Странный гость

Александров Вильям Александрович

Почему?! Я же слышал, как ты поешь, у тебя хорошо получается, да и голос хороший. Эх, мне бы твой голос в молодости!

— И что бы вы делали?

— Пел бы! Со сцены! Я, знаешь, ведь заядлым любителем сцены был, вот только таланта бог не дал. А так ведь все свободное время в драматическом кружке проводил, там и с мамой твоей познакомился с. — А вы… любили ее?

Очень. Никого в жизни, пожалуй, так не любил, Он смотрел куда-то поверх моей головы, и глаза у него сделались грустными и ласковыми, и еще какими-то тоскливыми, что ли, даже не могу объяснить.

— А почему же…

Я не договорил, но он понял.

Знаешь,

я и сам все время об этом думаю. Очень часто думаю… И понять не могу. Ведь любила она меня тоже, я знаю…

Я смотрел на него и вдруг вспомнил маму на той фотографии и его тоже.

— А я вас видел вместе на фото, там весь ваш драмкружок, а вы на полу сидели, в первом ряду.

Да что ты! Неужели сохранилась?! А у меня ведь ничего не осталось, никакой памяти. Вот бы переснять ее, а? Мог бы ты это сделать?

— Нет, — опустил я глаза, — теперь не получится.

— Почему?

— Я порвал ее, — Порвал?! — лицо его дрогнуло. Он долго молчал, потом сказал совсем другим, каким-то незнакомым голосом: — Знаешь, коль уж зашел об этом разговор, давай поговорим, как мужчина с мужчиной. Я давно хотел…

— Давайте, — сказал я.

Видишь ли, бывает так, любят люди друг друга, а понять в чем-то главном один другого не могут. Не могут! И расходятся, расстаются, чтобы разорвать цепь взаимных обид. Кто из них виноват? Бывает, что никто, или оба одинаково, жизнь так сложилась неудачно для обоих, не нашли общего языка, общих интересов, жили в разных плоскостях. Вот мама писала мне как-то, что мы, вероятно, жили в разных сферах и, видимо, она права. А вот сейчас я получил от нее письмо, и понял из него, что последнее время ты стал плохо относиться к ней, озлобился, замкнулся в себе. Так вот, я хотел бы, чтобы ты понял: она искала счастья, не получилось. Не вини ее, будь ей опорой, она тебя любит…

— А я ее не виню, откуда вы взяли?

— Так мне показалось. Ну, а если ты винишь меня…

— И не Думал. Чего бы мне вас винить?

Не знаю… Но мне бы очень хотелось, чтоб мы с тобой стали друзьями.

— Ну… я… не против.

— Ладно, я понимаю, по заказу такие вещи не делаются. Во всяком случае, я бы очень тебя просил: постарайся посмотреть на все другими глазами, без предвзятости, без предубеждения. Мы все здесь больше всего на свете хотим, чтобы тебе было хорошо. Может быть, что-то у нас тебе покажется не так, но, поверь, все делается от чистого сердца.

— Я верю.

Вот и хорошо. Ну ладно… — он встал. — Я пойду, пожалуй, поздно уже. Ты извини, если что не так…

— Да нет, что вы. Все так…

Он ушел, а я взял гитару и попробовал подобрать один мотивчик. Тот самый, что Саша хотела спеть. Но то ли я его плохо запомнил, то ли она не так его пела, но у меня почему-то ничего не получилось…

Ну вот и поплыли мы по морю! Солнце светит, волны плещут, брызги летят, мотор стучит — красота! А вблизи море не синее, а темно-зеленое, на мармелад похоже, режет его на полном ходу наш корабль, белая пена выгибается вдоль бортов, расходится за ними двумя полосами, откатываются волны, а потом опять ударяют в борт, разбиваются… И берег уплывает, уплывает…

Сорок два санаторных гаврика стоят вдоль борта и смотрят в сторону берега. Я думал, они бесноваться будут, носиться, цепляться за канаты, как обезьяны, приготовился держать их, тянуть, лупить, но они, как завороженные, стоят и смотрят на то, как становятся все меньше и меньше деревья, люди,

дома, белые корпуса под зелеными крышами. И мне остается только следить, чтобы никому из них не вздумалось перегнуться за борт — это он меня еще на берегу предупредил. И все время я считаю их — должно быть сорок два, об этом он меня тоже предупредил. Кажется, пока все в порядке.

Правда, в одном месте, ближе к корме, собралась подозрительная компания, человек пять, за чем-то они с большим интересом следят, что-то там делают. Я подошел. Оказалось, привязали веревочкой бутылку, бросили ее за борт, и она скачет по волнам, как лягушка, а им это очень нравится. Ну, одному, который вытянул руку за борт, я отвесил на всякий случай шелобан, сказал, что в трюм отправлю, если еще увижу. Они все тут же отодвинулись от борта, я пошел дальше, а сам нет-нет да оглянусь на них, ничего, дистанцию держат.

А потом мы с ним столкнулись лицом к лицу. Шел он с каким-то пожилым дядькой в морской фуражке, разговаривал, а сам веселый такой, волосы растрепались на ветру, глаза светятся, и весь он какой-то праздничный, что ли. Увидел меня, остановился. «Ну, как, — кричит, — на борту порядок?» «Порядок», — говорю. «Ну, молодцом, так держать!» и пошел дальше. Я постоял, поглядел ему вслед, посмеялся, в моряка он играет, что ли…

Поднялись они с морячком по лесенке, зашли в какую-то белую будку, а через минуту я услышал его голос из репродуктора: «Ребята, обратите внимание, сейчас мы приближаемся к выступу, который называется Зеленый Мыс. Здесь на территории заповедника расположен знаменитый, единственный в своем роде ботанический сад…» и дальше стал рассказывать про этот сад, про то, какие удивительные цветы там растут, кто и когда их посадил, откуда их завезли. А потом стал говорить про бухту за Зеленым Мысом, какое это поразительно красивое место, как сюда приезжают художники со всех концов света, чтобы нарисовать этот залив, особенно вечером, перед закатом, потому что тут, оказывается, иол у частей Какое-то особое преломление света, и закаты здесь Невозможно красивые, почти фантастические…

Бедные санаторные лопушки! На них, видать, все это произвело такое впечатление, что они не знали, куда раньше глядеть — то таращат глаза на рупор, откуда слышен его голос, то вертят головой в сторону берега, изо всех сил стараются разглядеть эту невероятную красоту!

А еще через какое-то время я увидел его уже среди них. Они окружили его плотной кучей, а он толковал им что-то про Айвазовского, про поэта Волошина, стихи какие-то читал…

Пока они таращили глаза и ворочали своими стрижеными головами, я решил обойти теплоход, осмотреть его получше. Зашел на противоположную сторону и вижу — стоит у пустого борта, спиной ко мне, щупленькая фигурка с острыми плечиками. Что-то знакомое в ней почудилось мне, подошел, глянул, ну точно, она, Саша. Стоит, руками за борт взялась и глаз с моря не сводит, ничего вокруг не замечает.

Я стал рядом, постоял немного, говорю:

— Здравствуй, Саша.

Она поглядела на меня, губы чуть дрогнули.

— Здравствуй, — говорит. И опять туда, в морскую даль смотрит.

— Ты чего здесь одна? — спрашиваю. — Все там стоят, красоты изучают, про Айвазовского слушают…

А мне здесь хорошо, — говорит, — я на море люблю смотреть.

Постояли мы так, помолчали. Я поглядываю на нее сбоку, вижу, она и впрямь с воды глаз не сводит, будто заворожили се зеленые волны.