Страна Рождества
Шрифт:
«Я была бы так рада за тебя, —подумала она, — если бы ты встретил женщину, достойную твоей любви, Лу Кармоди».
Отец шел с другой стороны, обнимая ее за талию. В темноте, вдали от своего маленького бревенчатого дома, он был таким же, каким был, когда она была ребенком… тем, кто шутил с ней, когда бинтовал ее царапины, и кто катал ее на заднем сиденье своего «Харлея». Но как только он вступил в свет, лившийся из открытой задней двери, она увидела человека с белыми волосами и
— Что это за мочалка у тебя под носом, папа? — спросила она.
Он искоса бросил на нее удивленный взгляд, затем покачал головой. Открыл и закрыл рот. Снова покачал головой.
Ни Лу, ни отец не хотели отпускать ее, так что им пришлось повернуться боком, чтобы протиснуться в дверь. Крис вошел первым и помог ей переступить порог.
Они остановились в задней прихожей, по одну сторону которой стояли стиральная машина и сушилка, а по другую — висели полки с кое-какими припасами. Отец снова посмотрел на нее.
— Ох, Вик, — сказал он. — Что же, во имя Господа, с тобой сталось?
И он шокировал ее, залившись слезами.
Это был шумный, задыхающийся, некрасивый плач, от которого сотрясались его худые плечи. Он плакал с открытым ртом, и она видела металлические пломбы в его задних зубах. Она сама чуть не плакала, не могла поверить, что выглядит еще хуже, чем он. Ей казалось, что в последний раз она видела его совсем недавно — вроде как на прошлой неделе, — и он был бодрым, гибким, ко всему готовым, со спокойными светлыми глазами, по которым было видно, что он ни от чего не побежит. Хотя он бежал. И что с того? Она сама поступала ничуть не лучше. Во многих отношениях она, вероятно, поступала хуже.
— Тебе надо бы увидеть еще одного парня, — сказала она.
Отец издал сдавленный звук, находившийся на полпути между рыданием и смехом.
Лу выглянул наружу через сетчатую дверь. В ночи пахло комарами — их запах немного походил на оголенный провод, немного на дождь.
— Мы услышали шум, — сказал Лу. — Вроде взрыва.
— Я подумал, это обратная вспышка. Или выстрел из пистолета, — сказал отец. Слезы текли по его кожистым щекам, висели драгоценными камнями в его густых, окрашенных табаком усах. Ему не хватало золотой звезды на груди и пары кольтов.
— Это был твой мост? — спросил Лу. Голос у него был мягким и осторожным от удивления. — Ты только что по нему проехала?
— Да, — сказала она. — Только что.
Они провели ее в маленькую кухню. Там горела всего одна лампа, плошка дымчатого стекла, висевшая над столом. Помещение было аккуратно прибранным, словно кухня в дизайнерской рекламе. Единственными признаками того, что здесь кто-то обитал, были окурки, раздавленные в янтарной пепельнице, и сигаретный дым, висевший в воздухе. И АНФО.
Взрывчатка
Они усадили ее на стул вишневого дерева. Она вытянула левую ногу. Она ощущала жирный пот у себя на лбу и на щеках, который невозможно было стереть. Свет над столом был слишком ярким. Находясь рядом с ним, она чувствовала, словно кто-то осторожно проталкивает заточенный карандаш ей в левый глаз и дальше, в мозг.
— Нельзя ли выключить свет? — спросила она.
Лу нашел выключатель, щелкнул им, и в кухне стало темно. Где-то дальше по коридору горела другая лампа, излучая коричневатый свет. Против нее она так сильно не возражала.
В ночи снаружи пульсировали квакши, и этот звук навевал Вик мысль о прерывисто гудящем электрическом генераторе.
— Я заставила его исчезнуть, — сказала она. — Мост. Чтобы никто не мог по нему за мной последовать. Вот… вот почему я так разогрелась. За последние два дня я проезжала по нему несколько раз. Из-за этого у меня небольшой жар. Но все в порядке. Это ничего.
Лу опустился на стул напротив нее. Дерево скрипнуло. Сидя за маленьким деревянным столом, он выглядел смешно, словно медведь в юбке.
Ее отец прислонился к кухонному столу, скрестив руки на худой и впалой груди. Темнота, подумала она, принесла облегчение им обоим. В ней они оба стали тенями, и он снова мог быть самим собой, человеком, который сидел в ее спальне, когда она болела, и рассказывал ей о местах, куда ездил на своем мотоцикле, о передрягах, в которых оказывался. Она же могла быть той девочкой, которой была, когда они жили в одном доме, которую он очень любил, по которой очень сильно скучал — и с которой у нее было так мало общего.
— У тебя бывало такое, когда ты была маленькой, — сказал отец, чьи мысли, возможно, шли в том же направлении. — Ты возвращалась домой после поездки на байке, обычно что-нибудь с собой привозя. Потерянную куклу. Потерянный браслет. И у тебя бывал небольшой жар, и ты рассказывала всякие небылицы. Мы с твоей мамой все время об этом говорили. О том, куда ты ездишь. Мы думали, что у тебя, может, руки чешутся, что ты — э-э — одалживаешь вещи, а потом возвращаешь их, когда другие замечают их пропажу.
— Тытак не думал, — сказала она. — Ты не думал, что я ворую.
— Верно. Это, в основном, было теорией твоей матери.
— А у тебякакая была теория?
— Что байк для тебя вроде как волшебная лоза. Знаешь, что это такое? Старожилы в здешних краях берут ветку тиса или орешника и носят ее там и сям в поисках подпочвенной воды. Звучит глупо, но там, где я вырос, не выкопали ни колодца, не посоветовавшись перед тем с лозоискателем.