Страницы прошлого
Шрифт:
Весть о ходе демонстративной забастовки в Варшаве как вихрь пронеслась по всей стране, и всюду начались митинги протеста, забастовки, демонстрации учителей.
Но учителя после демонстрации вышли опять на работу, а мы, сотрудники союза польских учителей, продолжали трудную забастовочную борьбу.
…Через несколько недель правительство устранило совершенно скомпрометировавшего себя комиссара и назначило другого, причем стало известно, что этому другому было поручено замять дело.
Мы бастовали с тридцатого сентября по первое января. Первого января состоялись перевыборы
Оказалось, что если есть воля к борьбе, если есть вера в победу — можно подниматься против любой силы.
Маленькая горсточка — триста сотрудников союза польских учителей — парализовала покушение правительства на рабочие организации, на профессиональные союзы.
Но если сотрудники сделали все, что могли, нельзя сказать того же о правлении. Так же трусливо и нерешительно, как вначале, оно вело себя и дальше. Прежде всего выяснилось, что между правлением и представителями правительства заключено какое-то тайное соглашение. Правление приняло условие, что я и Яська не будем больше работать в союзе, а в дальнейшем уволят и всех остальных участников забастовки.
Бешенство правительства обрушилось главным образом на меня. Премьер-министр генерал Складковский заявил, что он никогда не простит мне двух вещей: написанной мной книги «Родина» и забастовки СПУ, которая, по его мнению, «потрясла государство».
Для меня вновь начался хорошо знакомый мне период безработицы, и такой безработицы, когда нет ни одной двери, от которой не уходишь с отказом.
Эта безработица продолжалась до конца, то есть до самой войны. Это не значит, однако, что у меня не было работы: я была все время страшно занята, только мои занятия не давали мне никаких заработков.
С момента приезда в Варшаву я завязала связи с коммунистической партией и с Мопром. Началась лихорадочная работа. Кампаний следовали одна за другой.
Большая борьба шла за амнистию: мы требовали освобождения политических заключенных из переполненных ими тюрем. Я выступала на митингах, писала статьи.
Едва кончилась борьба за амнистию, частично увенчавшаяся победой, как началась работа по созыву Брюссельского международного конгресса мира. Опять статьи, собрания, митинги, сбор подписей по всей стране.
Потом работа в издательствах: я сотрудничала в редакциях нескольких газет, которые ставили главной задачей объединение всех сил, враждебных реакции. Когда полиция закрывала одну газету, мы создавали другую.
Кроме того, надо было заботиться о заключенных, находившихся в тюрьмах, и об их семьях, вести кампанию протеста против порядков в концентрационном лагере Береза Картуская, бороться со все возрастающей волной антисемитизма.
За пять лет жизни в Варшаве я не имела ни одной свободной минуты. Все время приходилось жить в страшном нервном напряжении. Через нашу квартиру проходили сотни людей. Всегда надо было что-то устраивать, кого-то спасать, кому-то помогать.
Я познакомилась в это время со многими новыми, интересными людьми, узнала много новых, интересных вещей.
Это был красивый, трудный и опасный период. Я была уверена, что он закончится для меня многолетним тюремным заключением.
Но случилось иначе.
IX
Единственным перерывом в моей работе был короткий, гораздо более короткий, чем прежде, период летних каникул.
Моя дочка уезжала с моей матерью на два с половиной месяца в Менженин, деревню в Подлясье, на реке Буг, где мы с мужем тоже проводили несколько недель в году.
Я хорошо познакомилась с деревней, присмотрелась к жизни расположенного поблизости помещичьего имения. Из этого материала получилась моя, написанная именно в Менженине, книга «Земля в ярме».
Мы отправлялись путешествовать по реке. Купили в Ковеле крошечную, узкую, неустойчивую байдарку и тут же спустили ее на реку. На пристани реки Турьи сейчас же собралась масса зевак. Мы стали укладывать свои вещи: палатку, запасы продовольствия. Байдарка погружалась все глубже, и мы не решались сесть в нее при свидетелях. Казалось, что она сядет на дно неглубокой здесь Турьи. Мы отвели байдарку за город и там устроили испытание. Она погрузилась до самых бортов и… все же поплыла.
Турья несла нас сквозь полесскую равнину, между чудесными цветущими лугами, лесами и зарослями, по широко разлившимся озерам.
Уже в первую ночь мы спали в палатке на болотистом лугу у реки, во мгле густого, как молоко, тумана.
Мы ночевали и в лесу под соснами, и на крестьянских сеновалах, и в поле на сене. Я узнала белорусских и украинских крестьян, с которыми никогда до того не встречалась, узнала их тяжелую, суровую долю и познакомилась с несказанно чудесной природой Полесья.
Наше первое путешествие продолжалось три недели. Мы вернулись в Менженин черные, как негры, и худые, как щепки. Потом я всю зиму тосковала по Полесью.
В июне мы собрались опять. Теперь у нас была большая, удобная лодка. Мы поехали поездом до Луцка, а оттуда по Стыри — до Припяти.
За три лета мы объездили почти все реки Полесья и Волыни. Мы видели огромные озера, чащи, куда почти не проникал человек; наблюдали жизнь водяных птиц и ночную жизнь больших лесов; познакомились с людьми — крестьянами, эксплуатируемыми, обездоленными и борющимися.
Эти странствия в лодке породили мою книгу, написанную перед войной и изданную только в Советском Союзе, — «Пламя на болотах».
Во время этих путешествий мы многое видели и многое пережили. Однажды чуть не утонули в озере. Нас настигали такие ужасные бури, что казалось, будто земля разлетится на куски… Ночевали в самой чаще лесных дебрей, где всю ночь возле нас шелестели шаги бродящих зверей… Ловили рыбу в прозрачной воде реки Львы и в серебряных заливах Горыни… Во время этих экспедиций мы жили, как дикари, и никогда не бывало, чтобы мозоли от весел успели сойти с наших ладоней до следующего лета, до следующего путешествия.