Странствия
Шрифт:
Глава CXLVII
О том, что еще произошло, прежде чем мы прибыли к мартаванскому бару
Покинув, как я уже сказал, остров Пуло-Хиньор, мы продолжали свой путь, держа курс на порт Танаусарин, куда я направлялся для переговоров, о которых я несколько раз упоминал. Когда наступила ночь, лоцман, опасаясь многочисленных мелей, которые встречались ему на пути, повернул в открытое море с намерением, едва наступит утро, снова приблизиться к берегу, используя вестовый ветер, ибо к этому времени со стороны Индии дул уже сильный муссон. После того как в постоянных переменах курса прошло пять весьма утомительных дней, господь позволил нам как-то утром увидеть небольшую лодку, которую мы приняли за рыбачью. Мы пошли на нее, собираясь спросить у рыбаков, в каком место мы находимся и сколько легуа еще до Танаусарина. Поравнявшись с ней, мы ее окликнули, но никто нам не ответил, из-за чего пришлось спустить хорошо вооруженную шлюпку, чтобы понудить тех, кто окажется на лодке, явиться на джонку. Шлюпка наша весьма быстро добралась до лодки и без малейшего труда взяла ее на буксир. Когда ее доставили к нашему судну, вид ее поверг меня в немалое смятение, ибо в ней оказалось пять португальцев, двое из которых были уже трупы, а трое — полуживые. На лодке стоял сундук, где было три мешка танг и ларинов {264}, а также большой узел, в котором оказалось много серебряных кубков и кувшинов и два очень больших блюда. Все это я приказал спрятать в надежное место, а трех португальцев перевел на джонку и стал со всевозможной заботой за ними ухаживать. Два дня они не могли вымолвить ни слова, но после того как я стал кормить их яичными желтками и куриным бульоном, который вливал им в рот, они пришли в себя и через неделю уже могли рассказать о себе. Выяснилось, что один из них Кристован Дориа, который впоследствии был назначен комендантом острова Сан-Томе, а двое других — Луис Таборда и Симан де Брито — все люди почтенные и богатые негоцианты. Они рассказали мне, что, следуя из Индии в бенгальский порт Шатиган {265}на корабле женившегося в Гоа Жорже Маньоса, они по небрежности вахтенных налетели на раканскую мель {266}, причем судно их погибло, и из восьмидесяти трех человек спаслось на шлюпке только семнадцать. Пять дней они продолжали идти вдоль берега, рассчитывая войти в устье роки Козмин {267}в королевстве Пегу, чтобы оттуда сесть на судно, доставляющее королю гуммилак, или на какое-либо иное купеческое судно, которое они встретят в порту, но в это время с материка подул столь сильный ост, что они за сутки потеряли берег из вида. Так они носились по воле волн, без паруса, без весел, не зная, на каком румбе находится земля, целых шестнадцать суток. За это время была выпита вся вода, и из семнадцати спасшихся осталось в живых только трое, которых мы и нашли.
После этой встречи мы продолжали наше плаванье еще четверо суток, когда угодно было господу нашему, чтобы мы повстречались с пятью португальскими судами, шедшими из Бенгалии в Малакку. Всем им я показал полученный от Перо де Фарии наказ и велел им держаться всем вместе, чтобы по беззаботности не попасть в беду из-за угрозы флота ашенцев, который мог им повстречаться у этих берегов. И в том, что я сообщил им об этом, я просил дать мне расписку, каковую все они мне выдали. Кроме этого, они снабдили меня всем необходимым в весьма значительном количестве.
Покончив с этим делом, мы продолжали свой путь и через девять дней в пятницу, 27 марта 1545 года, день святого Лазаря, подошли к бару Мартавана, посетив Танаусарин, Тавай, Мергин, Жунсай, Пуло-Камуде {268}и Вагару, не найдя в этих портах той сотни португальцев, которых мы разыскивали, ибо к этому времени они нанялись уже к Шаубайнье, королю Мартавана, каковой (как мне довелось слышать) пригласил их помогать ему против короля Бирмы, который окружил Мартаван войском в семьсот тысяч человек; однако на службе у него они больше не состояли, а почему, мне так и осталось неизвестным.
