Странствия Франца Штернбальда
Шрифт:
Рудольф умолк.
— Господин поэт, — спросил он скромно, — с вашего дозволения, я хотел бы немного изменить размер.
Соперник его погрузился в раздумье, потом кивнул, давая согласие на такую вольность. Рудольф продолжал, возвысив голос:
Были судьбы безжалостно строги, Так что землю покинули боги; Петь больше любовь не могла, Горы высились, горестно голы; Без цветов обездолены долы, Луну опечалила мгла. В скорбном страхе нам жить неохота, Движет смертными только работа; Слишком сумрачен жизненный путь; Изменило нам даже томленье, Даже тайное наше стремленье Дорогое былое вернуть.— Не правда ли, — сам себя перебил Рудольф, —
Однако, друзья мои, мне надоело петь и пить.
И с этими словами он соскочил со стола.
Пьяное общество загудело от споров, кого из поэтов следует признать победителем. Большинство голосов было отдано старому певцу; некоторые же, считая, что выкажут более тонкий вкус, если отдадут предпочтение новому, стали рьяно поддерживать Флорестана 21*; среди них был и Штернбальд.
— Я никак не мог уразуметь, куда клонит молодой человек со своей песней, — сказал один из старших. — Хорошая застольная должна быть простой и задушевной, так что каждому захотелось бы подхватить припев, и поэтому там должны быть рифмы «наливай», «выпивай» и «подпевай», которые и в самом деле всегда встречаются в застольных. А что мне во всех этих историях?
— Верно, — ответил Флорестан, — ничего; но, дорогие друзья, что вам тогда и в самом вине? Ведь если бы вы пили воду, то были бы куда воздержнее.
— Нет, — вскричал еще кто-то, — и в вине можно и должно быть воздержным; наслаждение для того и существует, чтобы им наслаждались, да только не без ума.
Рудольф рассмеялся и признал его правоту, чем многих примирил с собою и привлек на свою сторону.
— Я вижу в твоем стихотворении только один недостаток, — сказал Штернбальд, — у него нет конца.
— А почему все на свете непременно должно иметь конец? — воскликнул Флорестан. — Да еще в поэзии, которая должна восхитить наш дух! Неужели вы начинаете игру только для того, чтобы прекратить ее? Выходя гулять, сразу начинаете думать о возвращении? Ведь гораздо красивее, когда звук замирает тихо и мало-помалу, когда не умолкает шум водопада, не утихает песнь соловья. Разве нужна зима, чтобы наслаждаться весной?
— Возможно, вы и правы, — согласился кто-то, — в особенности застольная, от которой не требуется ничего, кроме чистого веселья, может обойтись без конца.
— Ну что вы такое говорите! — вскричал сумасброд Флорестан, мгновенно оборачиваясь против него. — Никакое наслаждение, никакое удовольствие было бы невозможно, ежели бы оно не имело конца, длилось бы вечно. Ежели я еду по аллее, как бы ни была она красива, я должен все же иметь возможность дойти до последнего дерева, остановиться и полюбоваться в последний раз на дорогу, которой шел. Любовь, радость и восторг были бы мукой нашей жизни, ежели бы длились без перерыва; то, что они превращаются в прошлое, делает возможным будущее счастье, более того, смерть всякого великого человека так же необходима, как и его достославные подвиги, чтобы я мог вывести сумму его совершенств и почитать его несомненно. А в искусстве и подавно конец — это исполнение начатого.
— Странный вы человек, — сказал старый поэт. — Ну так допойте нам вашу песню до конца, раз уж без него никак нельзя обойтись.
— Предупреждаю, что он понравится вам еще меньше, — сказал Флорестан. — Но будь по-вашему.
Он снова взял цитру, заиграл и запел.
Бахус гонит прочь морозы И выращивает лозы, Их своей улыбкой греет, Ветерком прохладным веет. Купы вязов понемногу Оплетает виноград; Удалось творенье богу, И творец новинке рад. Он цветами щеголяет, Ягоды благословляет; Боится богов божественный гость, Он в мире земном виноградная гроздь. Приходят к нему в томленьи, И обретают утоленье; Всех утешает огненный сок, Бога являет каждый глоток.Тут он замолчал и с благонравным поклоном отложил цитру.
— Да он просто безбожник, — закричали многие из слушателей, — конец вашей песни — это самое непозволительное из всего, что мы от вас услыхали.
Вновь разгорелся спор о том, кому из поэтов отдать предпочтение. Штернбальд с горячностью защищал друга и при этом несколько раз назвал его по фамилии — Флорестан; второй поэт, услышав это, заинтересовался, стал расспрашивать, разговор принял иной оборот 22*. Выяснилось, что соперники состоят в родстве; они обнялись, оба были рады неожиданной встрече, и больше уже никто не думал сравнивать их таланты.
Глава четвертая
Тут общество распалось, и после всей сутолоки Франц с удовольствием вышел из дому и направился в дворцовый парк 23*. Нарядно одетая дама, которую он сначала не узнал, встретилась ему в одном из переходов; это была не кто иная, как прекрасная охотница. Они приветливо раскланялись, но после непродолжительной беседы снова расстались. Франц в задумчивости рассматривал искусно сделанный фонтан, приятно освежавший воздух своими хрустальными струями и издававший нежное журчанье, под которое еще охотнее и приятнее заливались птицы. Он вслушивался во все это многообразие прелестных звуков, в этот своеобразный дуэт фонтана и лесных обитателей, а потом дух его снова унесся в удивительную волшебную даль.
«Что это: обман зрения или правда? — спрашивал он себя; — уж не знаю, то ли и в самом деле мне всюду встречается ее прекрасный образ, то ли он лишь всюду мерещится мне? Эта графиня похожа на нее — ту, чьего имени я не знаю, кого я ищу, но с такою медлительностью, ради кого я живу и кого наверняка потеряю».
Из кустов раздались звуки флейты, и Франц присел на дерновую скамью в тени, чтобы послушать на покое. Музыка смолкла, и хорошо знакомый голос запел:
Зов томительной отрады, Лейся в дальний дол с тоской; Нет в горах тебе преграды, Вторя зову ореады, Вверься ты волне морской! Тени в призрачном скольженье; Ночь лесная зелена; Ветви в трепетном движенье, Так бежит воображенье В мановенье вещем сна. Ты повей воспоминаньем, Незабвенное маня; Освяти ты заклинаньем Грудь мою, вселив признаньем Силу новую в меня. Дети лакомы до шуток, Я беспутное дитя; Я, как прежде, чист и чуток, Верен сердцем, кроме шуток, Изменял тебе шутя. Лес и дол и холм зеленый, Вам открою страсть мою, Я, закатом окрыленный, В край умчавшись отдаленный, Был бы с нею, как в раю. Так и пышет нежным жаром Свадьба неба и земли; Я подвержен этим чарам, Обреченный горьким карам От возлюбленной вдали. С возвращением денницы Вспыхнут небо и земля; Но, минуя все границы, Не открыл моей темницы Май, счастливых веселя. Блекнут розы нам на горе. Мир без них еще грустней; У любимой май во взоре; Мчись же время, чтобы вскоре Снова встретиться мне с ней.