Странник, пришедший издалека
Шрифт:
Небо над ним было высоким, нежно-розовым, с легкой просинью, в теплом воздухе витали ароматы трав, вполне безопасные в отличие от медвяного запаха падда, солнце приятно грело плечи и спину, и Скиф разнежился. Сперва он посматривал вниз, где застыли под куполом дурманные деревья, но там ничего интересного не происходило, и он начал все чаще глядеть в степь. Там тоже не замечалось никакого подозрительного шевеления, но вид равнины, плавно вздымавшейся к небесам, чаровал Скифа; в какой-то миг ему показалось, что стоит он, крохотная и ничтожная мошка, на самом дне исполинской чаши, края которой простираются вкруг него и тянутся вверх, вверх, вверх, замыкая собой и это странное розовое небо, и алый солнечный диск, и, быть может,
Он тряхнул головой и усмехнулся; миг сей был поистине мигом истины – разумеется, если не считать звезд.
Так продолжалось часа два. Почти при каждом обходе Скиф видел в левом конце своего маршрута Джамаля, а в правом – Сийю; они сперва крепились, поглядывая на него с завистью, но потом звездный странник не выдержал и разоблачился до плавок. Сийя осталась в плаще, стянув его боевым поясом с клинками, но Скиф углядел, что ноги ее босы, а волосы мокры: значит, тоже купалась.
Налюбовавшись равниной и небом, он принялся думать о Сийе. Тут все вроде бы складывалось хорошо; во всяком случае, кавказский способ с мешком, про который толковал Джамаль, исключался. Сийя сама сказала: уйдем в твой мир… Сама сказала! Слова ее грели Скифу душу.
После первого странствия в Амм Хаммат и своей шардисской экспедиции он был при деньгах, а значит, считай, с квартирой; хватит на трехкомнатную или побольше, с балконами да лоджиями. В одной комнате будет у них спальня, в другой – детская, а в третьей придется держать для Сийи коня… Какая ж амазонка без лошади? Ну а в лоджии свалим сено, ячмень да овес…
Он почесал в затылке, соображая, что все три комнаты питерской квартиры, вместе с кухней, ванной и прихожей, вдвое меньше того покоя в городе на скале, что отвели им с Джамалем. Там были не комнаты, не клетушки, а залы… пусть без телевизора и газовой плиты, зато простор, обширное пространство, не унижающее человека скудостью и теснотой. Может, дом купить? – промелькнуло у него в голове. Пригородный дом с участком наверняка понравится Сийе больше городской квартиры… Опять же и коня можно держать не в комнате, а на конюшне… Двух коней! Сядут они в седла и поедут в гости к отцу с матерью… не на слидере, не на электричке, а на лошадях… Приедут, и Сийя скажет:
– Да хранят вас Безмолвные, родичи! Вот мы прибыли – я и мой мужчина!
Скиф представил себе лицо матери при этих словах, и его перекосило, как от зубной боли. Да, нелегко стать мужем амазонки, подумал он, а быть им – еще тяжелее!
Он попытался избавиться от мыслей о быте и квартире, о кухне и лоджии, забитой сеном под потолок, и о том, что сделает Сийя, Сестра Копья, если ее толкнут на улице или заденут грубым словом. Здесь, в чужом и опасном мире, не хотелось думать о ничтожном, о мелком; здесь, соответствуя моменту, полагалось мечтать о любви, крепкой, как клинок меча, жаркой, как вспышка бластера, и огромной, как эта беспредельная желтая равнина, где сама планета Земля показалась бы крохотным шариком от детского бильярда. И Скиф, предаваясь этим пленительным мечтам, на мгновение ощутил жалость – щемящую жалость к двеллерам-сархам, у которых все было краденое: и воспоминания, и беды, и счастье, и даже собственное "я". Ну а любовь… любви, настоящей любви, если верить словам Джамаля, они и вовсе не знали.
Воздух над куполом прорезала фиолетовая молния, и Скиф, опомнившись, рванул со всех ног. Что-то там у Пал Нилыча случилось… Что-то опасное или интересное; в любом случае стоило поспешить.
