Страна вина
Шрифт:
Что касается посланного Вам рассказа в духе «литературы факта» «Герой в пол-аршина», там уж мое перо погуляло на славу. В своем письме я объяснил, что преподношу Вам это сочинение в подарок, чтобы Вы могли обращаться к нему при написании своих заметок. Ваши критические замечания, наставник, я принял всей душой. Мой недостаток — чрезвычайно богатое воображение, поэтому зачастую я излагаю как ни попадя, отвлекаюсь на что-то побочное и отхожу от основных принципов литературы. Теперь приму к сведению Вашу критику, чтобы взять реванш и писать в соответствии с литературными нормами, вкладывая всю душу.
Наставник, очень надеюсь, что в ближайшее время Вы приедете в Цзюго. Любой живущий на земле, можно считать, прожил жизнь напрасно, если не побывал здесь. В
Книгу, которая Вам нужна — «Записи о необычайных делах в Цзюго», — я прочитал несколько лет назад у тестя, но впоследствии найти ее не удалось. Я уже позвонил своим приятелям в отдел пропаганды горкома и попросил во что бы то ни стало разыскать для Вас один экземпляр. В этой книжонке полно злобных намеков, и нет сомнения, что написал ее наш современник. Но остается под вопросом, Юй Ичи ли это. По Вашему выражению, этот Юй Ичи — полуангел-полудемон. Его в Цзюго и поносят, и превозносят, но он — карлик, и обычные люди открыто в схватку с ним не вступают. Поэтому его ничто не останавливает и он творит что хочет. Вероятно, он развил в себе человеческую доброту и человеческую злобу до такой степени, что они проявляются во всей полноте. Вашему ученику, с его скромными талантами и ограниченными знаниями, не охватить внутренний мир этого человека. Золото там есть, оно лишь ждет, когда явитесь и доберетесь до него Вы, наставник.
Уже прошло много времени с тех пор, как мои произведения посланы в «Гражданскую литературу», и осмелюсь обратиться к наставнику с просьбой поторопить редакторов журнала. Прошу также передать им приглашение принять участие в первом фестивале Обезьяньего вина. Я приложу все усилия, чтобы организовать для них питание и жилье. Уверен, что радушные жители Цзюго сделают все, чтобы они остались довольны.
Посылаю с этим письмом еще одно свое произведение под названием «Урок кулинарного искусства». Наставник, перед тем как начать работу над ним, я проштудировал почти все написанное в стиле популярного сегодня «неореализма», постарался взять у авторов самое лучшее и по-своему изменить. Наставник, все еще тешу себя надеждой, что Вы поможете передать это произведение редакторам «Гражданской литературы», ибо верю: продолжая представлять им свои работы, я смогу тронуть сердца этих небожителей, обитающих в нефритовых теремах и яшмовых чертогах и каждый день имеющих возможность наблюдать за Чан Э, расчесывающей свои волосы.
Желаю безмятежного творчества!
С почтением,
Ваш ученик Ли Идоу
3
«Урок кулинарного искусства»
Моя теща, дама средних лет с удивительным шармом, пока не тронулась умом, была просто красавица. Одно время она казалась моложе, симпатичнее и сексапильнее своей дочери. Ее дочь — моя жена — бессмыслица, конечно, но упоминать об этом приходится. Жена работает в отделе специальных колонок газеты «Цзюго жибао» и опубликовала немало эксклюзивных интервью, вызвавших резкие отклики. Цзюго — город небольшой, и она, можно считать, человек заметный. Лицо жены — смуглой и тощей, с желтоватыми волосами — словно покрыто ржавчиной, а изо рта у нее несет тухлой рыбой. Теща же — женщина в теле, с белой, нежной кожей, с черными, будто смазанными маслом волосами, а ее рот день-деньской источает аромат жареного мяса. Разительное несходство между женой и тещей, если поставить их рядом, неизбежно наталкивало на мысль о классовой борьбе. Теща походила на ухоженную наложницу богатого помещика, а жена — на старшую дочь бедняка-крестьянина, живущего в крайней нужде. Из-за этого жена с тещей так ненавидели друг друга, что три года не разговаривали. Жена предпочитала ночевать в помещении редакции, лишь бы не возвращаться домой. Каждый мой визит к теще вызывал истерику, и она ругала меня всеми грязными словами, какие и на бумагу-то не положишь, словно я шел не к ее родной матери, а к проститутке.
