Страна вина
Шрифт:
Все прекрасные вина, о которых ты упоминаешь, известны своим высоким качеством, но надобности в них у меня нет. А вот материалы о вине очень нужны, и надеюсь, у тебя будет возможность выбрать и прислать мне самые необходимые. Оплата почтовых расходов, естественно, за мной.
Увидишь Лю Янь — поклон ей от меня.
С наилучшими пожеланиями,
Мо Янь
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Следователь разлепил глаза. Зрачки, казалось, высохли и одеревенели, голова раскалывалась. Изо рта несло какой-то дрянью, похлеще дерьма. Десны, язык и глотка обложены чем-то густым и липким: ни сплюнуть, ни сглотнуть и дышать трудно.
Он лежал полуголый, удивленно разглядывая нацарапанные на стене четыре крестообразные «десятки», и тут по спине у него пробежал холодок. Из паров алкоголя живо выплыл образ покрытого чешуйками малого с похожим на ивовый листок кинжалом в зубах. Потом до него дошло, что выше пояса на нем ничего нет: торчащие ребра, чуть выступающий живот, на груди — клочки всклокоченной рыжеватой поросли, в пупке полно грязи. Облив голову холодной водой, он глянул на себя в зеркало: опухшее лицо, тусклый, безжизненный взгляд. Вдруг накатило желание тут же, в ванной, свести счеты с жизнью. Он нашел папку, вытащил пистолет и взвел курок. Ощущая нежную прохладу рукоятки, встал перед зеркалом и вытаращился на свое отражение, как на кого-то незнакомого, как на врага. Уткнул холодноватое дуло в кончик носа так, что он вдавился в ствол. При этом из пор на крыльях носа скрючившимися личинками выступил подкожный жир. Приставил дуло к виску, и кожа ответила радостной дрожью. Наконец, сунул дуло в рот и плотно сжал губами. Так плотно, что и иголка не пролезет. Вид был настолько комичный, что самому смешно стало. Он ухмыльнулся, ухмыльнулось и отражение в зеркале. Пахнущее пороховым дымом дуло уперлось прямо в гортань. Когда же это он из него стрелял? Бабах! Голова сидевшего на подносе мальчика разлетелась на куски, как арбуз, и все вокруг осыпало разноцветными брызгами мозга, который источал неописуемый аромат. Вспомнилось, как некоторые из присутствовавших с кошачьей жадностью бросились вылизывать эти ошметки. В душе заворочалась совесть, голову окутало темным облаком сомнения. Ну кто может гарантировать, что это не обман? Что руки мальчика — из свежего корневища лотоса? А может, это руки настоящие, только приготовлены так, что напоминают корневище лотоса с пятью глазками?
В дверь постучали. Дин Гоуэр вытащил пистолет изо рта.
Расплываясь в улыбках, вошли директор шахты и партсекретарь.
С непринужденным видом вошел и прекрасно выглядящий замначальника отдела Цзинь Ганцзуань.
— Выспались, товарищ Дин Гоуэр?
— Выспались, товарищ Дин Гоуэр?
— Выспались, товарищ Дин Гоуэр?
Стало ужасно неловко, и он натянул на плечи шерстяное одеяло:
— Одежду у меня стащили.
Замначальника отдела Цзинь, ни слова не говоря, уставился на «десятки», выцарапанные ножом на стене, и на лице у него появилось суровое и торжественное выражение.
— Опять он! — пробормотал он после долгого молчания.
— Кто это — «он»? — напрягся Дин Гоуэр.
— Неуловимый вор, весьма искусный в своем деле. — Согнутым средним пальцем левой руки Цзинь Ганцзуань постучал по стене. — На месте каждого преступления оставляет такой знак.
Дин Гоуэр подошел поближе и стал вглядываться в иероглифы. Проснулся профессиональный инстинкт, и замутненное сознание резко прояснилось, высохшие глазницы увлажнились, зрение стало острым, как у орла или сокола. Четыре «десятки» были вырезаны в ряд, одна за другой. С каждым ударом кинжал входил в стену где-то на треть, по бокам отверстий кучерявились пластиковые обои, обнажая осыпающуюся штукатурку.
Решив взглянуть на выражение лица Цзинь Ганцзуаня, он ощутил на себе пристальный взгляд его красивых глаз. Появилось чувство, что он в чужих руках, что столкнулся с беспощадным противником, попал в западню. Но светившаяся в прекрасных глазах Цзинь Ганцзуаня дружеская улыбка пробила брешь в выстроенной в сознании оборонительной линии.
