Странные сближения. Книга вторая
Шрифт:
– Погодим, - кучер хлопнул тяжёлыми вожжами.
– Сто-ой. Трэщець !
– Это кто такие?
– Пушкин высунулся из-под тулупа.
– Бэженарий . Едут от войны подальше.
Повозки с беженцами выкатывали на дорогу, пересекающую тракт, ведущий в Кишинёв. Сквозь туман было не разглядеть, сколько ещё телег, возков, а то и карет стоит у распутья.
Тудор Владимиреску уже шёл с растущей армией к Бухаресту, шумела восставшая Валахия, Ипсиланти с греками переправился через замёрзший Прут, а здесь, как ни мечтал Пушкин расслышать гром далёких сражений, раздавалось только всхрапывание лошадей и чавканье волов, да изредка молдавская и греческая ругань.
Ещё
Рассказывали также, что в армию Ипсиланти со дня на день вступят добровольные отряды цыган и евреев, которым Ипсиланти якобы пообещал собственную землю в освобождённой Греции. Евреи и цыгане всячески опровергали предположения, опасаясь преследований; тогда Кишинёвская публика переключила внимание на знакомых греков, коих было великое множество. Местные бояре-молдаване при встрече с местными боярами-греками важно качали бородами и спрашивали: 'Что, как дела в лагере Ипсиланти?', и узнав, что собеседник сам узнает о восстании только из газет и сплетен, вздыхали: 'Ну что ж вы, кукоане такой-то, со мной могли бы и не таиться'.
На улицах стали появляться невиданные тут прежде интеллигентные молодые люди с безупречным французским и без денег - греческие студенты, бежавшие из академий с намерением бороться за свободу и независимость. Их пугали историями о налётах талгарей и убеждали купить по дешёвке старый пистолет с проржавевшей полкой или не менее старый турецкий кинжал с вынутыми из рукояти камнями.
Новости обрушились на Пушкина и в несколько минут сокрушили его романтический дух. Окончательно его добило известие о том, что заезжий дом Наумова за время отсутствия Француза был сдан валашской семье, и жить Французу, получается, негде.
– Иван Никитич, - объявил Александр, ворвавшись к мирно обедавшему Инзову, - всё сошлось один к одному. Я должен вас убить и поселиться в вашем доме.
– Оно понятно, меня многие сжить со свету хотят, - Инзов одёрнул занавеску и уставился в окно.
– Я не мздоимствовал никогда. Многие хотели от меня откупиться, но я не таков.
– Вы не понимаете!
– Пушкин, изредка поглаживая высунувшегося из-под жилета Овидия, забегал кругами по комнате, предоставленной ему будущей жертвой покушения.
– Тайное общество почитает вас опаснее царя! Царя!
– Чепуха, - лениво ответил Инзов.
– Это, верно, шутка или чья-то ошибка, - и негнущимися пальцами принялся отпирать скрипучие ставни.
Дом губернатора, как остановился в прошлом столетии, так и не желал перебраться в век девятнадцатый. Казалось, с Екатерининской эпохи здесь не прибавилось ни одной новой вещи, а всё, что было в доме - кресла, столы, сервизы, гардины, канделябры, статуэтки и рамы, - упорно не желая мириться с ходом времени, отказывалось ветшать,
– Иван Никитич, не верю.
– Так спросите у Нессельроде или у кого хотите, - Инзов прошествовал в соседнюю комнату, так же выделенную Французу.
– Жако, - он щелкнул пальцем по клетке с попугаем, - мы переезжаем.
Попугай засвистел что-то, цепляясь за прутья клювом, пока Инзов переносил клетку в гостиную.
– Bien , - Пушкин обогнал Инзова и встал у него на пути.
– Предположим, вы действительно не знаете...
– Пушкин, - строго сказал губернатор, - не забывайтесь.
– От всего сердца прошу у вас прощения и готов подвергнуться суровой казни. Так вот, даже если вы и не знаете, почему вас хотят убить, давайте всё же подумаем, что мне с этим делать? Мне придётся хотя бы попробовать покуситься на вашу жизнь.
– Пробуйте, - отмахнулся Инзов.
– Хор-роший, - сказал попугай.
– Жако! Жако! Ур-р фью-и!
– Вот, - Иван Никитич похлопал по клетке, - у Жако спросите.
Новости о восстании доходили, несмотря на близость Кишинёва к местам боевых действий, разрозненные и неясные. В нескольких домах, где Пушкин бывал, обсуждали слухи и домыслы, касающиеся Этерии (Етерии, как тут говорили) и валашского бунта. В то же время в других просвещённых семьях говорили об 'итальянском деле' - революции в Неаполе и её возможном исходе.
11 марта с одобрения Священного Союза в мятежный Неаполь вошли австрийские войска, но весть эта ещё не достигла Кишинёва. Пушкин, сидя с трубкой в гостях то у милейшего вице-губернатора Вигеля, то у Орлова, рассуждал о том, что не в этом году, так в следующем стремящиеся к переменам государства объединятся и восстанут совместными силами. А там глядишь, и появится первая Всеевропейская Конституция, а возможно и Европейская Республика.
...С Охотниковым он встретился, когда тот, получив выходной, обосновался читать что-то в турецкой кофейне на самом конце Булгарской, где улица переходила в размокшую пустошь. Под стенами кофейни ходили гуси и пили из гнилых луж воробьи; пахло тем, чем обычно пахнет в Кишинёве, только отчётливей: землёй, навозом, бочарной смолой и вином, махровым тутуном и козьей шерстью. (Может, правду говорят, что аромат кофе усиливает прочие запахи даже тогда, когда сам уже неощутим?) Место это, далёкое от изысканности, привлекало, однако, светских гостей уникальностью, - настоящая турецкая кофейня была в Кишинёве пока что одна.
Охотников, оторвавшись от чтения, встал навстречу Пушкину и застыл в изумлении.
– Не лгут, - он глядел мимо лица Пушкина, в желтые глазки Овидия, крепко вцепившегося Александру в плечо.
– Вы теперь вечно будете с котёнком ходить?
– Пока не вырастет, думаю, - Пушкин не глядя потыкал Овидия согнутым пальцем. Котёнок куснул костяшку и мявкнул.
– Потом он станет тяжеловат для повседневного ношения. Буду рядом водить.
– Ладно, - Охотников в замешательстве окинул глазами столик, взял кубик рахат-лукума и осторожно сунул под нос Овидию. Овидий понюхал руку Охотникова, лизнул рахат-лукум и отвернулся.