«Странники» Судоплатова. «Попаданцы» идут на прорыв; Дожить до вчера. Рейд «попаданцев»
Шрифт:
Молодой, еще и сорока не исполнилось, нарком попытался встать, но Сталин жестом остановил его.
— Нам заказа на подобные изделия не поступало, насколько я знаю, товарищ Сталин.
— Совершенно верно! — пришел на выручку «боеприпаснику» Берия. — Учитывая существующую загрузку наркоматов вооружений и боеприпасов, а также идущую сейчас переброску многих предприятий на восток, наш наркомат решил не загружать людей лишней работой, и мы организовали производство диверсионных средств на местных предприятиях. ФОНДы делают артели московского общества
— Понятно. — Сталин затянулся. — Ну что ж, перейдем к другим вопросам, товарищи.
В предпоходной суете я участия не принимал: во-первых, в силу калечности, а во-вторых, не мое это дело, чай, не детишки в школу собираются. Вот и сижу на завалинке, причем в прямом смысле этого слова.
— Не помешаю? — Сема Приходько остановился в паре шагов от меня.
— Присаживайся. — В отличие от летчика, я говорил по-немецки, так что пришлось сопроводить ответ и соответствующим жестом.
— Что, притомился? — Это уже по-русски, вполголоса.
— Не, еще потопаю. — Вообще-то, я не просто задницу отсиживаю, а военврач не из праздности по пыльной деревенской улице мотается из конца в конец. Мы — на посту. Я, соответственно, на стационарном, а он — в патрулировании. Большая часть ребят сейчас пакуются, и численность караульных пришлось сократить. На обороноспособности отряда это, по расчетам Фермера, сказаться не должно. При малейшем шухере нас поддержат огоньком со второго этажа школы, для чего и выставили пулеметы в буквальном смысле слова на все четыре стороны. — Частить не хочу, — продолжил после паузы Сема. — Деревенские — не дураки, а я уже до сельсовета и обратно три раза протопал. Девки втихую уже смеются.
— Какие девки?
— А вот эти.
Я поднял глаза и увидел трех барышень комсомольского возраста, стоявших у дома, что был наискосок от школы. Девчонки были что надо — кровь с молоком… и скипидаром, так как они непрерывно о чем-то шушукались, поминутно кидая игривые взгляды в нашу сторону.
— Ну да… Глаза твои блестят, глаза твои холодные. Хитрые звериные пропащие глаза. Белые с зеленым, как маркировка стали номер тридцать ХГСА, — процитировал я строки популярного во времена моей армейской службы металлического шлягера.
— Ух ты! — В силу горячего южного характера Приходько всегда живо реагировал на рифмованную продукцию, выдаваемую моей памятью. — А дальше?
— Дальше тоже весело… Но местами пошло, — предупредил я благодарного слушателя — все-таки творчество Сагадеева не очень соответствовало моим представлениям о морали сороковых.
— Да ладно, — махнул рукой собеседник.
Пришлось тихонечко напеть ему остальные куплеты, для вдохновения поглядывая на деревенских красоток.
— Хорошая, рабочая песня! — неожиданно заявил военврач, после того как я спел:
Я обожгу тебя горячим адским пламенем, Я подниму тебя на небеса, А ты будешь выть, стонать в моих объятиях, Как фреза по 30 ХГСАОт такого вывода я даже поперхнулся!
— Тьфу, с чего ты взял? Мне кажется, что она все-таки про баб.
— А то по тексту не видно, что писал рабочий человек? Но талантливо! Хотя в Доме культуры такое не споешь, конечно…
Тут с ним спорить я и не собирался. Вообще, с какого-то момента подходить к выбору репертуара для общественного, так сказать, исполнения я стал намного осторожнее. А то ведь придет на ум строчка из, к примеру, «Монгол Шуудана», промычишь ее, а дальше нельзя — к Гражданской тут отношение совсем другое. За что-нибудь вроде «Врежем залпом из обрезов. Был чекист — и нет чекиста» голову свои же проломят, невзирая на должность и звание. Впрочем, вдруг с полицаями контакты налаживать придется? Тогда такая галиматья вполне в тему будет. А пока дальше отдельных песен из «Бумбараша» я не заходил.
— Шандец как прикольно вы, тыловики, устроились! — Док оставил попытки незаметно подкрасться ко мне еще месяц назад и теперь предпочитал просто подкалывать издалека.
«Тыловиками» он дразнил всех без исключения и в чем-то, конечно, был прав — до передовой нам еще топать и топать.
— Ты чего разорался, служитель смерти? Не видишь, что ли, — мы за гражданским населением наблюдаем?
— Это население не наблюдать, а обыскивать надо! — заявил Серега, устраиваясь рядом. — Вон ту шатеночку я бы обыскал… Раза три как минимум.
— Ага, и Саня тебя потом столько же раз обыщет… С особым цинизмом.
— Какая же сволочь меня заложит? — Наш медик щелкнул крышкой щегольского портсигара. — Не один ли знакомый мне старлей, взращенный в подвалах кровавой гэбни?
Сему мы не стеснялись — одессит сам, похоже, любил побалагурить в таком стиле. По крайней мере, в ответ на Серегины подначки за словом в карман не лазил. И многие наши конструкции, вроде той же «кровавой гэбни», воспринимал нормально, в отличие от, скажем, Дымова. Хоть и любил Советскую власть Приходько со всем пылом своей широкой малороссийской души (а как не любить-то, если при старом режиме ему, сыну портового грузчика, не то что врачебная, но и никакая другая приличная карьера не светила?), но тем не менее врожденное чувство юмора ему никогда не изменяло.
— Да ты сам запалишься. Как удовлетворишь свое «чуйство прекрасного», так и примешься довольной рожей светить. А командир у нас, ой, чуткой! Ой, хваткой!
— Значит, со мной по феминам не пойдешь? — выпустив в воздух пару красивых колечек дыма, спросил Серый. Причем спросил серьезно — это я, несмотря на всю буффонаду, разглядел.
— Не, мне своя рубашка ближе к телу, да и от тащ майора огребать желания нет.
— Ну как знаешь… Казак вон сходил и пока еще не огреб.