Странный гость
Шрифт:
На счетчике было четыре рубля двадцать копеек. Николай Петрович чуть замешкался» у него было три рубля, остальное он набирал мелочью. Пока набирал, Валерий уже вышел из машины, достал из багажника свой чемоданчик и остановился чуть поодаль, разглядывая высокую металлическую ограду, ворота, вывеску.
— Возьмите, — Николай Петрович протянул деньги водителю.
Но тот покачал головой:
— Не надо, уже рассчитались.
— Как это? Когда?
— Молодой человек рассчитался… — водитель кивнул в сторону, где стоял Валерий.
Николай Петрович так и застыл с протянутой рукой, ему вдруг стало невыносимо жарко.
— Как нехорошо получилось! Ну зачем же вы…
— Успокойся, пожалуйста, — прошептала Таня. — Пойдем.
Они вышли, остановились возле Валерия, и все трое почему смотрели, как осторожно разворачивается на шоссе машина. Шофер выехал на противоположную сторону, посигналил за чем-то, помахал рукой и уехал.
Стало совсем тихо. Только слышно было, как шумят деревья в парке.
— Пойдемте, — сказал Николай
— Пойдем, Валерий, — тихо позвала его Таня и тронула за рукав.
5
Валерий
Машина уехала, а мне вдруг так тошно стало — сил нет. На кой черт я сюда приехал — в эту богадельню? Как увидел эти решетки, ворота, цветочки, дорожки, все такое прилизанное, чистенькое — на меня сразу зевота напала. Это у меня всегда так, как тошно отчего-то — сразу зевота. Только глянул, сразу понял, что будет. Будут они меня воспитывать. Этот смурной чудак в сползающих брюках, который считает себя моим отцом, и эта длинноногая глазастая девица, его приемная дочка. Они ведь думают, что я ничего не знаю, а я отлично помню, как давным-давно, когда я еще под стол пешком ходил, Люда говорила своей закадычной подружке теть Вале: «У Николая с Тамаркой своих детей нет, девочку из детдома взяли на воспитание». Мне она всегда говорила, что мой папа — Алик, и я всегда говорил «папа Алик», — и он мне «сынок», «сынуля», и вообще мы с ним очень любили друг друга, он отличный мужик — веселый, красивый и умный, все на свете знает, что ни спросишь — ответит. И добрый. У Люды что-нибудь попросишь, ну, купи мне велик, — она тянуть начинает, то да се, ты еще маленький, подрасти немного, а ему только заикнись, он тут же тебе притащит, что хочешь — и велик, и магнитофон… Мой транзисторный маг — его подарок. Купил он мне его позже, когда они разошлись с Людой и опять сошлись ненадолго. А теперь в последнее время, она, видите ли, вспомнила, что мой отец — Николай Светланов, ее первый муж, которого я и в глаза никогда не видел. Ну, тут уж я не выдержал, выдал ей на полную катушку, чего, мол, ты мне голову морочишь — то Алик, а теперь Николай! Не хочу я знать никакого Николая, есть у меня отец — Алик, а вернее Олег, Ставский, мы с ним друзья, мы с ним любим друг друга, и мне другого отца не надо. А она стала плакать, ругать себя, говорить, что был у нее в юности единственный настоящий друг Коля Светланов, чудесный парень, который любил ее безумно, а она его бросила, вы шла замуж за Алика, потому что ей казалось, что у них с Аликом гораздо больше общего — театр, сцена. А потом и с Аликом не поладилось. Она все искала чего-то необыкновенного, чего-то особого во всех смыслах, а Коля звезд с неба не хватал, был обыкновенным хорошим парнем, да и с виду невзрачный, но он любил ее очень, боготворил, и вот сейчас, глядя на меня, она все чаще вспоминает его и думает, что из-за нее я расту без настоящего отца, и от этого ей очень больно… А я сказал, что она хорошо сделала, что ушла от невзрачного, мне такого отца не надо, и вообще никакого отца мне не надо, мне с ней вдвоем хорошо, ни у кого нет такой мамы, актрисы, когда мы с ней рядом по улице идем, все оглядываются, все ее узнают, и я ее люблю… А она кинулась меня целовать и стала просить у меня прощения, уж не знаю за что…
Так мы с ней поговорили в тот раз, а в другой раз я попросил, чтобы она рассказала мне про этого Светланова. Она сказала, что его все называли Светлашечка, что был он кудрявым, светлоглазым и очень добрым, все для людей — ничего для себя, и от этого его считали немного блаженным. Я здорово смеялся когда представил себе, что у меня мог быть отец, которого называют «Светлашечка»,? потом спросил, нет ли у неё фотографии. Она нашла какую-то старую, когда они вместе в студенческом театре были и сфотографировались кучей после какого-то вечера. И хоть я ни грамма не верил, что он мой отец, все-таки рассматривал долго этого чудака, который сидел на полу, в первом ряду и улыбался до ушей. Я еще спросил ее, отчего у него уши на фотографии торчат, как у собаки. Она засмеялась, и сказала, что перед самым вечером он пошел стричься, все времени не мог выбрать, а парикмахерская была уже закрыта, и его так обкарнал один самоучка в общежитии. А вообще уши у него всегда немного торчали, от этого он выглядел чуть смешно и мило, а когда зарастал своими кудрями, то их совсем не видно было.
