Странная смерть марксизма
Шрифт:
Ответ на этот вопрос дают критики «культурного марксизма», и прежде всего Пэт Бьюкенен в своей работе «Смерть Запада», описывающей атаку на «буржуазную мораль», предпринятую немецкими иммигрантами из Франкфуртской школы, как новую и опасную фазу войны марксизма против христианского общества Запада. Согласно Бьюкенену, Теодор Адорно, Макс Хоркхаймер, Герберт Маркузе и Эрих Фромм были немецкими радикалами, превратившими марксизм из экономической доктрины в инструмент ниспровержения морали [16] . Бьюкенен посвящает основное внимание разбору книги «Авторитарная личность» – вышедшего в 1950 году сборника критических статей под редакцией Адорно и Хоркхаймера. В этом тяжеловесном обличении «буржуазно-христианского» общества традиционные христианские ценности представлены как «патологические» и «протофашистские». Франкфуртская школа, которая в 1930-е годы перебралась из Германии в США, заложила новую основу для обновленной марксистской революции посредством применения своей «критической теории» к преобладающей культуре. В соответствии с новым подходом, социалистам нужно поменьше думать об экономической эксплуатации и побольше о пагубных предрассудках и их якобы добропорядочных носителях. Если господствующий класс не отстранить от власти, он будет порождать расовую ненависть, антисемитизм, женоненавистничество и гомофобию. Только решительные перемены освободят человечество от буржуазного общества, которое, по утверждениям Франкфуртской школы, является источником социальной патологии.
16
Patrick J. Buchanan, The Death of the West (New York: St. Martin’s Press, 2002), P. 78–92. [Бьюкенен П. Смерть Запада. М.: АСТ, 2007. С. 130–134].
Выдвижение на первый план культурного марксизма в качестве основной посткоммунистической левой силы является, пожалуй,
17
О сокрушительной атаке на Маркузе, предпринятой другим моим наставником, см.: Eliseo Vivas, Contra Marcuse (New Rochelle: Arlington House, 1974).
Иными словами, ничего собственно марксистского в «культурном марксизме» нет, если не считать упований на постбуржуазное общество. Однако сторонниками этого нового марксизма движет не исторический материализм, а отвращение к буржуазной христианской цивилизации. Ошибка тех, кто видит здесь последовательный переход одной позиции в другую, состоит в том, что они путают содержание с персоналиями. Например, ныне покойная Белла Абцуг, выросшая в семье радикально настроенных русских евреев, начинала свою политическую карьеру как коммунистка, осуждавшая американское правительство за предоставление оружия Англии в период действия советско-нацистского пакта. Позднее Абцуг превратилась в яростную феминистку, а к концу жизни бросила всю свою энергию на защиту прав гомосексуалистов. Но, хотя эта женщина, называвшая себя бунтаркой, и в Конгрессе, и вне его занимала исключительно левые позиции, непонятно, каким образом ее феминизм или защита прав гомосексуалистов вытекали из ее приверженности марксизму или сталинизму. Эти убеждения можно связать с ее образом собственного «я» как маргинализированной еврейки, ввергнутой во враждебную культуру. Но как бы то ни было, все ее идеи, при их несомненной левизне, теоретически никак между собою не связаны. В отличие от Абцуг, Маркс и Ленин хотя и не любили буржуазию и капиталистическое угнетение, но не обвиняли ее в пренебрежении правами гомосексуалистов или проблемами, которые волнуют феминисток. Первоначально победоносные советские коммунисты подумывали о ликвидации брака как «буржуазного института», но быстро опомнились и, подобно позднейшим коммунистическим режимам, закончили принудительным навязыванием пуританской морали. Сегодня антибуржуазные социальные мыслители, как и последователи Франкфуртской школы, называют себя марксистами и вышагивают под красными знаменами, но это лишь игра слов и символов. Они представляют исторический и теоретический марксизм примерно в том же смысле, в каком епископ Спондж, «либеральный» ньюаркский иерарх Епископальной церкви, сегодня борется за догматическое христианское богословие [18] .
18
Джон Ш. Спондж (John S. Spong) – епископ Ньюаркской епархии Епископальной (англиканской) церкви (штат Нью-Джерси) с 1976 по 2001 г., автор многочисленных богословских работ. Сторонник радикального реформирования христианской веры и догматики («новой Реформации»), в частности отхода от теизма и отказа от веры в загробное воздаяние. Известен также как активный защитник прав гомосексуалистов, женщин и расовых меньшинств. – Ред.
