Странный гость
Шрифт:
Я уже подошел к дому, вижу свет в окне на втором этаже. Значит, они уже там. Залез я по железной лестнице, пробрался через чердак, руки выставил в темноте, шел потихоньку, потом стенку нащупал и дверцу, открыл ее и в к о мл а те очутился. Только хотел зажечь свет, слышу — голоса внизу, подошел на цыпочках к люку, а они, оказывается, все трое на кухне сидят, разговаривают, и еще кто-то четвертый там, спорит с ним; говорит: ты им своими мечтами головы только забиваешь. Прошел я потихоньку к тахте, сел и слушаю. Тамара говорит: «Это
А потом этот, что басом говорил, что-то такое сказал, я не расслышал, и они захохотали все вчетвером. Хохочут все вместе — тот басом, ОН — тенором, Тамара — уж бог знает чем, а Танька аж завизжала — таким блаженным, радостным писком. И вот, честное слово, этот писк меня доконал. Ничего не слышу, только этот радостный визг в ушах стоит… И чтоб не слышать его, я уж сам не помню как, нащупал в темноте свой магнитофон, нажал клавишу и вывернул громкость на полную силу. Весь их дом аж вздрогнул, аж покачнулся, ей-богу…
Гуд дэй, Мери, ай лав ю-ю, Вен ю э фа-а, эй вери сэд…Я хотел тут же — через чердак, по лестнице, вниз, но Танька опередила меня. Влетела в комнату, щелкнула выключателем, стоит, таращит на меня свои сияющие глаза, свою смеющуюся, радостную физиономию.
— Так ты здесь? А я думала…
— Ты думала?! — заорал я в это счастливое, безмятежное лицо. — Ты много думала?! Ты думаешь, он твой отец — да? Ты думаешь, она твоя мать — да? Они ведь подобрали тебя в детском доме, никакая ты им не дочь, поняла?
Она так и застыла с открытым ртом. Стоит, слова сказать не может.
А потом как закричит:
— Неправда! Неправда! — И ногой топнула. И слезы прямо-таки брызнули. — Какой же ты злой! Какой же ты злой!
— Ладно, я злой, вы все добрые. А ты пойди, спроси их. Спроси! Чего ж ты стоишь?!
И вот тут я увидел ужас в ее глазах.
Она еще по привычке хотела кинуться вниз, по лестнице, к ним, к папе и маме, чтобы пожаловаться, спрятаться, чтобы они утешили ее, как всегда утешали, и вдруг остановилась, поняла, что никто в мире ее теперь не утешит.
Она, как слепая, прошла через комнату к двери, ведущей на чердак, вошла туда, в темноту, и упала там, я слышал.
И только тогда я понял, что наделал.
Наверху гремела музыка, завывал хриплый неистовый голос, ничего, кроме этого голоса, слышно не было, но Николай Петрович почувствовал неладное. Он поднялся по лестнице, заглянул в комнату и увидел, что Валерий стоит возле открытой
И на всю комнату, на весь дом, разносится из маленького черного ящика:
Гуд дэй, Мери, ай лав ю-ю, Вен ю э фа-а, ай эм вери сэд…Звук оборвался, и я услышала голос Николая:
— Что случилось, Валерий?
— Ничего.
— Где Таня?
— Там.
Раздались шаги, Николай прошел на чердак, потом вернулся.
— Где Таня, спрашиваю? — он был очень взволнован, я слышала.
— Не знаю, была там. Пошла туда.
— Зачем? Что у вас тут произошло?
— Ничего… Просто я правду ей сказал.
Ка-кую правду? — голос Николая был натянут, как струна.
Я увидела глаза Арсения, и мне страшно стало. Подошла к лестнице. Наверху было тихо. Так тихо, что мне показалось — я услышала, как бьется чье-то сердце. Потом заскрипели половицы, видимо, Николай подходил к Валерию.
— Какую правду ты ей сказал?
— Ну… Что она не ваша дочь.
Как я удержалась на ногах — не знаю. Арсений схватил меня сзади за плечи.
Николай задохнулся, — сказал ей…
— Я ведь правду сказал, верно?
— Боже мой!.. Я ведь думал, что ты человек. Испорченный, но человек. А ты…
Что-то грохнуло. Я не выдержала, побежала по лестнице.
Николай стоял сгорбившись, схватившись за край стола. Рядом, на полу, валялся опрокинутый стул.
Валерий, с гитарой в одной руке, с чемоданом — в другой, пятился к двери, ведущей на чердак. Он увидел меня, и в его испуганных глазах мелькнуло что-то вроде облегчения.
— Тамара Михайловна, я…
— Замолчи, — Николай говорил тихо, но голос у него был такой, что Валерий тут же подчинился. — Поставь чемодан. Положи гитару.
Валерий, не спуская глаз с Николая, беспрекословно исполнял все, двигался он словно в гипнотическом сне, медленно опустил на пол чемодан, осторожно положил на тахту гитару, и тут же отступил на прежнее место — к двери.
Николай оторвался от стола, стал подходить к Валерию, шел он нетвердо, его пошатывало, и лицо у него было такое, что я испугалась, кинулась между ними.
— Коля, опомнись! Ведь это ребенок! Он сам не понимает, что сделал!
— Ребенок? Откуда же в нем столько жестокости, садизма?
— Нет! — закричал Валерий. — Вы же не знаете. Вы ничего не знаете…
Он закрыл лицо руками.
— Ладно. Сейчас не время выяснять… — Николай сделал шаг к двери. — Иди за мной! — приказал он Валерию.
— Куда?
— Иди за мной! — повторил он чуть громче, тем же страшным беспощадным голосом. — Будем искать ее. На берегу. И знай — если что-то случится с ней…