Странствия
Шрифт:
На следующий день, когда наступило утро, мы распрощались с нашим хозяином и тронулись в путь. Мы дошли до селения Финжинилау {206}, в четырех легуа от его имения, и остановились там на три дня. Затем, переходя из селения в селение и из деревни в деревню, мы продолжали наши странствия, стараясь неизменно обходить города и крупные поселки из боязни попасть за бродяжничество в руки полиции. Так шли мы два месяца, и никто не останавливал нас. За это время мы, без сомнения, могли бы дойти и до Нанкина, будь у нас проводник. Но дороги мы не знали и часто уклонялись в сторону, тратили понапрасну силы и подвергали себя всяческим опасностям.
Наконец мы прибыли в небольшое селение под названием Наутир, где в то время происходили пышные и дорогие похороны по местному обряду для упокоения души одной весьма богатой женщины, которая, лишив всех своих родичей наследства, завещала его пагоде {207}того селения, где ее должны были похоронить. Так как мы были бедняками, нас пригласили принять участие в поминальной трапезе на ее могиле, как это принято в здешних краях. После того как мы пробыли там три дня — все время, пока длились похороны, нам дали на дорогу шесть таэлей и наказали; чтобы, обращаясь к богу, мы всякий раз молились за упокой души усопшей.
Из этого селения мы перешли в другое, под названием, Гинапалир, и, продолжая блуждать из края в край еще без малого два месяца, прибыли наконец в поселок под названием Тайпор, где, за грехи наши, предстояло нам встретиться с шумбином {208}, судебным инспектором, который каждые три года объезжает судебные округи страны и инспектирует судей и судебных исполнителей. Последний, видя, как мы собираем подаяние, позвал нас из окна, из которого смотрел на улицу, и в присутствии всех писцов и множества другого люда, собравшегося по этому поводу, стал допрашивать нас, кто мы такие, из какой страны и как мы оказались в подобном положении.
На это мы ответили, что мы чужеземцы, уроженцы королевства Сиам и, потерпев крушение во время бури, вынуждены теперь ходить от дома к дому, прося милостыню, чтобы на подаяние добрых людей поддержать свою жизнь, пока мы не доберемся до Нанкина, куда мы держим путь с намерением сесть на лантеа купцов, направляющихся в Кантон, где мы сможем пересесть на идущее на родину судно.
Получив этот ответ, он велел нас отпустить, но в дело вмешался один из писцов, заявил, что мы лодыри и бродяги, всю жизнь шатающиеся от двери к двери и питающиеся незаслуженным подаянием, а посему на основании закона, изданного на этот предмет и содержащегося в седьмой из двенадцати книг свода законов, подлежим заключению. Поэтому отпускать нас ни в коем случае не следует, ибо несоблюдение этого вполне ясно выраженного закона грозит суровым наказанием инспектору по возвращении его на место службы. А посему он советует ему как добрый слуга посадить нас в надежное место, чтобы мы куда-нибудь не скрылись, что шумбин и велел немедленно привести в исполнение с бесчеловечной жестокостью, которую только и можно было ожидать от такого безбожного язычника.
И, составив тут же с великим пристрастием протоколы допросов лжесвидетелей, обвинявших нас в самых низких и преступных деяниях, как это обычно делается, велел посадить нас в тюрьму, где почти не кормили, и заковать в кандалы, наручники и ошейники. Так, страдая от побоев и голода, промучились мы двадцать шесть дней, после чего на основании его доклада были переданы в ведение нанкинского шаэна, ибо шумбину не дано было права выносить кому-либо смертный приговор.
Глава LXXXV
Как из поселка Тайпор мы были доставлены в город Нанкин и что с нами там произошло
В этой жестокой и голодной тюрьме мы, как было уже сказано, провели двадцать шесть дней, которые показались нам двадцатью шестью тысячами лет, ибо мы ясно видели, что нас ожидает неминуемая смерть, каковая и постигла одного из наших товарищей, Жоана Родригеса Браво, который умер, съеденный вшами, причем мы ничем не могли ему помочь, ибо и мы подобной казни избежали только чудом.
