Страна Северного Ветра

МакДональд Джордж

— Можно их посмотреть? — спросила я.

— Нет. Я не осмелюсь их показать, — ответил он. — Я ими не занимаюсь и ничего в них не понимаю. К тому же они настолько яркие, что промелькни хоть одна у тебя перед глазами, ты бы вмиг ослепла.

— Значит, вы сами их видели?

— Разумеется! Раз или два, не больше. Но я точно знаю, они яркие, словно крошечные молнии. Ну вот, я показал тебе всё, что мог сегодня, нам пора возвращаться в гостиную.

Я пошла за ним, человечек усадил меня под лампой, что висела под потолком, и накормил хлебом с мёдом.

Дама с тех пор, как мы ушли, не пошевельнулась. Она так и сидела, подперев голову рукой, и смотрела в окошко. На всех окнах висели дымчатые белые занавески. Я тоже попробовала заглянуть в окно с того места, где сидела, но ничего не увидела.

Лицо дамы было прекрасным, белым, как снег, и очень спокойным, и рука, на которую опирался лоб, тоже была белой. Я не могла рассмотреть её лицо целиком, только профиль, потому что она ни разу ко мне не повернулась и даже не взглянула на меня.

Я давно съела хлеб с мёдом и просто сидела, как долго — понятия не имею. Маленький человечек деловито сновал по комнате и тянул то за одну веревку, то за другую, но чаще всего он подходил к верёвке за входной дверью. Я с беспокойством ждала, что он отправит меня мыть окна, а мне совсем этого не хотелось. Наконец он подошёл ко мне с охапкой щёток.

— Пора приниматься за окна, — сказал человечек. — Собирается дождик, и если их хорошенько помыть до дождя, он их уже не запачкает.

Я сразу вскочила.

— Не бойся, — успокоил он меня. — Ты не упадёшь. Просто будь осторожна. Всегда держись за лестницу одной рукой, пока другой моешь окно.

С этими словами он открыл дверь. Я в ужасе отпрянула, потому что за дверью не было ничего, кроме бездонной, как океан, небесной синевы. Но надо, так надо. Жить здесь наверху настолько лучше, чем возвращаться вниз в дырявые башмаки и в грязь, что у меня и мысли не было отказаться. Человечек показал мне, как и за что держаться, и я шагнула за порог на первую ступеньку лестницы.

— Стоит туда забраться, — сказал он, — и ты быстро разберёшься, как передвигаться дальше.

Я всё сделала, как он велел, и осторожно вылезла наружу. Тогда человечек протянул мне связку щёток со словами:

— Я всегда их вешал на свой серп, только тебе с ним, боюсь, не управиться. Но если хочешь, возьми его.

Я отказалась, уж больно опасно он выглядел.

Разобравшись со щётками, я поползла к верхушке луны. Как же красиво было вокруг! Надо мной повсюду сверкали звёзды, такие яркие и так близко, что я могла до них рукой достать. Круглый шар, за который я цеплялась, покачиваясь, плыл сквозь разлитую вокруг густую синеву. От подобной красоты у меня даже страх пропал, и я старательно принялась за работу. Я мыла окно за окном и наконец добралась до совсем крошечного окошка и заглянула в него. Это было окно той самой комнаты с пчёлами! Я приложила ухо к стеклу и отчётливо услышала мелодичное жужжание. И так мне захотелось их увидеть, что я открыла окно и залезла внутрь. У ящичка оказалась дверца, какие бывают в шкафчиках. Я её открыла — раздался чуть слышный щелчок — и наружу вырвался такой жалящий свет, что я тут же в ужасе захлопнула крышку. Но три пчёлки всё-таки успели вылететь и теперь носились по комнате, как вспышки молнии. Перепугавшись до смерти, я попыталась вылезти через окно обратно, но не смогла: из луны был только один выход — через дверь в той комнате, где сидела прекрасная дама. Я бросилась туда, пчёлы — за мной, и не успела я войти в комнату, как все три пчелы подлетели к даме и сели ей на волосы. Тут она впервые пошевелилась. Она вздрогнула, подняла руку и поймала пчёл. Потом встала и, бросив их одну за одной в пламя лампы, повернулась ко мне. Её лицо из печального стало суровым. Я испугалась ещё больше.

— Нэнни, что же ты натворила? — заговорила она. — Ты выпустила моих пчёл, и у меня не осталось иного выхода. Из-за тебя их пришлось сжечь. Это большая утрата, и теперь разразится гроза.

Пока она говорила, набежали тучи. Я видела, как они собирались за окнами белыми клубами.

