Странный гость
Шрифт:
Я ничего не понимал. Потом уж они мне объяснили. Оказывается, эта Аленушка лежит уже третий год. Все девочки из ее палаты, которые с ней в одно время поступили, давно уже встали, одна за другой выписались, а вчера ушла последняя ее подружка Римма Белова. Врачи обещали Алене, что она скоро встанет, обещали год назад, обещали полгода, обещали, что уйдет вместе с Риммой, а вот теперь говорят: нельзя, надо еще лежать.
Я представил себе, как это лежать три года на спине, ни разу не вставая, и мне страшно стало. Уж лучше вправду умереть, я эту Алену хорошо понимаю.
Тамара
— Тань, сигарету найди, хоть одну.
— Ты же слово дал! — возмущенно заявила она.
Все правильно, дал. Но ведь уговор был — в крайних случаях…
А что, сейчас крайний случай? — спросила она.
— Как видно, — он нервно похлопал себя но карманам.
— Ладно, уйди в коридор.
Он вышел. Таня поглядела на меня, приложила палец к губам, потом вытащила из стеллажа какую-то книгу, запустила руку, достала откуда то сбоку пачку, вынула одну сигарету, спрятала пачку обратно.
— Ну, все, иди, последнюю нашла.
Он вошел, взял сигарету, зажег ее, жадно затянулся и стал курить у приоткрытого окна.
— Пап, а что врачи говорят?
— К сожалению… — он вздохнул. — Ничего не говорят.
— Ну как это?. — она не сводила с него настороженных глаз. — Что-то же говорят?
Он стоял лицом к окну, не оборачивался. Таня подошла сзади, прижалась к нему.
— Ты не бойся, я ничего ей не скажу. Долго ей лежать?
Процесс утихает плохо, слишком медленно. Что-то мешает.
— А может быть, все из-за того, что она нервничает?
— Кто знает, может и это…
Они стояли оба у окна, она обняла его за плечи, прижалась щекой, а мне вдруг до того тоскливо стало, сил нет… Алену эту жаль, что ли. И домой вдруг страшно захотелось.
8
Таня
Мамы долго не было, и отец решил пойти ей навстречу, узнать в чем дело.
— Можно, я с тобой пойду, — попросила я.
Нет, Танечка, ты с Валерием побудь, нехорошо оставлять его одного.
Я и сама понимала, что нехорошо, но мне почему-то не захотелось оставаться с ним, сама не знаю, что со мной случилось.
Когда в прошлом году они мне сказали, что у меня есть брат, что он живет в другом городе, я так мечтала увидеться с ним! Я все время думала о нем, представляла, какой он, мечтала, что мы когда-нибудь встретимся и как это будет хорошо! Я даже письма ему писала, рассказывала ему о себе, о своей жизни, только не посылала, а прятала, думала, когда увидимся, я ему покажу их. И стихи сочиняла. И когда он приехал, я так радовалась! А он оказался какой-то странный, чуть что — включает свой магнитофон, смотрит на всех нас, будто посмеивается…
Отец ушел, мы остались вдвоем. Я сначала не знала, чем его занять, стала расспрашивать про их школу, про ребят и учителей, а он махнул рукой и сказал:
— Да ну их, ты лучше про себя расскажи — дружок у тебя есть?
Я, кажется, покраснела, сказала, что нет, а он усмехнулся снисходительно:
— Чего ж так, я бы первый влюбился, такая симпатяга! —
Я объяснила ему, что лежат у нас ребята только в одном корпусе, в третьем, и среди них есть очень хорошие, умницы, талантливые. Они все много читают, рисуют, лепят, стихи сочиняют. Стала ему показывать их рисунки, которые он и нам дарили, поделки из дерева и пластилина…
А он вдруг потянулся и говорит:
— чего-то меня в сон клонит, пойду я к себе на верхотуру, ладно?
Я сказала, что, конечно, пусть отдыхает, видно, после самолета еще не привык. Он взял свой магнитофон и полез наверх. Я еще спросила его вдогонку, поправилось ли ему там, на голубятне. О и сказал: «Очень! Приходи в гости!» и исчез.
Л потом я услышала, как он еще долго крутил свой магнитофон, значит, спать не хотел.
Вот уже три дня Валерий живет у нас, а я до сих пор не могу его понять. На второй день утром мы пошли на море. Я провела его через парк, спустились мы по лестнице к берегу. Там ребята, выздоравливающие, зарядку делал и под музыку. Я говорю ем у:
— Давай вместе с ними.
А он какого странно на меня пос мот ре л и говорит: Мне эта музыка в школе надоела. Ты иди, а я лучше на море посмотрю. «встала в строй, а когда зарядка кончилась и они пошли на завтрак, стала его искать — нигде не найду. Забеспокоилась, по берегу ношусь — нет его нигде. У меня аж сердце заныло. А дядя Миша, вахтер наш, лодку свою смолит на берегу, видит, что я бегаю, спрашивает: «Ты чего, дочка, ищешь кого?» «Дядь Миша, — говорю, — вы мальчика тут не видели с транзисторным магнитофоном, светловолосый такой». А сама чуть не плачу. «С транзистором, говоришь? Дак вон же он сидит наверху, на нас как раз глядит».
Посмотрела я наверх, куда он показывал, и вижу: сидит мой Валерий на перекладине, на краю беседки, поглядывает по сторонам, жует что-то, а рядом транзистор его стоит.
Я ему кулаком погрозила, поднялась по лестнице, подошла. А он как ни в чем не бывало говорит: «Жвачку хочешь?»
— Ты что, не видел, я весь берег обегала, тебя ищу?
— Видел, что бегаешь, а для чего — откуда мне знать. Может, ты зарядку продолжаешь…
Совесть у тебя есть? — говорю. — Я ж чего только не передумала… Мог бы окликнуть.
А он пожал плечами и говорит без всякого выражения:
— Совесть здесь ни при чем, каждый делает, что ему нравится, и нечего меня сторожить!
— А я и не думаю тебя сторожить, — говорю, — но пришли же мы вместе, я тебя в первый раз привела, значит, я отвечаю за тебя.
Уж как он тут расхохотался. Не по-настоящему, когда весело, а так, как в театре со сцены смеются, когда надо показать, что очень смешно. Потом сразу замолчал, и лицо его сделалось надменным.
— Запомни раз и навсегда, девочка, отвечаю за себя только я сам. Никто за меня не отвечает, и я ни за кого не отвечаю. Вот так. А теперь иди гуляй, ныряй, делай, что хочешь, я за тобой следить не буду, и ты, пожалуйста, делай то же самое, давай договоримся на будущее. Каждый живет сам по себе.