Страницы олимпийского дневника
Шрифт:
Курьёзы курьёзами, и журналисты без конца приводили данные, кто самый старый и молодой участник Игр, наиболее тяжёлый и лёгкий, низкий и высокий, что съедено и выпито, чего и сколько потрачено… Подводили не только спортивные итоги.
Что ж до меня, скажу лишь в заключение этих кратких заметок, не претендующих на целостность, что Сараевские игры останутся в памяти как праздник — спокойный, радостный, добрый.
В эти дни в этом югославском городе жили и дружили тысячи людей из десятков стран, и хотя с утра до вечера на катках и склонах гор, на лыжных трассах и трамплинах шли здесь ожесточённые сражения, но дай бог, чтоб только такие сражения не прекращались на нашей планете.
Вот такими должны быть Олимпийские игры — красивые,
Лос-Анджелес
1984
ОЛИМПИАДА, НА КОТОРОЙ МЫ НЕ БЫЛИ
В Лос-Анджелесе мне довелось побывать не раз ещё до того, как там состоялась Олимпиада-84.
…Калифорния!
Летим из Нью-Йорка в Лос-Анджелес над красной, голой землёй пустыни Мохаве. Внизу видны высохшие русла рек, дороги, овраги. Потом земля постепенно становится бурой, кое-где появляется чахлая растительность. Порой среди этой бесконечной равнины виден, словно намытый, песочный разлив — красный, красноватый, жёлтый. Иногда различимы прорезающие пустыню прямые как стрелы шоссе. Ветры намели невысокие песчаные горы, рассекаемые идущей в Лос-Анджелес автострадой.
У самого города самолёт пролетает над лесистыми горами; наиболее высокие покрыты снегом. Где-то здесь находится известная обсерватория «Маунт-Уилсон».
Наконец появился Лос-Анджелес. Кварталы домиков занимают под нами всю площадь до горизонта. В них вкраплены газгольдеры, стоянки машин, нефтяные вышки. Хорошо видны знаменитые лос-анджелесские автострады с их сложными развязками и эстакадами. Машины сплошь покрывают их, и кажется, что на серых полотняных лентах рассыпаны разноцветные карамельки.
Посадка. Когда мы выходим из самолёта, нас заливает волна горячего воздуха. Весь перелёт из Нью-Йорка, если вычесть время на стоянку в Чикаго, продолжался шесть часов. На часах в аэропорту половина первого. Теперь разница во времени с Москвой составляет одиннадцать часов, и через полчаса кремлёвские куранты пробьют полночь.
Едем в город.
Лос-Анджелес, протянувшийся на десятки километров вдоль берега океана, при населении в 2,5 млн. человек занимает гигантскую площадь — 720 кв. км. В нём живёт на 5 млн. человек меньше, чем в Нью-Йорке, а места он занимает на 208 кв. км больше.
Почти все эти квадратные километры покрыты бессчётными одноэтажными домиками — синими, красными, жёлтыми, белыми; деревянными, каменными, кирпичными; с лесенками, крылечками, террасками, башенками, с палисадниками и газонами; под черепичными, железными, толевыми разноцветными крышами. Все они разные и вместе с тем удивительно похожие друг на друга.
И ещё реклама! Реклама буквально заполнила весь город. Подобно тому как торт бывает залит разноцветным кремом, посыпан корицей и миндалём, украшен цукатами и шоколадом, так и без того яркий и пёстрый Лос-Анджелес сплошь покрыт тысячами реклам, вывесок, объявлений, призывов, изображений. Как ни ярки дома, реклама ещё ярче. Она торчит над крышами, закрывает фасады, лежит на газонах, прикреплена к столбам террас. «Лети в Париж на реактивных самолётах!», «Покупай бензин „Ричфилд“!», «Пей кока-колу!», «Посети игорные дома Лас-Вегаса!» — умоляют, требуют, приглашают, приказывают все эти извивающиеся, танцующие, прыгающие буквы и изображения — объёмные и плоские, ажурные и тяжёлые, однотонные и ярко раскрашенные.
