Странник, пришедший издалека
Шрифт:
Зеленая завеса разорвалась и вновь сомкнулась за ним. Со вздохом облегчения Скиф свалил добычу на ближайший ковер-самолет и обернулся: Сарагоса, Джамаль и Сийя глядели на него во все глаза. Каждый приветствовал его по-своему: Сийя нежно улыбнулась, Джамаль, разглядев одежду пленника, одобрительно кивнул, а Пал Нилыч, хмуря брови, поинтересовался:
– Что ж ублюдок этот на ногах не стоит, э? Опять горло перебито или шея сломана? Тебя, парень, только за медведями посылать!
– «Язык» доставлен в целости и сохранности, – отрапортовал Скиф. – А на ногах не стоит после сеанса обучения. Взят прямо в Тихих Коридорах!
– Где? В клинике для малокровных, что ли? – Сарагоса, все еще хмурясь,
Скиф доложил – о Центральной Спирали и узорчатых коридорах, что вели к обителям иркоза, садра и оринхо, о галереях в стенах кратеров, об изваяниях – или все-таки скалах? – напоминавших десятки обличий Воплотившихся, о золотой паутине, сверкавшей в глубине нефритовых арок, о Тихих Коридорах и нишах со шлемами, о существах, что лежали там, мучительно впитывая мудрость Сархата. Когда он описывал экраны и странные символы, возникавшие в их блеклой голубизне, Сарагоса сделал знак остановиться и принялся выспрашивать подробности; потом чертыхнулся и пробормотал: «Решетка! Дьявол, неужели Решетка?» Вид у него при этом был озадаченный.
Рассказ Скифа еще не успел закончиться, когда Джамаль, пристально следивший за пленником, махнул рукой.
– Нилыч, генацвале, хватит парня терзать. Гость наш в себя приходит.
– С чего ты взял? – Сарагоса резко повернулся к темноволосому. – На мой взгляд, он еще не отошел. Смотри – бледен, лоб в испарине и язык не ворочается… Что я у такого могу выспросить?
– Говорю тебе, упрямый ишак, он скоро очнется! – повторил Джамаль. – Я чувствую… чувствую, понимаешь? – Звездный странник коснулся виска и, посмотрев на Скифа, покачал головой. – И еще я чувствую, что хлопот мы с ним не оберемся. Это не тавал-Посредник, обокравший бедного Зурабчика! Это зверь посерьезнее! Взгляни, как лицо каменеет! И глаза, глаза!..
Скиф передернул плечами.
– А ты что думал? Генерал он и есть генерал! Лицо каменное, взгляд орлиный!
– Последить за ним? – спросила Сийя, до половины вытягивая меч. – Или связать?
– Вязать, я думаю, не стоит, а последить – последи, – распорядился Сарагоса. – Только, девонька, рубить да колоть не надо, ублюдок этот – дорогой товар… Ежели что, бей плашмя! – Пал Нилыч, грозно насупив брови и стиснув кулаки, уставился на пленника. – Ну, сейчас я с ним разберусь, – будто бы про себя пробормотал он, – разберусь… не погляжу, что морда каменная и взор орлиный…
– Погоди, дорогой, – Джамаль, взяв Сарагосу под руку, попытался оттащить его от темноволосого. – Погоди, есть у меня мысль получше. Тот, в красном, которого я видел, на деревья любовался… Пусть и этот полюбуется! Посадим его туда, – он махнул в сторону внутренней галереи и хрустальных окон, – и поглядим, что будет.
– А что будет? – с кривой усмешкой переспросил Сарагоса. – Я тебе скажу, князь! Отдышится эта погань да нырнет в ближайшее окошко – только его и видели!
– Не думаю, – звездный странник неторопливо огладил бородку. – Не думаю, дорогой! Что-то с ними там происходит… там, поддеревьями… что-то странное… Перворожденные в пляски пускаются, а эти, Воплотившиеся, вроде бы… хмм… – он забрал бороду в кулак, дернул ее, словно собираясь вырвать с корнем, и произнес: – Вах, давай-ка рискнем, Нилыч! Если он удерет, так за другим я пойду.
Возможно, последний довод убедил Сарагосу; разгладив брови, он покосился на Скифа и Сийю, застывшую с обнаженным клинком, и кивнул.
