Странствия

Пинто Фернан Мендес

На следующий день, седьмой после нашего несчастья, почти уже на закате мы увидели, что вверх по реке подымается на веслах баркас, груженный солью. Когда он поравнялся с нами, мы бросились на колени и стали умолять гребцов взять нас с собой. Они на мгновенье остановились и с удивлением смотрели, как мы стоим на коленях и воздеваем руки к небу, словно произнося молитву; ничего нам не ответив, они снова было взялись за весла, но мы стали громко кричать и, обливаясь слезами, умолять, чтобы они не бросали нас здесь на погибель.

Услышав наши крики, из-под навеса вышла уже пожилая женщина, внешним видом и серьезностью своей внушившая нам большое к себе уважение; как выяснилось впоследствии, мы не обманулись. Увидев плачевное наше положение и сострадая нашим невзгодам и ранам, которые мы ей показывали, она приказала баркасу пристать к берегу, взяла в руки палку и несколько раз ударила ею гребцов, которые не хотели ее слушать. Наконец баркас подошел, шесть матросов выскочили на берег и, взвалив нас себе на спины, доставили на ладью.

Эта почтенная женщина, видя, что мы изранены и на нас измазанные грязью и кровью рубашки и штаны, велела нас первым долгом вымыть. На нас вылили множество ведер воды, после чего она приказала выдать нам по куску ткани, чтобы было чем прикрыть наготу, а потом, усадив рядом с собой, велела принести нам поесть и собственноручно поставила перед нами пищу, сказав при этом:

— Ешьте, несчастные чужестранцы, и не падайте духом из-за того, что оказались в столь плачевном положении. Перед собой вы видите женщину, и не такую уж старую, раз мне не больше пятидесяти лет; без малого шесть лет тому назад мне довелось попасть в плен, причем у меня было отобрано более чем на сто тысяч крузадо имущества и на глазах погибло трое детей и муж, которого я любила больше глаз своих, и два брата, и зять, — всех их хоботами разорвали на части слоны короля Сиамского. Но беды моей тяжкой и горестной жизни этими ужасами еще не исчерпываются: мне пришлось видеть, как трех моих юных дочерей и мать мою, и отца, и еще тридцать двух родственников моих — племянников и двоюродных братьев — бросили в раскаленные печи, где они раздирали небо своими криками, умоляя бога помочь им в столь нестерпимой муке. Но грехи мои были столь велики, что замкнули уши бесконечному милосердию владыки всех владык, и не услышал он мольбы, которая мне казалась справедливой. Но воистину, то, что он повелевает, является лучшим.

Мы ей ответили, что за грехи наши господь бог допустил, чтобы и мы попали в такую беду, на что она, не сдерживая слез, которые, мы вслед за ней щедро проливали, произнесла:

— Всегда хорошо в невзгодах полагать, что удары, нанесенные десницей всевышнего, справедливы, ибо в истине этой, исповедуемой сердцем и провозглашенной устами, и в светлой твердости духа и заключена зачастую награда за перенесенные нами муки.

Она еще кое-что рассказала о себе, а потом спросила, что послужило причиной наших бедствий и каким образом дошли мы до теперешнего жалкого состояния. Мы ей рассказали все, как было, добавив, что понятия не имеем, кто были наши противники и почему они с нами так обошлись. На это ее спутники сказали, что большая джонка принадлежит гузаратскому мусульманину по имени Кожа Асен, вышедшему в это утро в море и направлявшемуся к острову Айнану ^{135}с грузом сандалового дерева.

Почтенная женщина, бия себя в грудь в знак великого волнения, воскликнула:

— Пусть меня убьют, если это неправда, ибо мусульманин, о котором вы говорите, публично похвалялся всякому, кто готов был его слушать, что ему не раз удавалось отправить на тот свет людей из Малакки и он питает к ним такую ненависть, что дал обет своему Магомету перебить их еще столько же.

В ужасе от столь неожиданного сообщения, мы стали умолять ее рассказать нам, что за человек этот Кожа Асен и почему он так нас ненавидит. На это она ответила, что о причинах его ненависти к нам она знает только с его собственных слов, а именно, что один из наших великих воителей по имени Эйтор да Силвейра убил его отца и двух братьев на корабле, который захватил в Меккском проливе, он шел из Жуды и Дабул.

За все время нашего пути она рассказала о великой ненависти к нам этого мусульманина и о том, как он нас поносил.

Глава XXXVIII

Кем оказалась наша спутница, как она доставила нас в Патане и что предпринял Антонио де Фариа, узнав о гибели нашего судна и его товаров

Покинув место, где она нас обнаружила, эта почтенная женщина продолжала свой путь на веслах и на парусах вверх по течению еще легуа на две, пока не достигла небольшой деревни, где переночевала. На другое утро, когда рассвело, она проследовала в город Лугор, куда прибыла примерно и полдень. Сойдя на берег, она направилась и свой дом, куда отвела и нас, и у нее мы прожили двадцать три дня, причем все это время за нами заботливо ухаживали и в изобилии снабжали всем потребным.

Женщина эта была вдова и принадлежала к знатному роду. Как мы впоследствии узнали, она была супруга превединского шабандара, которого король Куанжуана умертвил на острове Ява в городе Банша ^{136}в 1538 году, а нас она нашла, как я уже об этом рассказал, в то время, когда следовала на баркасе, приняв соль с джонки, которую из-за слишком большой осадки не могла разгрузить. Оставив джонку у бара, она понемногу перевозила свой товар на берег, пользуясь баркасом.

Когда прошли эти упомянутые мной двадцать три дня, за которые угодно было господу нашему полностью восстановить наши силы, так что мы оказались в состоянии продолжать путь, она перепоручила нас своему родственнику, некоему купцу, направлявшемуся в Патане, который отстоит от Лугора на восемьдесят пять легуа; купец поместил нас с собой в гребной калалуз, на котором сам шел. И, проплыв большой пресноводной рекой под названием Сумеитан семь суток, мы на восьмые прибыли в Патане ^{137}.

Антонио де Фариа с великим нетерпением ожидал нашего прибытия или хотя бы известий о своих товарах, и когда увидел нас и узнал, что с нами произошло, был так потрясен, что в течение получаса ничего не мог выговорить. К этому времени вокруг нас собралось столько португальцев, что дом уже не мог их вместить; все они вложили какую-то толику своих денег в эту злополучную ланчару, везшую имущества не менее как на шестьдесят тысяч крузадо, по большей части в серебряных монетах, на которые должно было быть накуплено золото.

Антонио де Фариа оказался в чрезвычайно тяжелом положении: не говоря уже о том, что он не получил никакой прибыли, он еще лишился товара на двенадцать тысяч крузадо, который ему одолжили малаккские купцы, и когда кто-то попробовал утешить его, он ответил, что не решится теперь вернуться в Малакку, ибо боится, что кредиторы заставят его платить по долговым распискам, а это для него в настоящее время совершенно невозможно, почему он считает, что несравненно разумнее начать розыски грабителей, нежели объявить себя несостоятельным должником.