Странный Брэворош

Полторак Сергей Николаевич

Как-то после школы они сговорились с Геной пойти попрыгать по сараям. Проходя вдоль Фонтанки, они увидели впереди шедшего им навстречу мужчину лет сорока.

–

Хочешь,

покажу

фокус?

–

спросил

вдруг

Генка.

–

Конечно,

–

с

готовностью

кивнул

Глеб.

Когда они поравнялись с мужчиной, Генка вдруг крикнул ему:

–

Женя,

поцелуй

стену!

Мужчина неожиданно повиновался: подошёл к

стене дома и прильнул к ней губами. Потом он побрёл себе дальше, как ни в чём не бывало.

Глеб застыл в изумлении и ужасе.

–

Классно, ага?! – гоготал Генка. – Это больной Женя, псих

сумасшедший!

Глеб колотил Генку Скобельдина долго и жестоко. Он даже устал от своего рукоприкладства, но всё продолжал бить ненавистного Генку и бить. Не известно, сколько бы продолжалось то избиение, если бы двое прохожих мужчин и дворник, выскочивший на шум из ближайшей подворотни, не скрутили Глеба. Примчалась «скорая помощь», и Генку повезли в больницу.

Глеба дворник отвёл в ближайшее отделение милиции. Там его допрашивал какой-то милицейский чин, похожий на фашиста. Глеб слушал милиционера, опустив голову, и молчал, на вопросы не отвечал. Не назвал ни своей фамилии, ни адреса. Не потому что боялся нахлобучки от мамы, а просто хотел вести себя смело с таким вот фашистом. Но мама всё равно пришла в отделение. Генка Ско- бельдин выдал Глеба врачам. Из больницы позвонили в милицию, из милиции в школу, а оттуда – маме на работу.

Дома мама сказала, что запрещает Глебу неделю читать книги и слушать радио. Глеб и без того очень переживал о случившемся. Переживал, но не сожалел.

Глеба исключали из пионеров на совете отряда. Исключала фактически Лидия Яковлевна, дети молчали. О причинах избиения Генки Скобельдина Глеб упорно никому не говорил. Не сказал ни в милиции, ни маме, ни на собрании совета отряда. Выписанный из больницы Генка тоже упорно молчал, что всеми расценивалось как благородство.

На педсовете встал вопрос об исключении Глеба из школы, но за него неожиданно вступилась Лидия Яковлевна, взяв большую часть вины на себя, дескать, допускала педагогические промахи в воспитании ребёнка. Ей объявили строгий выговор и, кажется, ли- шили премии. После этого Лидия Яковлевна почему-то повеселела и стала относиться к Глебу с теплотой, которой прежде не было.

Пойди, разбери их, этих Ушинских с Макаренками.

13.

Вам когда-нибудь приходилось быть евреем? Глебу впервые пришлось им побывать классе в четвёртом.

Уже зарубцевались душевные раны, которые были связаны с Генкой Скобельдиным. История эта почти забылась. О ней напо- минала разве что нижняя Генкина губа, украшенная двумя жирными шрамами. Сам Генка Глеба сторонился, что свидетельствовало о Генкином уме.

В пионерах Глеба по-тихому восстановили. Без торжественно- сти, конечно. Какая уж тут торжественность?

Учился он по-прежнему очень хорошо, особенно по арифме- тике и физкультуре. Урок «родной речи» тоже любил, хотя иногда у него и проскальзывали изрядно подзабытые «мартоношские» слова. Были это как слова его родного неизвестного языка, так и украинского. Однажды на уроке Лидия Яковлевна попросила на- звать

слово, обозначающее «гуся женского рода». Вместо вполне очевидной гусыни из глубин памяти Глеба всплыло украинское слово «гуска», над которым смеялся весь класс.

Но такие пассажи случались всё реже. Глеб вполне обрусел, хотя свою малую родину помнил прекрасно, вспоминая её с неизменной теплотой.

Он не ощущал себя русским. Ему вполне хватало того, что он чувствовал себя просто человеком.

Лицом он походил одновременно на маму и на отца, но был, если можно так выразиться, ухудшенной копией двух оригиналов. Природа умудрилась вытянуть из родителей самые неудачные чер- ты, доведя их едва ли не до гротеска. В общем, так себе получился экземпляр.

В конце третьего класса у Глеба волосы вдруг стали темнеть и начали виться, как у барана. Откуда какой-то новый ген в нём выскочил наружу – пойди, разберись! В сочетании с очками Глеб стал очень походить то ли на турка, то ли на араба. Но, поскольку в СССР и тех, и других практически не было, его гораздо легче было отождествлять с евреем. В Союзе с имперских времён проч- но прижилось польское обозначение этой древней нации – жиды. Когда Глеба во дворе впервые назвали жидом, он удивился: вроде не жадничал никогда. Но потом понял: слово «жид» говорят, когда хотят обидеть еврея.

Глеб любил евреев, как любил и остальных людей тоже. Под- лецов вроде Генки Скобельдина не любил, но ведь подлец – это не национальность. Глеб помнил и чтил Земляка, который был евреем и здорово помогал им с мамой. Глебу были глубоко симпатичны соседи по квартире Рафальсоны, с сыновьями которых он почти дружил и дружил бы по-настоящему наверняка, если бы не огромная разница в возрасте.

Он старательно пытался понять: почему можно не любить че- ловека только за его национальность, и не находил ответа. У него были причины для сомнения: если взрослые, которые умнее детей, не любят евреев, значит, он, Глеб, возможно, чего-то важного не знает. Чего-то такого, что радикально способно изменить его пред- ставление о человеколюбии.

На уроках в их классе очень часто Лидия Яковлевна говорила о дружбе народов СССР. Всем классом их водили в кино на фильм

«Свинарка и пастух», где красивый горец полюбил красивую рус- скую девушку, а она его. Такое отношение людей друг к другу было естественным, единственно возможным. Глеб не знал, что всё это называлось интернациональным воспитанием, но принимал его с охотой, как сами собой разумеющиеся отношения между людьми. Однажды, проходя мимо кабинета завуча, он нечаянно услыхал разговор завуча Надежды Ивановны с его классной руководитель- ницей Лидией Яковлевной. Он никогда бы не стал подслушивать,

но в их разговоре несколько раз прозвучала его фамилия.

–

Брэворош ни в коем случае не должен вручать цветы почет-

ному гостю, – услышал он громкие отрывистые слова завуча. – Вам

что, неевреев мало?! Почему именно какой-то жидёныш должен

вручать

цветы

народному

артисту

республики,

почему?!

–

Брэворош прекрасно учится, – оправдывалась классная руко-

водительница,

и