Странная дружба

Вкуфь Вера

И тут же разочарованно едва не стукнула саму себя. Она ощутила себя подлой. И мерзкой. Ещё и вдобавок сердце защемило от жалости.

Женя… Нет, она не будет мстить, ругаться и вообще выносить мозги. Даже, может, сама тихо растворится, как только что-то поймёт, уступая дорогу сестре — с неё станется. Даже ничего не расскажет родителям. И не напишет гневного поста в соцсетях. Просто будет перемалывать всё в себе. Не для великой жертвы, а просто потому, что Женя — такая. Изнутри. Всё понимающая беззлобная нимфа. Даже если иногда хочет казаться стервозной.

Она просто улыбнётся

и пожелает счастья. Настолько искренне, что от одного этого вида у Таньки разорвётся сердце.

Вот, оказывается, в чём стервозность Женьки. В своей слишком большой правильности. Которая связывает окружающих по рукам и ногам — только последний подлец будет её обижать. Так она связывала Таньке руки и лишала возможности любого манёвра. Лучше бы уж была злобной истеричкой.

Танька бессильно вздохнула. Наверное, слишком шумно. Потому что Женька на своей кровати начала возиться. Танька зачем-то зажмурила глаза — в темноте ведь всё равно не видно. И подавила очередной вздох.

Она ничего не сможет сделать. И ей остаётся только смириться. Как же это тяжко.

***

В общем-то, Матвей хороший. Но что ещё сказать про Матвея, кроме того, что он хороший, Танька не знала.

Симпатичный внешне. Со светлыми, пшеничными волосами. И очень голубыми глазами. И вообще во всём его облике прослеживалось что-то детское. Кому-то такое нравится. Таньке — нет. Потому что она сравнивает. И считает, что волосы у парня должны быть тёмные. А глаза — светлые. И в глазах должно быть что-то жёсткое и решительное. И чтобы только в самой глубине горел светлый огонёк. И вообще овал лица должен быть очерчен чётко, чтобы прямо чувствовалось что-то мужественное. А не как у Матвея.

Тот протянул ей кружку — улыбающееся солнц на её стенке встало перед глазами. Оно просто радовалось Таньке и не знало, что она думает про хозяина этой чашки. Да и всей пустующей квартиры. Таньке стало стыдновато, и она преувеличенно бодро порадовалась приготовленному Матвеем чаю. Поторопилась отхлебнуть и едва не взвыла — кто вообще заваривает крутой кипяток? Она, в конце концов, не ящерица.

А Матвей, ничего не замечая, сел рядом с ней и принялся помешивать свой чай — как ни странно, мужественно-тёмной.

— А у тебя какой фильм любимый? — спросил он. В который раз. Танька помнила, что он уже спрашивал, и, кажется, не один раз. И не помнила, что отвечала.

— Подменыш, — машинально ответила она. Матвей кивнул.

На диване не слишком комфортно. Он вроде обычный, но пружины почему-то впиваются во все неудобные места. Или просто Танька не может нормально усесться. Да и за сюжетом фильма не следит, несмотря на то, что раньше его, вроде бы, не видела.

А Матвей, кажется, принимает её ёрзанья по-своему. Сосредоточенно глядя в экран, он закидывает руку и опускает её Таньке на плечо. Ту сразу обдаёт чужим влажноватым жаром. А ещё она чувствует запах пота, смешанный с «освежающим» дезодорантом. Не слишком неприятный, но и не прямо располагающий к себе. Чужие пальцы начинают поглаживать её плечо. Очень робко и осторожно.

Танька не против. В принципе, она сюда за этим и пришла. И вообще с Матвеем начала встречаться для этого. Но всё же в её представлениях всё должно

было происходить по-иному. Как — Танька сама не в курсе. Но по-иному.

Компьютер продолжил что-то навязчиво бормотать, когда Матвей потянулся к ней. В неудачном движении как-то зажал её волосы между локтем и диванной подушкой. Танька от боли шикнула, но Матвей, кажется, не обратил на это серьёзного внимания.

— Извини, — буркнул он, и Таньке в лицо дохнуло химозной смородиной — ароматизатором чая.

Танька не успела ответить что-то вроде: «Ничего». Потому что её нижнюю губу накрыло слюнявое прикосновение. Впрочем, таким оно было всегда — ничего нового. Так что Танька по привычке двинулась губами вперёд.

Сегодня дело явно не ограничится тисканьем её груди.

От предчувствия Танька закрыла глаза и почувствовала зашедшееся сердце. А Матвей сделал неожиданно сильное движение в её сторону, обхватывая за талию. У Таньки от этого перехватило дыхание, а внутри что-то бухнулось вниз. И она, машинально хватаясь за чужие плечи, почувствовала лопатками диванный валик. И чужую тяжесть на себе.

Матвей становился нетерпеливым, движения его — всё менее осторожными, а дыхание — сбитым.

Его рука сжала ей бедро и нетерпеливо деранулась вверх — под юбку. Вторая сильно вжала за плечо в поверхность дивана, будто Танька собиралась сопротивляться. А потом кожа живота ощутила прохладу — её бесцеремонно оставляли без прикрытия футболки.

Наверное, Матвей делал всё правильно. Все эти ласки, насколько возможно осторожные движения. И всё равно Таньке было больно. Что-то инородное и совсем для того не приспособленное продиралось в неё. Встречая препятствия и преодолевая их всей своей силой.

Танька знала, что может быть больно. Но потом же должно было стать приятно? А было просто склизко. И тяжело.

Матвей сильно впился ртом в её рот, и Танька машинально схватилась за его плечо. Напряженное и влажное. Вроде бы, вывернувшись тазом, удалось «оптимизировать» проникновение. Хоть внутри всё ещё щипало, как если бы там была ссадина. Да и неловкие, дёрганые движения как-то ощутимо разворачивались внутри. Настойчивые и почти навязчивые. А когда Танька к ним более или менее приноровилась, движения вдруг стали резче и пронзительнее. Опять до напряжённой боли. Танька зажмурилась. Матвей тяжело задышал ей в самое ухо, сильно сдавливая пальцами грудь. Начал буквально впиваться и вдалбливаться в неё. А потом вдруг протяжно застонал и замер, полностью наваливаясь на неё.

Танька, несмотря на это, ощутила холод. Особенно между ног, где всё ещё был чужой член. Впрочем, это ощущение быстро прошло.

Матвей, счастливый, порывался пойти с ней вместе в душ.

— Я стесняюсь, — Танька сама не поняла, как смогла сказать это настолько игриво — будто кто-то просто произнёс это чужим голосом. Но Матвей ничего не заметил и только рассмеялся — по принципу, чего там теперь стесняться.

Но Танька, подмигнув ему, всё же ускользнула в ванну в одиночестве. Идти было непривычно-больновато. Опершись ладонями на раковину, она заглянула в зеркало. Чтобы узнать, как она себя чувствует. Потому что внутренние ощущения всё начисто от неё скрывали.