Странствия убийцы [издание 2010 г.]
Шрифт:
Я хотел встать на ноги, но не смог и снова опустился на землю, оставив попытки подняться. Это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме моей женщины, моего ребенка и того, что я не могу немедленно отправиться к ним, так же как не могу подняться на ночное небо и снять с него луну. Я смотрел вдаль, на реку — полоску черного блеска в лунном свете, покрытую рябью, — которая должна была унести меня домой. Но этого не произойдет, потому что одной моей воли недостаточно, чтобы выжечь этот приказ из своего сердца.
— Баррич, — взмолился я вслух, как будто он мог слышать меня, — умоляю, позаботься о них, смотри, чтобы с ними ничего не случилось. Охраняй их, как будто они твои собственные, пока я не приду к ним.
Я не помню, как возвращался к загонам и укладывался спать. Но пришло утро, и когда я открыл глаза, то был там.
— Ты бы лучше вставал, — сказал он и потом, вглядевшись, заметил: — У тебя глаза красные. Что, была бутылка и ты не поделился?
— У меня нет ничего, чем я мог бы с кем-нибудь поделиться, — ответил я коротко и поднялся на ноги. В голове у меня стучало.
Я думал, как же Молли назовет ее. Может быть, именем какого-нибудь цветка? Сирень или что-нибудь вроде этого. Роза. Ноготок. Как бы я назвал ее? Это не имеет значения.
В следующие несколько дней я делал то, что мне было велено, и делал это хорошо и тщательно, не отвлекаясь на раздумья о будущем. Где-то во мне бился о стены своей темницы безумец, но я не хотел ничего знать об этом. Я пас овец, ел утром и вечером, ложился ночью и вставал на рассвете. Я двигался вперед в пыли повозок и лошадей, которая густо лежала на моих ресницах и от которой совершенно пересохло мое горло, и не думал ни о чем. Мне не нужно было думать, чтобы знать, что каждый шаг приближает меня к Верити. Я почти не разговаривал, и вскоре даже Крис устал от моего общества, потому что не мог вызвать меня на спор. Я занимался овцами и был самой лучшей пастушьей собакой на свете. По ночам я не видел снов.
А для остальных жизнь продолжалась. Хозяйка каравана вела нас хорошо, так что не было никаких происшествий. Наши неприятности сводились к пыли и недостатку воды. Редкие привалы мы принимали как естественную часть путешествия. По вечерам, после того как овцы были устроены, а еда приготовлена и съедена, кукольники репетировали. У них было три пьесы, и они, по-видимому, собирались отточить их до совершенства к тому времени, когда мы достигнем Голубого озера. Иногда это были только движения кукол и их диалоги, но несколько раз они устраивали полное представление, с факелами и декорациями. Их хозяин был очень строг, у него всегда был наготове хлыст, и он не жалел ударов даже для наемной помощницы, если считал, что она заслужила их. Одна неправильно интонированная строка, одно движение руки марионетки, отличавшееся от плана мастера Делла, и он уже размахивал хлыстом. Даже если бы я был в подходящем настроении для развлечений, это бы мне все испортило. Поэтому чаще всего я сидел и наблюдал за овцами, пока остальные хлопали кукольникам.
Ко мне иногда присоединялась менестрель, стройная женщина по имени Старлинг. Вряд ли ей особенно нравилось мое общество. Скорее всего, дело было лишь в том, что я отходил достаточно далеко от лагеря и она могла упражняться на арфе вдалеке от бесконечных репетиций и рыданий помощников. А может быть, в том, что я был из Бакка и понимал, чего ей недостает, когда она тихо говорила о чайках и синем небе над морем. Она была типичной уроженкой Бакка, темноволосой, темноглазой и не выше моего плеча. Одевалась она просто — в синие гамаши и тунику. Уши у нее были проколоты для серег, но никаких украшений не было. Обычно она сидела недалеко от меня, перебирала струны и пела. Приятно было снова услышать акцент Бакка и знакомые песни Прибрежных герцогств. Иногда она разговаривала. Это была не беседа. Она говорила сама с собой, а я просто оказывался в пределах слышимости. Так некоторые люди говорят с любимой собакой. Таким образом я узнал, что она была менестрелем в маленьком замке в Бакке, в котором я никогда не бывал и который принадлежал аристократу, чьего имени я не знал. Слишком поздно было горевать об этом; ни замка, ни аристократа уже не существовало, все было сметено и сожжено красными кораблями. Старлинг спаслась, но у нее не было больше крова над головой и господина, которому она могла бы петь. Так что ей пришлось положиться на себя, и она решила уйти подальше в глубь страны, чтобы никогда не видеть больше кораблей, какого бы цвета они ни были. Я мог понять ее порыв. Уходя, она сохранила в памяти Бакк таким, каким он когда-то был.