Он спешил так, что почти нагнал Джамаля, хоть князь, с учетом возраста, оказался неплохим бегуном. Сийя торопилась с другой стороны, летела, словно лань над степными травами; пепельные волосы шлейфом струились за ней, мелькали быстрые смуглые ноги, раздувался серебристый плащ, и было видно, что, кроме этого плаща да оружейного пояса, на ней нет ничего. Ну, на самом Скифе было и того меньше.
Сарагоса
– Перворожденные, – пробормотал Джамаль, – такие же, каких мы видели в шахте… Тот, похожий на Зураба, что-то говорил о них… о них и запахе… Помнишь? – Он подтолкнул Скифа локтем.
– А что помнить? – откликнулся тот. – Речи его были смутными, князь.
– И все же он говорил… говорил о запахе, о Перворожденных и Воплотившихся… даже из высших каст…
– Он много чего говорил. Но ведь тебе показалось, что не все…
– Тише! – произнес Сарагоса. – Поглядим на них, может, чего и поймем. Не зря же эти кастрюльки сюда заявились.
Скиф смолк, вперив взгляд в прозрачную поверхность и кольцо окружавших деревья сархов. И механизмы, и их седоки были неподвижны, и сперва ему показалось, что там, внизу, ничего любопытного не происходит; затем он уловил легкое трепетание, словно заполнявшие полусферы сгустки протоплазмы готовились вскипеть, ринуться вверх и в стороны, испуская полные пара пузыри. Однако изменения выглядели плавными; чудилось, некто невидимый принялся медленно помешивать ложкой густую и вязкую плоть этих существ, заставляя ее подниматься и опускаться в неспешном ритме. Через четверть часа эта дрожь стала быстрей, и волнообразные колебания сгустков превратились теперь в непрерывный и хаотический трепет. Тела их уже не вздувались упругой волной и не опадали разом; каждый словно бы выплясывал в своей полусфере некий отдельный и непохожий на другие танец.
И Скиф, всматриваясь в эту жутковатую пляску, вдруг начал замечать, что тела Перворожденных обращаются в подобия гротескных лиц, звериных морд и человеческих физиономий, искаженных невероятными гримасами – страха, восторга, гнева, насмешки, вожделения. Иные казались ему знакомыми или почти знакомыми; другие, страшные, как дьявольские маски, вызывали только омерзение и ужас. Вероятно, то была лишь игра фантазии, но он не мог избавиться от мысли, что видит иногда огромные и размытые подобия лиц шинкасов – жабью рожу Тха, Полосатой Гиены, хищный оскал Когтя, физиономию Дырявого с рассеченной щекой, мрачные безжалостные глаза Ходда-Коршуна. Временами же в корчах протоплазменных тварей проглядывали иные черты – синдорцев, погибших во время сражения у рощи, земных знакомых Скифа, амазонок из города на скале и даже любопытного серадди Чакары, ловца удачи. Все это казалось совершенно невероятным, так как шинкасы, за исключением Тха, обитали сейчас на спине Шаммаха, Кондора Войны, а синдорцы – если не считать юного Сайри – нежились в чертогах Безмолвных на серебристой луне Зилур. Что касается всех прочих, то Скиф надеялся, что они живы, здоровы и пребывают в добром здравии; вряд ли кто-то из них достался демонам.
Он протер кулаками глаза, и наваждение исчезло; теперь перед ним были только округлые бурые тела, дрожащие, как в лихорадке. Но трепет их затихал. Постепенно беспорядочные движения снова сменились размеренными колебаниями вверх-вниз, затем протоплазменные сгустки замерли, но зашевелились механизмы, вытягивая ноги-ходули, выравнивая их и сгибая словно бы в нетерпении. Наконец твари в шестиножниках в строгом порядке потянулись к вратам: сначала занимавшие внешнюю часть колец, потом – внутреннюю, ближнюю к деревьям. Исход их занял минут семь-восемь, и вскоре под золотистыми кронами падда желтела лишь скрывавшая почву трава.