Из тюрьмы нас вывели однажды утром и, не сняв с нас кандалов, наручников и ошейников, несмотря на то что к этому времени мы так ослабели, что едва были в состоянии говорить, связали нас общей цепью и посадили на судно вместе с другими тридцатью или сорока заключенными, совершившими серьезные преступления и по апелляции пересылавшимися в Нанкин.
Последний, как я уже говорил, — второй по значению город Китая. В нем постоянно пребывает один из верховных судей — шаэн; это высшее должностное лицо в государстве, своего рода вице-король; там же находится верховный суд из ста двадцати жероземо и ферукуа, иначе говоря, высших судейских чиновников, судей и докладчиков по всем гражданским и уголовным делам, причем ни пересмотры дел, ни апелляции, ни опротестование не могут совершаться через другой трибунал, кроме того, который имеет власть даже над самим государем {209}и взывать к которому все равно что взывать к небу.
И чтобы все это стало ясней, следует знать, что как этот трибунал, так и другие подобные, имеющиеся в государстве в наиболее крупных городах, получили от короля власть окончательного решения как в гражданских, так и в уголовных делах, но в особо тяжелых или важных случаях существует апелляция на имя государя, что, по здешним обычаям, называется «обращаться в суд создателя всего сущего». В этом суде заседает двадцать четыре менигрепо, называемых «мужами строгой жизни», в некоторой степени сходных с монахами ордена капуцинов, от которых, будь они христианами, по суровости жизни, которую они ведут, и по тому, как они умерщвляют свою плоть, можно было бы многое ожидать. Последние становятся судьями лишь по достижении семидесяти, лет, а то и старше, притом только с разрешения своих прелатов, от которых зависит их распределение. Обо всех делах, поступающих к менигрепо по апелляции, они судят с такой честностью и прямотой, что большей беспристрастности не бывает, ибо, даже тогда, когда им приходится выступать против самого государя или лиц, пользующихся самым высоким покровительством, которое только можно себе представить, ничто на свете не может заставить их хоть в малейшей степени изменить решение {210}, которое они считают справедливым.
Ближайшую ночь, после того как мы описанным выше образом были посажены на судно, мы провели в большом поселке под названием Потинлеу, куда мы прибыли, когда уже смеркалось. В тюрьме мы провели следующие девять дней, так как из-за новолуния все время шли проливные дожди. В этой тюрьме угодно было господу нашему свести нас с одним заключенным немцем, который проявил к нам великую доброжелательность. На наши вопросы по-китайски (ибо объяснялись мы с ним на этом языке), откуда он родом и как попал сюда, он ответил, что он уроженец города Хикеженс в Московии {211}и находится в тюрьме уже пять лет за убийство одного человека, осужден же на бессрочное заключение. Но, будучи иностранцем, он подал жалобу в трибунал батанпинского айтау {212}в городе Пекине, который является главным адмиралом над тридцатью двумя адмиралами тридцати двух королевств, входящих в эту империю, каковому адмиралу в частном порядке подсудны все иностранцы и иноземные купцы; от него он надеется добиться освобождения, дабы умереть христианином среди христиан.
После того как мы провели девять дней в этой тюрьме, нас снова посадили на судно, и мы пошли вверх по течению очень большой реки. Через неделю мы оказались в Нанкине, который, кроме того что является вторым по значению городом в этом государстве, еще и столица трех королевств: Лиампо, Фанжуса и Сумбора {213}. В тамошней тюрьме мы оставались полтора месяца в превеликих муках и нужде. А дошли мы до такой крайности, что прямо угасали на глазах друг у друга из-за отсутствия какой-либо помощи, и ничего не оставалось нам иного, как обливаться слезами и взирать на небо, ибо в первую же ночь нас начисто обобрали, не оставив на нас даже рубашки. Дело в том, что тюрьма эта была очень большая и в ней было так много народу (как нам сказали — больше четырех тысяч), что человеку буквально не было куда голову приклонить, не ставши тотчас жертвой воров и добычей вшей.