Критики культурного марксизма справедливо отмечают, что в Америке у Франкфуртской школы появилось много приверженцев, но здесь нужно кое-что прояснить. Для исследования американизации культурного марксизма чрезвычайно важна «Авторитарная личность», вместительная антология, широко разрекламированная как первый том серии «Исследование предрассудков». Спонсоры, по собственной инициативе связавшиеся с беглыми немецкими радикалами и хорошо заплатившие им за работу, принадлежали к совершенно нерадикальному Американскому еврейскому комитету. В то самое время, когда готовился выпуск «Авторитарной личности», эти же пожертвователи создавали Commentary, журнал прогрессивный, филосемитский и при этом антисоветский. Кристофер Лэш полагает, что это совпадение говорит о многом. Спонсоры «Авторитарной личности» определенно не поддерживали антиамериканизм. Какие бы остаточные сталинистские завихрения ни воодушевляли редакторов сборника, те, кто давал им деньги, продвигали антикоммунистический американский патриотизм, что подробно доказывается в моей книге «После либерализма». Сеймур Мартин Липсет, восторженный комментатор и один из авторов «Исследования предрассудков», полагал, что предложенный Адорно и Хоркхаймером психологический подход к «предрассудкам», особенно к антисемитизму, был прорывом в области социологии и модификации социального поведения. В 1955 году Липсет представил антикоммунистическому социал-демократическому Конгрессу за культурную свободу собственный вариант их подхода – работу об авторитаризме рабочего класса [19] . Что касается «Авторитарной личности», для Липсета так и осталось загадкой, почему редакторы «проглядели» и не включили коммунизм в состав патологических особенностей психики. Однако Липсет и другие прогрессистские сторонники «американской демократии» никогда не сомневались, что для спасения Америки от опасных для демократии вывихов сознания Адорно и Хоркхаймер предложили действенное лекарство.
19
Christopher Lasch, The True and Only Heaven: Progress and Its Critics (New York: Norton, 1991), P. 457–461; Paul Gottfried, After Liberalism: Mass Democracy in the Managerial State (Princeton: Princeton University Press, 1999), P. 72—109. Знаменитый текст Липсета об авторитарности рабочего класса впервые был опубликован в American Sociological Review. Vol. 24 (1959). P. 482–501.
Хотя «культурный марксизм» пришел в американскую жизнь из-за рубежа, он превосходно здесь прижился, подобно рождественской елке и булочкам с сосисками. Считать его чужеродным явлением означает игнорировать известные факты. К тому времени, когда «Авторитарная личность» попала в Европу, рассматриваемые в ней предметы уже приняли формы, характерные для американских «новых левых» и либералов периода «холодной войны». Это психологическое понимание реакционных установок оказалось столь глубоко американским в силу одновременного действия двух факторов – консолидации в Америке централизованного бюрократического государства и притока разных этнических и национальных групп. «Расовая проблема», по-прежнему продолжавшая быть мучительным нарывом, также способствовала укоренению в американской политии благожелательного научного административного управления, сулившего разрешение проблем в отношениях между группами через новое понимание этих проблем. Именно нарастающее разнообразие меняющегося американского общества, не знавшего жесткой этничности европейских государств, сделало управляемую демократию и ее детище, социальную инженерию, сущностными чертами нового политического ландшафта. Предложенная радикальными иммигрантами идея сделать американцев менее религиозными и более отзывчивыми более или менее совпала с тем, что американцы уже делали сами и для себя. Эта идея к тому же никоим образом не противоречила проповедям основных протестантских деноминаций о плюрализме и социальной справедливости. Жалобы на то, что протестантская теология вырождается в сентиментальные разговоры о «человечности», слышны, по меньшей мере, со времен «Нового гуманизма» – кружка утонченных профессоров-янки, возникшего в начале ХХ столетия. Высказывания критиков гуманитарной религии Ирвинга Бэббита и Пола Элмера Мора свидетельствуют о том, что американский протестантизм в наши дни, по-видимому, передразнивает свое собственное бесцветное прошлое [20] .
20
Непревзойденным исследованием религиозных и литературных корней и политических последствий американской сентиментальности является работа: Irwing Babbitt, Democracy and Leadership (1924; reprint, Indianapolis: Liberty Classics, 1991).