— К сожалению, — продолжала дама, — тебе нельзя доверять. Придётся вернуть тебя домой, нам ты не подходишь.

Раздался оглушительный раскат грома, луна затряслась и начала раскачиваться из стороны в сторону. Кругом всё заволокло тьмой, и я, оглушённая, упала на пол. Я все слышала, но ничего не видела.

— Выкинуть её за дверь, госпожа? — спросил маленький человечек.

— Нет, — ответила та, — не настолько уж она плохая. Вряд ли она принесёт много вреда, но она

не для нас. Здесь наверху она натворит страшных бед. Её место в грязи. Как обидно! Мне жаль её. Сними только кольцо у неё с пальца. Увы, я подозреваю, что она его украла.

Человечек схватил мою руку, и я почувствовала, как он стягивает кольцо. Я хотела рассказать, откуда оно у меня, но как ни старалась, смогла лишь застонать. Тут у меня в голове стали происходить странные вещи. Мне показалось, что меня держит ещё кто-то. А маленький человечек исчез. Наконец я открыла глаза, и увидела сиделку. Оказалось, что я кричала во сне, и она пришла меня разбудить. Но Алмаз, хоть это был только сон, мне так стыдно, что я открыла ящик с пчёлами у той дамы.

— Если она тебя снова возьмёт к себе, ты ведь больше так не будешь делать, правда? — спросил Алмаз.

— Никогда. Ничто на свете не заставит меня снова так поступить. Только что в этом толку? Другого случая ведь не будет.

— Кто знает, — произнёс мальчик.

— Глупенький! Это был сон, — сказала Нэнни.

— Да, конечно. Но он ведь может присниться тебе снова.

— Ну, это вряд ли.

— Кто знает, — повторил Алмаз.

— Сколько можно твердить одно и то же! — не выдержала Нэнни. — Терпеть не могу, когда ты так говоришь.

— Хорошо, больше не стану, если не забуду, — согласился мальчик. — Но твой сон был таким чудесным, правда? Вот жалость-то, что ты открыла дверцу и выпустила пчёл! А то бы ты ещё долго его видела и могла бы о многом поговорить с госпожой луны. Постарайся опять туда попасть, Нэнни. Я бы с удовольствием послушал ещё.

Тут пришла сиделка и сказала Алмазу, что пора прощаться. Мальчик ушёл, повторяя про себя: «Не может быть, чтобы Царица Северного Ветра была здесь совсем не при чём. Как, наверно, скучно лежать здесь целыми днями и ночами, если не видеть снов. Может быть, луна отнесла бы Нэнни в Страну Северного Ветра, если бы не её поступок, кто знает?»

_{ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ}

И снова дует северный ветер

огда Нэнни поправилась настолько, чтобы покинуть больницу и перебраться жить к Алмазу, восторгу его не было предела. Девочка ещё не до конца окрепла, но мама Алмаза была к ней очень внимательна и давала ей делать только то, на что у неё уже хватало сил. Если бы Нэнни попала к ним прямиком с улицы, весьма вероятно, что она оказалась бы совсем не такой милой, вряд ли тогда она подошла бы для приличного дома, и научить её чему-то было бы непросто. Но болезнь и доброе отношение к ней в больнице сделали её гораздо добрее и мягче. Вначале она ходила по дому тихой грустной тенью, но стоило ей окрепнуть, как на её щеках вновь заиграл румянец, шаги стали быстрее и легче, а на губах всё чаще появлялась улыбка. Тут всем стало ясно, что скоро из неё выйдет незаменимая помощница. Забавно было видеть, как Алмаз показывал ей, как держать малыша, как его купать и одевать. Частенько они вдвоём хохотали над её неловкостью, но уже после нескольких уроков девочка научилась ухаживать за ребёнком не хуже его самого.

А вот у Джозефа с появлением Рубина дела перестали ладиться. Казалось, гнедой принёс с собой несчастье. Пассажиров стало не так много, и платить ему стали меньше. Поначалу благодаря Рубину отец начал зарабатывать за неделю чуть больше прежнего, но в семье ведь прибавилось два едока. А когда первый месяц подошёл к концу, Рубин захромал, и весь следующий Джозеф не решался на нем работать. Не скажу, что он не жаловался на жизнь, ведь у него самого здоровье было уже не то, но, поверьте, он старался, как мог. Весь месяц они жили почти впроголодь, мясо появлялось на столе разве что по воскресеньям. А у бедного старого Алмаза, которому пришлось тяжелее всех, и того не было, и он исхудал настолько, что к концу второго месяца от него остались лишь кожа да кости. Зато у Рубина бока округлились и стали лосниться, словно он был любимой лошадкой в стойлах епископа.