Я потом долго рассматривал себя в зеркале, пришел к выводу, что она все врет мне насчет Светланова, что я гораздо больше похож на Олега, он ведь тоже был на этой фотографии.
Фотографию я положил на место, а потом потихоньку взял, держал все время у себя, рассматривал их всех троих. А потом вдруг взял и порвал, такое зло меня взяло. И засело, что вот я должен увидеть этого Светланова. Зачем — сам не знаю, а вот должен — и все. Несколько раз я с ней об этом заговаривал, она и слышать не хотела. Но вдруг согласилась, в один вечер. Она пришла в тот день рано. Обычно раньше двенадцати я ее дома не видел, а тут пришла часов в шесть какая-то пасмурная, села у себя в комнате у окна и сидела долго, глядела на улицу, не оборачивалась. Никогда она так не сидела, и мне чего-то не по себе стало. Обычно, как придет, пусть даже поздно, всегда говорит со мной, рассказывает, шумит — ругает
— Знаешь, Валерик, я решила — надо тебе к отцу съездить.
Я лежу, читаю, жую — ничего но слышу.
— Ты слышишь меня? — спрашивает.
— Чего? — говорю я и продолжаю читать.
— К отцу тебе надо съездить.
— К какому? — спрашиваю.
— К настоящему, — говорит, а голос дрожит, сейчас заплачет, — к Николаю Петровичу Светланову… Он давно хотел с тобой встретиться, я не соглашалась. А теперь решила — надо. Ты хочешь поехать?
— Не знаю, — говорю.
— Ты же хотел? Сам меня сколько раз Спрашивал.
— Раньше хотел, а теперь не хочу!
— Почему?
— Потому говорю. Протянул руку, включил Боба, он как зарычит, сразу заполнил всю комнату. Она зажала уши ладонями.
— Ты что, разговаривать со мной не хочешь?
Я пожал плечами, читаю, жую.
— Я тебя спрашиваю, ты хочешь встретиться со своим отцом? — кричит она, но Боба ей не перекричать.
— А ты уверена, что именно он — мой отец? — спрашиваю я тихо. Но она услышала. Ударила кулаком по клавишам, Боб взвизгнул, завертелась бешено кассета, пленка порвалась…
— Не ломай магнитофон, — говорю, — он не твой, его мне отец подарил!
Она закрыла лицо руками, как зарыдает, — я уж не рад был, будто умер кто. Стонет, раскачивается, сотрясается вся. Я не выдержал, принес ей воды в стакане.
— На, — говорю, — выпей.
Она стакан взяла двумя руками, к губам поднесла, а напиться не может, зубы об стекло стучат.
— Ну, хватит, — говорю, — успокойся.
— Т-т-ты по-по-едешь?
— Поеду, если тебе так хочется. Не пойму только, чего это тебе вдруг понадобилось.
— По-пой-мешь к-ко-гда-нибудь…
Вот так мы и договорились.
И вот я стою на краю дороги, машина только что ушла, справа от меня ворота, слева — они. Таня и Николай Петрович, он взял мой чемодан и ждет. А я стою и думаю: зачем я сюда приехал в чужой город, к этим людям?
Кто-то трогает меня за рукав. А, это она, Таня.
— Пой-дем, Валерий! — говорит она еле слышно, нараспев, а в глазах — страдание, ну прямо Травиата, арию сейчас запоет и в обморок… Это она, значит, за меня переживает, какой я, видите ли, несчастный, без отца живу, полукруглым сиротой. Ей и невдомек, что у меня в отцах недостатка не было. А главное, никто никогда надо мной не командовал, никто меня не поучал, а, наоборот каждый мне старался угодить. А ее, видать, дрессируют с утра до вечера, вишь, какая паинька, целый день небось долдонят — это хорошо, Танечка, а это — бяка, нельзя! Ну, ничего, я ее растормошу, вообще-то она, видать, ничего, только уж больно дрессированная.
— Пойдем, Валерий! — и тянет меня за рукав. Ну, что ж, пойдем, раз уж тебе так хочется.
Пошли мы через проходную Там старичок в синих штанах сидит,? и кобура пустая на боку. Умора!
Здравствуйте, Николай Петрович, — говорит, — встретили сыночка?
Встретил, Иван Мартирьевич, встретил. Вон какой взрослый.
Ну и хорошо, — говорит старик, — ну и ладно. Отдохнет у нас, поправится… А то бледненький больно, занимался, видать, много. Пущай поживет подольше. — г. Это уж как ему понравится, — говорит Николай Петрович, а сам не глядит на меня, вперед проходит. Я за ним иду, а следом за нами Таня.