Можно показать, что европейские постмарксистские левые многое позаимствовали из американской культуры. Вопреки мнению, что идеологические поветрия движутся через Атлантику исключительно с востока на запад, вернее будет предположить обратное. В Европе продается больше американских книг, чем в Америке европейских, а европейское телевидение и кинотеатры безостановочно крутят американскую продукцию. После Второй мировой войны не европейцы завоевали Америку и взяли на себя цивилизаторскую миссию, а США перестраивали «гражданскую культуру» Германии. Американцы, в силу незнания языков, а также из-за сравнительных финансовых возможностей, не так часто ездят учиться в Европу, как европейцы в Соединенные Штаты Америки. Настаивать на том, что европейцы не могут импортировать наши политические ценности – наивный анахронизм, особенно с учетом травматических разломов в европейской жизни, созданных опустошительными войнами двадцатого столетия.
У европейских левых этот процесс заимствования зашел так далеко, что повлек за собой внедрение направлений политики, разработанных для американской исторической ситуации, в европейскую политическую повестку дня. Мало того, что европейцы переводят и взахлеб читают работы таких американских феминисток, как Кэтрин Маккиннон, Андреа Дворкин и Глория Стейнем, чьи книги продаются в европейских столицах и цитируются в европейской прессе. И дело не ограничивается тем, что речи европейских защитников прав гомосексуалистов звучат как переводные американские тексты. Еще поразительнее то, что европейские прогрессисты пытаются распространить американское законодательство о гражданских правах на иммигрантов из «третьего мира», которых европейцы никогда не делали рабами и которые прибывают в Европу по собственному желанию. Исследования, проведенные Рэем Хонифордом, Джоном Лафландом и Эриком Вернером, демонстрируют размах этого подражания: европейцы вводят меры «положительной дискриминации» для иммигрантов из Северной Африки или Вест-Индии, а европейская пресса говорит о ситуации людей из «третьего мира», решивших осесть в Европе, в тех же выражениях, какие используют американские либералы, рассуждающие о положении американских негров [21] . По существу европейские левые, подобно канадским и австралийским левым, доводят до крайностей тенденции, заимствуемые ими у американцев: они требуют уголовного преследования за политически некорректные высказывания как за подстрекательство к «фашистским» акциям. В отсутствие налагаемых классическим либерализмом ограничений, которые все еще действуют в пределах Америки, европейские сторонники отзывчивости требуют драконовских мер против политически некорректных белых христиан мужского пола. Но это опять-таки возвращает нас к американским образцам и к таким почтенным борцам за дифференциацию свободы слова, как Маккиннон, Стэнли Фиш и Корнелл Уэст. Когда рожденный в Германии Маркузе метал в 1960-х и 1970-х годах громы и молнии против ужасов «репрессивной толерантности», он выступал в защиту цензуры, находясь в американской университетской среде и создавая свои тексты на английском языке.
21
См., например, Ray Honeyford, The Commission for Racial Equality: British Bureaucracy and the Multiethnic Society (New Brunswick, N.J.: Transaction Publishers, 1998), особенно P. 51–91; John Laughland, The Tainted Source: The Undemocratic Origins of the European Idea. (London: Trafalgar Square, 2000); Eric Werner (with Jan Marejko), L’apr`es-d'emocratie (Lausanne, Switzerland: L’Age d’Homme, 2001); а также рецензию Вернера на мою книгу Multiculturalism and the Politics of Guilt в: Catholica. Vol. 78 (winter 2002–2003). P. 116–120.