Смерть прошла рядом с ней, едва не задев своими черными крыльями. И Старлинг не собиралась умирать вот так, простым менестрелем мелкого вельможи. Она хотела сделать себе имя, стать свидетелем великого события и сочинить об этом балладу, которую будут исполнять многие годы. Тогда она станет бессмертной, потому что ее будут помнить столько времени, сколько будут петь ее песни. Мне казалось, что у нее было бы больше шансов засвидетельствовать нечто подобное, если бы она осталась на побережье, где шла война. Но как бы в ответ на мою невысказанную мысль Старлинг объяснила, что собирается описать событие, участники которого останутся в живых. Кроме того, если ты видел одну битву, ты видел их все. Она не находила в крови ничего особенно музыкального. На это я молча кивнул.
— Ах! Мне казалось, ты выглядишь скорее как воин, чем как пастух. Овцы не ломают людям носы и не оставляют на лице таких шрамов.
— Именно так они и делают, если пастух падает со скалы, когда ищет стадо в тумане, — сказал я мрачно и отвернулся.
За все время, что я шел в караване, это была самая длинная беседа.
Мы шли дальше, двигаясь с той быстротой, какую могли выдержать нагруженные телеги и овцы. Дни были удивительно однообразными, как и местность, по которой мы проходили. Время от времени появлялось что-то новое. Иногда это были другие караваны, разбившие лагерь у водоемов на нашем пути. В одном месте было что-то вроде таверны, и туда хозяйка каравана доставила бочки с бренди. Один раз за нами полдня ехали верховые, похожие на бандитов. Но после полудня они отстали от нас — то ли свернув в нужном им направлении, то ли решив, что наше добро не стоит их усилий. Иногда нас кто-нибудь обгонял — гонцы или всадники, которых не задерживали овцы и повозки. Однажды промчался отряд гвардейцев в цветах Фарроу. У меня было неприятное ощущение, когда они проезжали мимо нашего каравана, как будто какое-то животное царапнуло по стенам, охранявшим мое сознание. Может быть, с ними ехал кто-то из владеющих Силой? Барл, Каррод или даже Уилл? Я попытался убедить себя, что просто испугался вида коричневой с золотом формы.
Как-то раз нас остановили кочевники, на чьих землях мы находились. Они подъехали к нам на крепких маленьких лошадях, на которых не было никакой сбруи, кроме недоуздков. Три взрослые женщины и мальчик были светловолосыми, лица их почернели от солнца. На щеках мальчика была татуировка в виде полос, как у кошки. Их появление было поводом для полной остановки каравана, потому что Мэдж организовала стол и подала особый чай с засахаренными фруктами и конфетами из кукурузного сахара. Я не видел, чтобы из рук в руки переходили деньги, — только это церемониальное гостеприимство. По поведению кочевников я решил, что Мэдж давно знает их и что ее сын воспитывался в уважении к этому соглашению о проезде.
Но большинство дней были похожи один на другой. Мы вставали, ели, шли, останавливались, ели, спали. В один прекрасный день я поймал себя на том, что думаю, научит ли Молли нашу дочку делать свечи и ухаживать за пчелами. Чему бы я мог научить ее? Приготовлению ядов и технике удушения? Нет уж. Я бы научил ее писать и читать. Она будет еще достаточно маленькой, когда я вернусь, и я смогу научить ее этому. И передать все знания, которые сам получил от Баррича. В этот день я понял, что снова начинаю задумываться о будущем, планировать, какой будет моя жизнь после того, как найду Верити и каким-то образом доставлю его назад в Бакк. Сейчас моя малышка всего лишь младенец, она сосет грудь, смотрит вокруг и открывает для себя что-то новое. Она еще слишком маленькая, чтобы понять, чего ей не хватает, и осознать, что отца нет рядом с ней. Я скоро вернусь к ним — до того, как она научится говорить «папа». Я еще увижу ее первые шаги.
Это решение что-то изменило во мне. Я никогда раньше не заглядывал так далеко. Но теперь у меня была цель, ради которой я должен жить. Я смотрел вперед и воображал, как буду учить свою дочку, наблюдать, как она растет, веселая, умная и хорошенькая, любящая своего отца, ничего не знающая ни о какой другой его жизни. Она не будет помнить меня с гладким лицом и прямым носом. Она будет знать меня только таким, каким я стал сейчас. Как ни странно, это было очень важно для меня. Так что я пойду к Верити — он мой король, я люблю его, и он нуждается во мне. Но когда я его найду, это не будет означать, что мое путешествие закончилось. Оно только начнется. Когда я разыщу Верити, то вернусь домой, к Молли и моей дочке. О Регале я на некоторое время забыл.