— Товарищ Дин Гоуэр, вы ведь спец в этой области, — проговорил тот пьянящим, как вино, голосом. — Что могли бы значить эти четыре десятки?
Слова не шли на язык. Вымытая алкоголем из черепа прелестная бабочка сознания устроилась на своем месте еще не полностью, поэтому ничего не оставалось, как только тупо смотреть в рот Цзинь Ганцзуаня с блестевшим в нем то ли золотым, то ли медным зубом.
— Думаю, это знак шайки хулиганов, — начал Цзинь Ганцзуань. — В ней сорок человек, на это указывают четыре иероглифа «десять». Конечно, может появиться и Али-Баба. А вот если вы, товарищ Дин Гоуэр, могли бы нечаянно взять на себя роль Али-Бабы, это стало бы настоящей удачей для двухмиллионного населения Цзюго.
И он шутливо склонился перед следователем в традиционном приветствии, сложив руки у груди, отчего тот смутился еще больше:
— Эти сорок разбойников украли у меня всё: документы, бумажник, сигареты, зажигалку, электробритву, игрушечный пистолет, записную книжку с телефонами.
— Да как они посмели вызвать гнев богов! — расхохотался Цзинь Ганцзуань.
— К счастью, они не тронули моего настоящего друга! — помахал пистолетом Дин Гоуэр.
— Старина Дин, я ведь зашел попрощаться. Хотел пригласить выпить на посошок, но принимая во внимание, насколько Ваше превосходительство заняты официальными обязанностями, не смею дольше беспокоить. Будут вопросы — милости прошу ко мне в горком. — И Цзинь Ганцзуань протянул Дин Гоуэру руку.
Словно в тумане, Дин Гоуэр пожал ее, так же, как в тумане, отпустил и, словно в тумане, увидел, что Цзинь Ганцзуань в сопровождении партсекретаря и директора стремительно, как ветерок, вылетел из номера. Желудок скрутило в спазме сухой рвоты, и грудь пронизала режущая боль. Похмелье не прошло, ситуация не прояснилась. Почти десять минут продержал он голову под струей воды из-под крана. Потом выпил чашку холодного, стоялого чая. Несколько раз глубоко вздохнул с закрытыми глазами, сосредоточился, собрал вместе мятущиеся мысли, прогнал эгоистические и путаные соображения — и вот глаза уже резко открылись, сознание обострилось отточенным на точильном колесе топором, который разрубал застящие зрение толстые лианы и тонкие вьюнки, и пришло новое понимание, отчетливо проявившееся как на экране: в Цзюго орудует банда зверей-людоедов! Все, что произошло на банкете, — ловкое надувательство.
Вытерев насухо голову и лицо, он надел носки и туфли, затянул ремень, зарядил пистолет, надел бейсболку, накинул голубую рубашку в клеточку, которую швырнул на ковер чешуйчатый малый и которая уже успела пропитаться его собственной рвотой, решительно шагнул к двери, открыл ее и широкими шагами направился по коридору в поисках лифта или лестницы. Девица в кремовом за стойкой любезно объяснила, как выбраться из этого лабиринта.
С погодой на улице творилось что-то непонятное: на небе клубились черные тучи и в то же время светило яркое солнце. Время перевалило за полдень. Проносившиеся тучи бросали на землю огромные тени, а на желтых листьях поблескивал солнечный свет. В носу засвербило, и Дин Гоуэр громко чихнул семь раз подряд, да так, что скрючился, как сушеная креветка, а на глазах выступили слезы. Когда он выпрямился, затуманенному взору предстал тот же огромный шкив темно-красной лебедки у входа в штольню. Так же беззвучно и безостановочно скользил серебристо-серый стальной трос. Все было как прежде: золотистые подсолнухи, чистый аромат бревен, подобный весточке из первобытного леса, вагонетка, снующая по узкоколейке от одной горы угля к другой. С небольшого электромотора вагонетки свешивался и волочился длинный изолированный провод. Управляла ею чумазая девица, посверкивающая жемчугами зубов. Она стояла сзади на выступе, всем своим видом внушая трепет, словно воин во всеоружии. Всякий раз, когда вагонетка добиралась до конца колеи, она останавливала ее, резко нажимая на рычаг тормоза, и блестящие куски угля сыпались шуршащим водопадом. Откуда-то сбоку выскочила вроде бы та самая, живущая у проходной, овчарка. Она встала перед ним и яростно облаяла, будто вымещая на нем затаенную злобу.