Страницы жизни шамординской схимоахини Серафимы
Шрифт:
27 мая 1990 года митрополитом Филаретом Киевским и Галицким было совершено освящение престола, и в храме в честь иконы «Утоли моя печали» состоялась первая Божественная Литургия. Монахиня Никона была возведена в сан игуменьи, а молодых насельниц, исполненных решимости уневеститься Небесному Жениху, облачили в подрясники — первые иноческие одежды. Поэтому ни на минуту нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что на свете есть человек, принявший от Господа послушание быть живой связующей ниточкой между прежним Шамордином и вновь возобновляемым монастырем. Сегодня, когда пробил час возрождать запустелое место Божие, жизнь матушки Серафимы приобретает особый смысл. Она пронесла свою хоругвь через десятилетия безбожия и дождалась молитвенных рук, готовых ее принять. Из тысячи Горских
Из поучений схимонахини Серафимы.
— Что самое трудное было в монастыре?
— Работа там очень тяжелая, порой и на службу не попадешь, оставалось терпеть и смиряться. Послушание выше поста и молитвы. Работать приходилось много, неподготовленным, ленивым было трудно. Некоторые не выдерживали, уходили, даже послушницы…
— А как с сестрами общение?
— По — разному. Всех любить надо, всем служить, а если душа не лежит, все равно, прощения просить, помогать ей, молиться за нее. Глядишь, и оттает сердце. Главное, никого не осуждать. Я самая грешная, самая плохая, а все остальные, даже если не ангелы, все равно в тысячу раз лучше меня…
— А искушения?
— Они есть, только бояться их не надо. Это значит, что Бог не оставляет, учит. Если придет — молись, и Господь поможет. Исповедоваться надо чаше, хотя бы и каждый день, и не только дела, а паче того помыслы. Только не человеку-духовнику, а перед ним, как перед свидетелем, Самому Богу. А то некоторые только батюшке исповедуются и стараются не огорчать его, а о Боге забывают…
— Чем отличается женский монастырь от мужского?
— В женском приходится очень много трудиться, даже на правило сил не хватает. В послушницах долго держат. В мужском — монахи, батюшки, духовники, старцы. Любить друг друга женщинам труднее, натура такая…
— А что значит быть в молитвенном общении?
— Зачем тебе это? Молись Богу, исполняй заповеди, а знание зтого само в свое время придет…
— А духовника своего слушаться как старца надо и целиком свою волю ему отдавать?
— Как старца. Только надо искать такого духовника, который будет сообщать не свою, но Божию волю.
— А как его найти?
— Молись, и Господь пошлет. Своего духовника и со спины узнаешь…
— Идти в монастырь можно только если Бога любишь или когда боишься за себя, что грешна?
— Любить надо Господа и бояться оскорбить Его хоть в чем-то. Каждый грех, который мы допускаем хотя бы и в мыслях наших, — это мы распинаем Господа, гвозди в Пречистое Тело Его вбиваем. Иной человека боится обидеть, стыдно что-нибудь нехорошее сделать, а Господа не боится, перед Господом не стыдно. А ведь страх Божий — это хорошо. Боишься — значит стараешься исправиться, очиститься, а очистишься, так и любовь в сердце будет…
Она беспомощна и день ото дня слабеет, между тем разум ее ясен и чист, а сквозь вековое лицо проглядывает удивленный лик ребенка. Мы часто слышим сегодня о брошенных стариках, стакан воды поднести некому — у схимонахини Серафимы иной удел. На стене журнал дежурств, где дни и ночи расписаны на месяц вперед — матушка является средоточием общины, которая спасается через нее и за которую она в свой час будет свидетельствовать. Ее скромненькая хибарка прежде всего центр духовного притяжения и с утра до вечера полна людьми, которые спешат сюда без газетных призывов к милосердию.
Через служенье болящей старице люди выявляют все лучшее в себе. Когда дела переделаны, они тихо садятся подле нее, молятся или молчат. Сидеть с матушкой отрадно, на душе становится легко и радостно. Разве не свершается одним этим такая нужная сегодня работа распространения благодати в нашем больном мире?
