Страницы прошлого
Шрифт:
Зато необыкновенно ясно и отчетливо помню я Савину в тех настоящих пьесах больших писателей, где ее таланту была возможность развернуться во всем блеске. Это - «Власть тьмы» и «Месяц в деревне».
Известно, что сам Л.Н.Толстой хотел, чтобы Савина играла Марину. Савина этой второстепенной ролью не прельстилась. Всего более ей хотелось играть десятилетнюю Анютку, но выбрала она все-таки не большую и не центральную роль Акулины. Она, конечно, превосходно сыграла бы Анисью, но роль эта, хотя и центральная, беднее характерными возможностями, чем роль Акулины. Если бы «Власть тьмы» удержалась надолго, в репертуаре Александринского театра, то в старости Савина, вероятно, незабываемо сыграла бы еще и Матрену. Но «Власть тьмы» не была пьесой для придворного театра. Вероятно, по этой причине я видела
Все провинциальные актрисы, каких я видела до Савиной, играли Акулину почти идиоткой. Даже у Савиной критик Homo novus заметил только идиотически-приспущенное веко одного из глаз да тупое покачивание ногой во время напряженного разговора Акима с Никитой (третье действие). Все это шло, конечно, от ремарки самого Толстого об Акулине: «Крепка на ухо, дурковатая». Однако Савина играла Акулину не такой, вернее, не только такой.
Из пьесы явствует, что Акулине было всего пять лет, когда Петр, отец ее, овдовев, женился вторым браком на Анисье - «щеголихе» по авторской ремарке, женщине злой, жестокой, способной на преступление. Даже в первом действии, где Акулина - уже взрослая, шестнадцатилетняя девушка, Анисья, рассердившись на нее, привычно «ищет, чем бы ударить». Можно легко представить себе, как била и тиранила Анисья несчастную падчерицу в детстве. Недаром Акулина с первых явлений страстно ненавидит Анисью. И уже от одних мачехиных побоев могли последовать и приспущенное веко и тугоухость Акулины.
Однако можно думать, что и то и другое - еще и бессознательная мимикрия Акулины. Хотя она и повторяет всякий обращенный к ней вопрос или приказание, однако не так уж она глуха, если в том же первом действии отлично слышит - издали, из чулана!
– разговор Никиты с Мариной. И не так уж она идиотична, если даже в самом начале пьесы отлично разбирается в сложной ситуации: в том, что Анисья не любит мужа, в том, что живет Анисья с Никитой, в том, что Никита соблазнил и бросил Марину и т.д. Так же ясно и толково знает Акулина, что Анисья отравила Петра, захватила его деньги и дом.
Толстовскую ремарку «дурковатая» надо понимать так, как мы сегодня говорим в просторечьи: «отсталая». Акулина - именно отсталая и, вероятно, в результате того состояния запуганности, забитости, в каком с пятилетнего возраста держала ее Анисья. Акулина, конечно, и несколько туга на ухо, но повторяет она все сказанное ей не только из-за этого, но и от желания дать себе время понять, разобраться в том, что ей говорят.
Такою играла Акулину Савина. Уже в начале пьесы, когда Акулина кричала Анисье: «Ты за что батю ругаешь?… Пес ты, дьявол, вот ты кто!…» - под приспущенным веком был глаз хитрый и ненавидящий. Это была хитрость детей или душевнобольных,- и ненависть сознательного существа. Так же сознательно объясняла Савина - Акулина, почему она не хочет выйти замуж за Никиту: «А ты меня любить не будешь… Тебе не велят». И на вопрос Никиты «Кто не велит?» - «Да мачеха. Она все ругается, все за тобой глядит». Такую же разумную сознательность проявляла Савина - Акулина в последней сцене первого действия, когда она плачет из сочувствия к брошенной Никитой Марине и бранит Никиту. Но в промежутках между этими светлыми, разумными моментами Акулина - Савина снова принимала свой «дурковатый» вид: опускала веко, как штору на окне, с тупым видом сосала бусы со своей шеи и т.п.