Но, подражая американцам, европейские левые демонстрируют определенную и довольно заметную двойственность. Вследствие своего рода эдипова комплекса они бичуют культуру и общество, которым подражают. Так, европейские левые выискивают сюжеты, которые помогли бы им стать непохожими на заокеанского гиганта, и чем они левее в европейском политическом спектре, тем более озлобленно звучат их голоса. Американцев обвиняют в загрязнении окружающей среды, в демпинговом сбыте товаров странам «третьего мира», чтобы помешать их экономическому росту, в поддержке Израиля, который изображается как западный колониалист, угнетающий принадлежащих к «третьему миру» палестинцев. Столь злобными их делает не что иное, как их очевидная культурная зависимость, – иными словами, европейские левые паразитируют на американских идеологических поветриях. Они давно уже не экспортируют в Новый Свет ничего культурно значимого, если не считать постмодернистской литературной критики, которая привилась на кафедрах английского языка и литературы в университетах Лиги Плюща и в их провинциальных сателлитах. На самом же деле европейские левые так и не оправились от шока, каким стал для них развал советской империи. Пока эта диктатура еще как-то продолжала громыхать, левые могли тешить себя причастностью к марксистской традиции, связанной мировой военной державой, и соответственно в своих протестах против вульгарности американской культуры и засилья консьюмеризма могли ссылаться на идеализированный образ Советского Союза [22] . С распадом коммунистического блока мировой социализм остался в прошлом. А расширение американского влияния ведет к тому, что европейские леваки обречены сочетать ностальгию по коммунистической диктатуре с американскими причудами. Отсюда и преобладающие в Европе левые гибриды, требующие проведения политики, изобретенной американскими социальными работниками или феминистками из американских университетов.
22
Аргумент о роли Советов как альтернативы американской империи, особенно для французских коммунистов, см. в: St'ephane Courtois, Marc Lazar, Histoire du parti communiste 2d ed. (Paris: Presses Universitaires de France, 2000); Marc Lazar, Le communisme: Une passion francaise (Paris: Perrin, 2002); а также Michel Dreyfus, Le si`ecle des communismes, (Paris: Edition de l’Atelier, 2000).
Наконец, нужно исключить ту гипотезу, что американцы, канадцы и западноевропейцы одновременно и независимо друг от друга наткнулись на те же самые идеологические проблемы. Поскольку-де эти народы развиваются параллельно и претерпевают, скажем, одновременный переход от экономики индустриальной к экономике, в которой центром тяжести становится сфера обслуживания, или переживают массовый выход женщин на рынок труда, то представляется вероятным, что к одним и тем же идеям они придут одновременно. Но этот вывод придется отбросить. Можно указать на экономически развитые общества – скажем, на Японию, – где женщины вышли на рынок труда, но где при этом феминизм, эмансипация геев и мультикультурализм не играют заметной роли.
Хотя в Италии в семейной жизни действуют те же тенденции, что и в Германии – низкий уровень рождаемости и работа женщин вне дома, – размах идеологических изменений в этих странах неодинаков. В Германии феминистское движение шире и активнее, чем в Италии. Особую тягу к американской политической культуре проявляют страны и группы с предрасполагающими к тому чертами: скажем, немцы, демонстративно отвергшие собственные исторические традиции, или англоязычные общества, которые втягиваются в американскую культурную и политическую орбиту в качестве младших партнеров. Наконец, учитывая заметную асимметрию культурного обмена, трудно предположить, что европейцы не испытали значительного влияния своих американских кузенов. Соотношение культурной продукции, экспортируемой из США в Европу и импортируемой оттуда, составляет пятьдесят к одному. Бен Уаттенберг в работе «Первая всемирная нация» приводит этот факт как свидетельство американского культурного превосходства [23] . Но, если отвлечься от смысла высказывания Уаттенберга, можно, не страшась обвинений в американском шовинизме, заключить, что торговля культурной продукцией действительно показательна для характеристики взаимного влияния. Гипотеза о параллельном развитии применительно к идеологии неприемлема, даже если все изученные влияния идут преимущественно в одном направлении. По-видимому, необходимо поднять вопрос и о той школе социальной критики, образцом которой можно считать работу Аллана Блума «Затмение американского разума», автор которой исходит из сомнительной посылки, что американские университеты и американские культурные институты оказались в плену вредоносных иностранцев, обыкновенно говорящих с немецким акцентом. Такого рода обвинения по сердцу американским патриотам, которым трудно вообразить, что нечто такое, что они находят отвратительным, может иметь чисто американское происхождение [24] .
23
Wattenberg B. The First Universal Nation: Leading Indicators and Ideas about the Surge of America in the 1990s. New York: Free Press, 1991. P. 210–213.
24
Allan Bloom, The Closing of the American Mind (New York: Simon and Schuster, 1987); см. также мой ответ на составленный Блумом dossier 'a charge [обвинительный акт (франц.) – Ред.] в адрес засоряющих нашу культуру тевтонов: Paul Gottfried, “Postmodernism and Academic Discontents”, Academic Questions. Vol. 9. Vol. 3 (summer 1996). P. 58–67.