Во времена старца Макария в Оптиной пустыни лежал разбитый параличом
«Господи помилуй» и одна рука. Несколько десятилетий старец лежал и молился Богу двумя оставшимися у него словами, а рука непрерывно совершала крестные знамения. Казалось бы, бесполезный во всех отношениях человек, тяжкая обуза для всех служащих ему, — почему же оптинская братия так стремилась в келью болящего? «В Оптиной пустыне в продолжение более тридцати лет лежал на полу разбитый параличом монах, владевший только левой рукой, — пишет Л. Толстой одному из своих корреспондентов в 1902 году. — Доктор Говорил, что он должен был сильно страдать, но он не только не жаловался на свое положение, но, постоянно крестясь, глядя на иконы, улыбаясь, выражал свою благодарность Богу и радость за ту искру жизни, которая теплилась в нем. Десятки тысяч посетителей бывали у него, и трудно представить себе все то добро, которое распространилось на мир от этого лишенного всякой возможности деятельности человека. Наверное, этот человек сделал больше добра, чем тысячи и тысячи здоровых людей, воображающих, что они в разных учреждениях служат миру».
Если быть до конца честными, приходится признать нечто крайне удручающее, а именно: наша старость зависит от нас самих, и старики в богадельнях в большинстве случаев пожинают плоды своей недостойной жизни. Насильно любить не заставишь, и все-таки не последнюю роль играет, что представляет из себя сам человек в высшей своей ипостаси, той, что одна подлежит вечности. Если он всю жизнь занимал позицию потребителя, сферу бытия ограничивал пределом видимого и мало заботился о том, какая энергия излучается от него в мир, ему не остается ничего иного, как трагедия бессильного одиночества. Его банкротство стократ позорнее, если где-то гуляют его безбожные порождения, для коих престарелый родитель не более чем подлежащая выбросу рухлядь. Утративший социальную значимость, человек перестает быть полезным обществу, а иных пластов бытия он не освоил. Люди торопятся прочь и мимо, доколе самим не пробьет час отправляться в дом престарелых…
Матушка Серафима от юности служила людям, а для себя обрела только схиму. И вот сбывается слово пророка: «Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его» (Еккл. 11, 1). Не случайно Александра Ивановна Беренц, жена военного, у которого в 20–х годах работала послушница Ирина, до смерти помогала ей материально, и завещала детям своим, и те выполняют наказ по сей день…
Пласт бытия, в котором живет матушка Серафима, неведом унылому космосу наших будней, да и сами подвижники выкорчеваны с корнями. Но как ни уродуются души сочиненными «нормами» нравственности, православная основа жива в нас. На вырубленной пустоши уцелело несколько старых пней. Говорят, по весне такой сухостой выпускает внучатые побеги…
* * *
А кошки у матушки и впрямь замечательные. Любовь к этим зверушкам матушка унаследовала от отца Нектария, который держал у себя в скиту огромного, черного с белым, кота. Лежит, бывало, на диванчике, сверкает зеленым глазом, слушает, как Батюшка исповедует. Некоторым даже становилось неловко, но старец успокаивал их: кот — животное благое, когда враг хотел проникнуть в Ноев ковчег под видом мыши, именно он отловил лукавого грызуна.
— Велик преподобный Герасим, сам царь зверей ему прислуживал, — улыбался старец Нектарий, поглаживая своего кота. — У преподобного Серафима Саровского был медведь, а с нас что взять? Мы маленькие, у нас кошечки. Ну, на все воля Божья, пускай живет…
Ушли в прошлое времена кротких, как ягнята, львов и добродушных ручных медведей, канула в Лету эпоха пустынь и великих подвигов в них. Мир мельчает…
Но вот в ряды иноков призываются новые свежие силы, своего рода «скорая помощь» человечеству, реанимационная бригада гибнущему от удушья бездуховности миру. По монастырям Святой Руси встали новые Симоны Киринейские и подставили плечи махине цивилизации, неотвратимо сползающей вниз. Ибо время разбрасывать камни и время их собирать, время убивать и врачевать, время разрушать и время строить.