В третьем действии Савина - Акулина была уже совсем новая. Правда, веко по-прежнему было приспущено, и слова, обращенные к ней, Акулина повторяла, переспрашивая, как глухая, но это была уже инерция привычки. Акулина была теперь - женщина, страстно, чувственно тянущаяся к Никите, похорошевшая, осмелевшая. Она уже не боялась мачехи,- наоборот, она знала, что мачеха должна бояться ее, Акулины. В сцене столкновения обеих женщин Савина - Акулина показывала зубы взрослой волчицы. Когда Никита, встав на сторону Акулины, выгонял Анисью из избы, Савина всю дальнейшую сцену вела на торжествующих, властных, хотя вместе с тем и на инфантильно наивных нотах: она прогонит Анисью прочь из дома, совсем, навсегда! Она, Акулина,- хозяйка здесь, а не Анисья, душегубка! После этого
Последнего действия, где у Акулины всего несколько реплик в самом конце, когда она явно сознательно становится рядом с кающимся перед народом Никитой и пытается переложить вину за детоубийство с Никиты на себя,- этой сцены я не видела. Видевшие же говорили мне не раз, что Савина делала это великолепно. Но ведь вся эта сцена была бы немыслима, если бы Савина играла Акулину только такою, какою увидел ее Homo novus, то есть полуидиоткой. Нет, савинская Акулина была одним из страшных звериных ликов дореволюционной деревни - жестоких, забитых, запуганных и дремуче-темных. Это и была власть тьмы, та самая, о которой написал свою пьесу Толстой. Замысел Толстого был раскрыт Савиной в роли Акулины с незабываемой, потрясающей силой.
Но, пожалуй, еще более поразительна была игра Савиной в пьесе Тургенева «Месяц в деревне» (сезон 1906/07 года), где она исполняла уже не Верочку, как в годы своей актерской юности, а Наталью Петровну. Общеизвестно, что Верочка - Савина поразила самого автора: по его собственным словам, она сыграла в этой роли больше, чем видел в ней сам Тургенев. Он признался, что главное лицо в этой пьесе для него - Наталья Петровна. Он писал ее с любовью, он восхищался ею. Это была одна из тех женщин, перед которыми он всю жизнь преклонялся и благоговел, так же, как преклонялся и благоговел перед Натальей Петровной ее верный поклонник - Ракитин.
Но Савина не преклонялась и не благоговела перед Натальей Петровной. Она играла ее так зло, она рисовала ее такими неприглядными чертами, что вызывала к Наталье Петровне не симпатию, а неприязнь. Выдумала она эту, такую Наталью Петровну? Нет, она необычайно строго и свято играла то, что прочитала у Тургенева. А прочитала она его правильно, с прозорливой интуицией замечательного таланта.
Тургенев - великий писатель-реалист - был предельно правдив даже там, где эта правда не совпадала с его личными симпатиями и склонностями. Он не любил Базаровых в жизни, он был внутренне враждебен им, но написал Базарова правдиво, во всей привлекательности и новизне этого образа. Точно так же, восхищаясь в жизни такими женщинами, как Наталья Петровна, Тургенев написал ее правдиво и беспощадно. Так и играла ее Савина.
Занавес поднимался над помещичьей усадьбой 40-х годов прошлого века, над миром, где имущественный ценз составляют крепостные крестьяне. У барышни Вереницыной, по словам доктора Шпигельского, 350 «душ», у помещика Большинцова - 320. Эти крепостные «души» работают на господ, а господа живут в изящной праздности. Одни из них играют с самого утра в карты, для других существуют клавесины, рукоделия, чтение вслух романов Дюма: «Монте-Кристо выпрямился, задыхаясь…» Господам, однако, при всем этом очень скучно. Внуки их через пятьдесят лет скажут об этом в «Трех сестрах»: «От того и невесело нам, и глядим мы на жизнь так нерадостно, что мы родились от людей, презиравших труд».
Из этого мира праздности, пустоты, скуки героини других произведений Тургенева искали выхода в разных направлениях. Лиза Калитина ушла в монастырь, Елена - в национально-освободительную борьбу, Марианна и героиня «Порога» - в революцию. Большинство же тургеневских героинь искало выхода - в любви. Этот выход был самый частый и самый несчастный, потому что это была обманчивая лотерея - с подавляющим большинством пустых билетов.
Для роли Натальи Петровны Савина имела в то время хорошие данные. Хотя ей было не 29 лет, как тургеневской героине, а за 50, но она была еще очень красива, а главное - необыкновенно умна. Ведь Наталья Петровна одарена умом острым, ясным, беспощадным. Когда Савина произносила иные высказывания Натальи Петровны, меткие, насмешливые характеристики, ее собственные умнейшие глаза пронизывали собеседников,- Ракитина, Шпигельского,- и заставляли их поеживаться.