляли шариат, духовное право, которое рекомендует прощение и снисходительность, в противоположность адату, рыцарскому праву, которое пришло к нам еще с языческих времен, верховной заповедью которого является соблюдение чести и переданных нам предками традиционных обычаев.
Вот и на сей раз адат победил над шариатом. Да шейхи серьезно и не рассчитывали на успех своего благочестивого дела. Примирение было отклонено обеими сторонами. Духовенство выполнило свой долг, но мужчины настояли на своем унаследованном от предков законе и единогласно изъявили свою волю, в результате чего кровная месть вступила в силу.
Убийца был сослан в местность, находившуюся на расстоянии нескольких гор и долин от его родного аула, и за прошедшие несколько лет тлеющий огонь вражды не разгорелся. Объяснялось это новыми, мирными временами, которые смягчили жестокий древний обычай. Теперь он проявлялся не с такой разрушительной и яростной силой. К тому же российское правительство очень позаботилось об ограничении кровной вражды. И все же, на протяжении всего этого времени, пока Зумруд, так бережно охраняемая сверкающая жемчужина, потускнела и жила в печали, вдали от мирских глаз, как угасшая звезда, ненависть между враждующими семьями не охладела, она лишь горела тихим, невидимым огнем, прикрытым золой.
Снова наступил май, и Нажмудин, самый младший сын Иман Мусы, высокий и стройный, как кипарис, подвижный и беззаботный, давно забывший о своем старом горе, ехал как-то прекрасным теплым вечером на своем молодом, горячем, не совсем еще объезженном коне, которым он очень гордился, к водопою. И вдруг на узкой тропинке у воды ему встретился всадник. Это был никто иной, как Махач, младший брат убитого дибира, успевший {52} за это время окрепнуть и возмужать.
Мрачно взглянув на встречного, он ожидал, что юноша по обычаю, как младший, вовремя уступит ему дорогу. И на самом деле, Нажмудин с его мягким веселым нравом, меньше всего думавший о вызове, пытался придержать своего норовистого коня, чтобы скромно отойти к краю дороги. Но конь, которого он до этого сильно пришпорил, устремился вперед и остановился лишь вплотную перед суровым и злобно смотрящим Махачем.
Беззаботно смеясь и гордясь своим горячим танцующим и встающим на дыбы жеребцом, юноша сказал: «Извини, но его невозможно удержать!»
В ушах Махача это прозвучало как наглая издевка, у него потемнело в глазах, неотомщенная кровь брата Хасана взывала к нему, и его собственная кровь ответила, вскипая. Рука Махача молниеносно схватила кинжал и одним ударом снесла юноше голову.
Так же бесшумно, как когда-то Хасан, Нажмудин рухнул на землю, расплатившись своею жизнью за смерть того, кого он любил больше своего брата.
Если кровная месть, подобно разбушевавшемуся горному потоку, унесла жизни этих людей почти на моих глазах, то другой древний закон, закон кровного братства, определил роковой характер другой истории, которую в основных чертах рассказал мне однажды один мой друг. Спустя многие годы ее содержание вспоминается мне так.
Однажды, после кровавого сражения, когда над горами повисла ночь, у опушки леса, под высокими кустами лежал без сознания раненый юноша. Когда он пришел в себя, то увидел над собой в свете заходящей луны цветы чертополоха и далекие горные вершины. Грудь его сдавило как камнем, и под ним лежали жесткие камни. Уже брезжил рассвет, когда со стороны леса он услышал стоны! С трудом поднявшись, он обнаружил лежащего около мертвой лошади еще совсем молодого мужчину со многими кровоточащими ранами. Он был без сознания, и, казалось, уже умирал. Юноша собрался с силами, набрал воды из ближнего родника и намочил раненому лоб, тот пришел в сознание, открыл глаза и взглядом, уже успевшим увидеть райские врата, понял, что перед ним друг, посланный ему самой судьбой. «Спасибо тебе за эту последнюю радость! Я Искандер из Хунзаха, единственный сын хана Мухамы. В утешение моему отцу и моей доброй матери я пошлю к ним моего брата, который станет им сыном и опорой в старости. Выпей глоток моей крови, прежде чем я уйду из жизни, и вернись вместо меня к моим родителям, потому что ты стал дорог моему умирающему сердцу!»
Ощущение приближающейся смерти способствует быстрому развитию чувства дружбы и любви, и юноша охотно согласился с предложением умирающего, которое казалось ему понятным и почетным. Назвав свое имя и свой род — звали его Асланом, он был сыном ингуша Битулава, давно жившего среди аварцев — юноша наклонился к Искандеру и отпил немного крови, сочащейся из его раны, чтобы закрепить священные узы кровного братства. Этот древний ритуал принес тяжело раненому душевное облегчение, и он подарил брату в знак любви свой Коран, покрытый пятнами крови. После этого он уже больше не разговаривал и ждал конца. Но Аслан не хотел верить в близкую смерть брата и не бросил его, а понес на себе. Теплые солнечные лучи и свежий горный воздух, а также заботливый уход Аслана помогли и спасли Искандеру жизнь. В одном из ближайших аулов они нашли лошадей и не торопясь направились в Хунзах.
Они ехали одни, без сопровождения, но весть об их возвращении опередила их, а когда они прибыли в Хунзах, навстречу им вышли друзья и соседи. Отец и ближайшие родственники ждали своего считавшегося уже погибшим сына дома.
Аслан поднял ослабшего от долгой дороги Искандера с лошади, которому, однако, хватило сил, чтобы рассказать своим близким о том, как Аслан спас его и стал ему кровным братом. Старый хан Мухама и все остальные благосклонно выслушали этот рассказ. И тут на лестнице, ведущей в верхние комнаты, появилась Рукият, почтенная мать Искандера, и позволила Аслану коснуться губами ее груди, официально признавая тем самым его своим сыном. Так было закреплено их братство самой священной печатью.