По пролегающим между домиками широким автострадам мчатся в обе стороны бесконечные потоки разномастных, разнокалиберных машин. Движение настолько интенсивное, что создаётся впечатление огромной скорости. А между тем это не совсем так. Вот мы выезжаем на магистраль, которая пересекает всю страну. Машины несутся в четыре потока в каждую сторону. Тот поток, что справа, идёт с определённой скоростью. Если водитель хочет ехать быстрее, он переходит в соседний левый поток, где минимальная скорость выше, в третьем — она ещё выше, а в крайнем левом ряду машина не может ехать медленнее, чем, скажем, 100 км в час. Иногда на таких многорядных автострадах при подъезде к большим городам поток регулируется в зависимости от времени дня. Например, утром, перед началом работы, машины едут в город шестью потоками, из города — двумя, а после окончания рабочего дня, наоборот, из города — шестью, в город — двумя.
Долго продолжался наш путь к центру города. Но возник центр сразу. Обычное скопление небоскрёбов — самый высокий подсвечиваемый ночью «Эдисон», чёрно-золотой с ажурной башней на крыше «Ричфилд» (крупная нефтяная компания). Кстати, о нефти. Давно минули времена, когда, говоря «Запад», «Калифорния», «Невада», подразумевали золото. Теперь в этих местах важную роль играют и лесное хозяйство, и земледелие, и гидроэнергетика, и цветная металлургия, и нефтяная промышленность. В Большой Калифорнийской долине и на побережье поблизости от Лос-Анджелеса открыты богатейшие нефтяные месторождения. Здесь добывается 5–6% американской нефти. Из жёлтого золото превратилось в чёрное, может быть, поэтому и башня на крыше небоскрёба «Ричфилд» чёрно-золотая… А рядом с небоскрёбом огромное мрачное здание с решётками на окнах, похожее на тюрьму. Оказалось, это привилегированный клуб калифорнийских бизнесменов. А вот и пятнадцатиэтажный, в форме буквы «Ш» отель «Балтимор» — «самый большой к западу от Чикаго», как нам тут же поспешили сообщить. Действительно, отель велик — в нём полторы тысячи номеров, множество баров, ресторанов, кафе, холлов, киосков, магазинов и даже выставочный зал. В каждом номере постоялец находит пудовую телефонную книгу, неизбежную Библию, а также замшевые перчаточки для чистки чёрной и жёлтой обуви и пакетик с разными нитками, иголками, булавками и бельевыми пуговицами. И всюду эмблема отеля и добрые пожелания дирекции.
С высоты тринадцатого этажа открывается вид на город, и в первую очередь на густой зелёный сквер, разбитый внизу перед отелем и окружённый величественными домами. С высоты кажется, что сквер заполнен гуляющими.
Спускаюсь вниз и выхожу в сквер. Да, люди здесь действительно «отдыхают»: все скамейки и каменные бордюры сквера заняты безработными. Они имеют право здесь сидеть, и у полиции нет предлога выгнать их отсюда. И вот проводят тут весь день эти люди, небритые, с ввалившимися глазами, худые, усталые, одетые в грубые сношенные башмаки, старые заплатанные брюки, грязные рубашки и рваные шляпы. Они сидят неподвижно под залитыми солнцем пальмами, среди роскошных ярких цветов, издающих чудесный аромат. Купив вскладчину газету, они с тщетной надеждой пробегают полосы объявлений: а вдруг потребуются рабочие?
То и дело в сквер заходят проповедники — девушка, одна-две монашки с сухими кислыми физиономиями и старик, в глазах которого сверкает безуминка. Он говорит с невероятной скоростью, страстно и громко, с завываниями и выкриками. Ни один безработный даже не поворачивает головы в его сторону. Заметив, что я остановился, проповедник подбегает и вкладывает мне в руку тоненькую брошюрку. О чём она? О том же, о чём и его речи, — о неотвратимости земных невзгод и неизбежности небесного блаженства.
Возвращаюсь в отель. Проповедник, не замолкая ни на секунду, тараторит свою речь, а лос-анджелесские безработные продолжают сидеть под сверкающими на солнце пальмами…
Вечером отправляюсь погулять по городу. Здесь, как и в других американских городах, твёрдо соблюдается правило: ни один пешеход не станет переходить улицу, пока ему не дадут зелёный свет. Даже поздно ночью, когда почти нет машин, даже если человек очень спешит, даже если пешеходов собралось много, а машин нет ни одной, никто не станет переходить через улицу, пока не загорится надпись: «Идите!» Полицейских, регулирующих уличное движение, можно увидеть лишь на самых сложных перекрёстках, да и то в часы «пик».