По правде говоря, в то время у меня на самом деле рождались смутные фантазии, связанные с красотой тещи, но эти нехорошие мысли были скованы тысячей толстых стальных цепей и не имели никакой возможности к развитию или воплощению. А вот ругань жены прожигала эти цепи, словно бушующий огонь. И однажды я вспылил:
— Если я когда-нибудь пересплю с твоей матерью, вся ответственность ляжет на тебя.
— Что?! — взъярилась она.
— Если бы ты не напоминала об этом, мне бы и в голову не пришло, что зять красивой женщины может заниматься с ней любовью, — съязвил я. — Нас с твоей мамой разделяет лишь возраст. Кровного родства между нами нет. К тому же недавно в вашей газете была опубликована преинтересная история о молодом американце из Нью-Йорка по имени Джек, который развелся с женой и женился на теще.
Жена взвизгнула, глаза у нее закатились, и она рухнула в обморок. Я скоренько вылил на нее ведро холодной воды и стал тыкать ржавым гвоздем в точку между носом и верхней губой и в точку между большим и указательным пальцем. Целых полчаса провозился, прежде чем она стала приходить в себя. Она лежала, мокрая, в грязи, как одеревенелая высохшая лесина, вытаращив на меня глаза. В них сверкали и рассыпались лучики, лучики отчаяния, от которых меня бросало то в жар, то в холод. Хлынувшие слезы стекали к ушам. В тот момент я подумал, что единственное, что можно сделать, это совершенно искренне попросить у нее прощения.
Ласково называя ее по имени и сдерживая отвращение от тошнотворного запаха, я поцеловал ее в губы. При этом мне представились источающие аромат жареного мяса уста ее матери. Вот бы выпить глоток бренди и поцеловать эти уста: получился бы самый прелестный деликатес. Все равно что выпить бренди и съесть кусок жареного мяса. Как ни странно, годы не смогли стереть с этих губ очарование молодости, они и без помады были яркие и влажные и сочились сладким соком горного винограда. Губы же ее дочери не шли ни в какое сравнение даже с кожицей этого винограда.
— Не надо меня за дуру держать, — тоненьким голоском пропищала жена. — Я знаю, что ты любишь мою мать, а не меня. Ты и на мне-то женился, потому что влюбился в нее. Я тебе ее лишь заменяю. Целуешь меня, а представляешь губы матери, занимаешься любовью со мной, а думаешь о ее теле.
Ее слова были как нож острый. Я пришел в бешенство, но лишь слегка потрепал ее по щеке с деланным раздражением:
— Ох схлопочешь ты у меня! Сколько можно чепуху нести! Напридумывала не знаю что, бред какой-то. Люди узнают, так помрут со смеху. А мама твоя как рассердится, когда узнает… Я кандидат виноведения, человек солидный, это надо ни стыда ни совести не иметь, чтобы такие делишки обделывать, хуже животного.
— Ну да, не обделывал еще. Но тебе же этого хочется! Может, ты никогда на это не решишься, но думать об этом будешь все время. Не думаешь днем, так думаешь ночью; не думаешь, когда бодрствуешь, — думаешь, когда спишь; не сделаешь этого при жизни — сделаешь после смерти!
— Ты меня унижаешь этим, — вскочил я, — унижаешь мать, унижаешь саму себя!
— Не кипятись. Да будь у тебя сотня ртов, чтобы одновременно говорить сладкие речи, все равно меня не обманешь. Ах, что я за человек, зачем еще живу! Чтобы быть препятствием? Чтобы меня презирали? Чтобы считали виноватой? Умереть надо, и всё, умереть — и все кончено…