– Ладно! Ты, князь, с Телга прилетел, человек опытный, тебе виднее… Попробуем сделать, как ты сказал. Пусть Скиф затащит ублюдка под дерево, заодно и листик сорвет, ну а мы…
Сийя дернулась, а Джамаль торопливо произнес:
– Я
– К двери я его доставлю, – сказал Скиф и подхватил пленника на руки. Тот было напрягся, но Скиф держал крепко, памятуя, что оборотень в секунду от него не ускользнет – для преобразований метаморфам требовалось время. Но темноволосый трансформироваться вроде бы не собирался, а глядел на своего пленителя уже почти с осмысленным выражением, и взгляд сей Скифу не нравился. Так смотрит волк, выбирая, вцепиться ли жертве в глотку или запустить клыки в пах. Губы у темноволосого были плотно сомкнуты, подбородок выпячен, а зрачки казались уже не серыми, а угольно-черными и колючими, как пара игл – не тех, которыми шьют, а тех, что под ногти запускают.
Скиф, как было обещано, дотащил его до хрустальной перегородки и, затаив дыхание, подождал, пока Джамаль откатит дверь; затем швырнул худощавого пленника в желтую траву, не заботясь особо, врежется ли он в землю головой или плечом. Джамаль, прикрыв за собой створку, с черноволосым тоже не церемонился – схватил за ворот и за рукав, оттащил к деревьям и выскочил наружу. Каждый раз дверь была открытой секунды три, и медвяные запахи падда растворились в теплом и свежем воздухе галереи, как дым от Пал Нилычевой трубки. Потянув носом, Скиф убедился, что ничем подозрительным не пахнет, и хотел было окликнуть Сарагосу и Сийю, но звать их не пришлось – и шеф, и ласточка уже стояли рядом.
Выстроившись шеренгой, они уставились на лежавшего под деревом оборотня. Сарагоса сопел и дымил трубкой, звездный странник, вцепившись в бороду, не спускал глаз с лица темноволосого, Сийя замерла, и только ее теплое и прерывистое дыхание, касавшееся щеки Скифа, показывало, в каком она напряжении. «Никуда красный не уйдет, – мелькнуло у Скифа в голове, – шевельнется не так, ласточка сама дверь откатит и приколет кинжалом». Подумав об этом, он придвинулся к Сийе поближе и обнял ее за талию – на всякий случай.
Прошло минут десять.
– Ну? – вымолвил Сарагоса.
– Рано еще, – произнес Джамаль. – Тот, первый, дольше под деревом сидел.
– Ты, собственно, чего ждешь? – Теперь Пал Нилыч, оттопырив губу, поглядывал одним глазом на пленника, а другим – на своего нового агента. – Ну, показалось тебе что-то… сам не знаешь что…
– Не показалось, дорогой. Ты вспомни, я не только глазами смотрю. Я…
Они было заспорили, но тут пленник, лежавший неподвижно, зашевелился и сел. Сейчас Скиф мог лучше рассмотреть его лицо, но каких-то особых перемен в нем не замечал; оставалось оно по-прежнему каменным, оледеневшим, каким человеческая физиономия бывает в жизни только раз – в тот момент, когда жизнь кончилась. Потом щеки у оборотня вроде бы начали розоветь, а губы – подергиваться, и Скиф принял это за признаки гнева; вероятно, темноволосый оринхо пришел в себя и догадался, какое насилие учинили над его властительной персоной.
Но то был не гнев, отчаяние. И в гневе кусают губы и раздувают ноздри, и в гневе щеки то наливаются кровью, то бледнеют, однако изгиб бровей и прищур глаз и даже морщинки на лбу – иные; гнев заостряет всякую черточку, отчаяние же размывает ее, обезличивает, и потому в гневе и радости люди разные, а в отчаянии – похожие, словно у горя одна маска для всех.
И сейчас эта маска была на лице пленника.
Внезапно он запрокинул голову назад, со всхлипом втянул воздух и весь затрясся: плечи его ходили ходуном, руки дрожали, словно у древнего старца, а грудь под алой тканью одеяния то вздымалась порывисто, то опадала, словно он дышал и не мог надышаться медвяными ароматами дурных снов. Глаза же у него были такими, будто сны эти посетили властительного оринхо прямо наяву.