Глава CXLVIII
Кое о чем, что произошло здесь, в Мартаване
Было уже, верно, часа два ночи, когда мы приблизились к устью реки и стали на якорь, намереваясь утром подойти к городу. Когда все на джонке улеглись, мы услышали артиллерийскую стрельбу. Это привело нас в некоторое смущение, ибо мы не знали, что нам надлежит делать. На рассвете некода созвал всех на совет, как это было у него в обычае в подобных случаях, и сказал, что, поскольку всем предстоит подвергать себя опасности, пусть каждый выскажет свое мнение, после чего он обратился ко всем присутствующим с речью, в которой сообщил о пушечной стрельбе, услышанной ночью, и опасениях, которые вызывает стоянка у города. По этому поводу были высказаны самые различные мнения, но в конце концов все сошлись на том, что нужно воочию убедиться, в чем заключается предполагаемая опасность. А посему, пользуясь попутным ветром и приливом, мы обошли мыс под названием Моунай и вошли в реку, откуда увидели, что город, насколько охватывает взгляд, окружен со всех сторон большим количеством людей, а вся река запружена гребными судами. И хотя мы догадывались, в чем дело, по доносившемуся до нас издали гулу, мы все же вошли в порт, где осторожно стали на якорь. После того как мы произвели обычный салют в знак наших мирных намерений, от берега отделилась шлюпка с хорошими гребцами, в которой оказалось шесть португальцев, что нас несказанно обрадовало. Последние поднялись на борт и были весьма радушно приняты всем экипажем, после чего объяснили, что нам не следует делать, если мы хотим обезопасить себя. Первым долгом они сказали, что мы никоим образом не должны уходить отсюда в Бенгалу {269}, как первоначально предполагали, потому что этим только себя погубим, так как нас захватит флот, состоящий из тысячи семисот гребных судов, в том числе ста галер с иностранным экипажем, который держит бирманский король, далее — что мне необходимо немедленно сойти с ними на берег, чтобы повидаться с Жоаном Каэйро, бывшим у здешних португальцев за военачальника, и доложить ему о цели своего приезда, а затем, если я не хочу совершить ошибку, поступить так, как он мне посоветует, ибо человек этот доброжелательный и высоко ценящий Перо де Фарию, о котором ему много рассказывали, и расхваливающий все время благородство его происхождения и поведения. Они добавили, что у них в лагере я найду Лансароте Геррейру, а также всех прочих капитанов, к которым у меня были письма, и что тем или иным способом будет сделано то, что всего более будет способствовать делу всевышнего и государя нашего, короля Португалии. Совет этот показался мне хорошим, я последовал за ними к Жоану Каэйро и был как им, так и всеми, кто был с ним в укреплении, прекрасно принят. При начальнике находилось до семисот португальцев — всё это были люди богатые и благовоспитанные. Я показал Жоану Каэйро свои письма и наказ, который дал мне Перо де Фариа, и переговорил с ним по своему делу. Жоан Каэйро обратился с письменным прошением к четырем капитанам, к которым я был направлен, на что последние ответили, что все они готовы служить своему королю везде, где представится случай, но, ввиду того что письмо Перо де Фарии основано на опасении, что ашенцы нападут на Малакку, между тем как сто тридцать судов под командой генерала Бижайя Фора, короля Педира и адмирала Ашена были разгромлены под Танаусарином, где погибло семьдесят ланчар и пять тысяч ашенцев, они, капитаны, считают, что прибытие их в настоящее время не имеет смысла, потому что, насколько они могут судить, силы ашенцев настолько подорваны, что и за десять лет они не смогут восстановить то, что они потеряли. Кроме этого довода, они привели еще много других, после чего было решено, что идти им в Малакку нечего, и я попросил Жоана Каэйро составить по этому поводу грамоту, чтобы я мог отчитаться перед Перо де Фарией, ибо, едва получив ее, я собираюсь отправиться в обратный путь, не имея здесь больше никакого дела. Ожидая ее, я остался у Жоана Каэйро и рассчитывал отбыть в Малакку, как только представится возможность. Однако мне пришлось пережить все тяготы осады в течение сорока шести дней, — все то время, пока бирманский король оставался у стен города. Об этих событиях я кое-что расскажу, ибо, как мне кажется, любознательные с удовольствием узнают, чем кончилась эта война для Шаубайньи, короля Мартавана.
Город выдерживал осаду уже шесть месяцев и тринадцать дней; за это время с помощью более трех тысяч лестниц было сделано пять попыток взять его приступом, но осажденные всякий раз их отражали, выказывая при этом незаурядную доблесть, однако силы их с каждым днем слабели, подмога ниоткуда не приходила, а врагов становилось все больше. Говорят, Шаубайнья оказался доведенным до такой крайности, что из ста тридцати тысяч человек, бывших в городе, у него под конец осталось всего пять тысяч, — все погибли от голода или от ран. Был созван совет, на котором было решено попытаться повлиять на алчность неприятельского короля, что немедленно и было приведено в действие: Шаубайнья написал ему, что, если только тот снимет осаду с города, он даст ему тридцать тысяч бис {270}серебра (что составляет миллион золотом) и будет его данником в размере шестидесяти тысяч крузадо в год. На это бирманский король ответил, что ни о каких сделках не может быть и речи, пока Шаубайнья не сдастся ему на милость. Последний тогда обратился к нему вторично, прося, чтобы тот выпустил его на двух кораблях с его сокровищами, женой и детьми и разрешил отправиться к Сорнау, королю Сиама, за что он отдаст ему город со всем, что в нем находится; на это также последовал отказ. В третий раз Шаубайнья предложил ему отступить со своим войском в Тагалу, находившуюся в шести легуа от Мартавана, чтобы сам он мог свободно покинуть город со своими, за что он отдаст ему и город, и королевство, и все сокровища или три миллиона золотом, — в чем также ему было отказано. Шаубайнья, отчаявшись добиться мира или какого-либо соглашения с жестоким врагом и перебирая в уме все способы, с помощью которых он мог бы вырваться из вражеских рук, решил как последнее средство обратиться к португальцам, ибо ему показалось, что при их содействии он сможет избегнуть грозившей ему опасности, и дал знать Жоану Каэйро, что, если он на своих четырех судах выйдет ночью из гавани, забрав с собой его вместе с женой и детьми, он даст ему половину своего сокровища. Вести в великой тайне эти переговоры он поручил некому Пауло де Сейшасу из города Обидоса, которого держал при себе в городе. Последний, переодевшись в жителя Пегу, чтобы не быть узнанным, явился однажды ночью в палатку, в которой находился Жоан Каэйро, и передал ему письмо следующего содержания:
«Доблестный и верный вождь португальцев, милостию Великого короля с края земли, могучего льва с устрашающим рыком, осененного венцом величия в Обители Солнца, я, злосчастный Шаубайнья, некогда король этого злополучного и печального города, ныне лишенный власти, сим извещаю тебя речами, исходящими из уст моих с неколебимой верностью и искренностью, что отныне и навсегда я признаю себя вассалом и подданным великого короля Португалии, верховного властителя и сыновей моих, и меня, обязуясь быть его нижайшим слугой и платить ему ту дань, которую ты пожелаешь назначить. За это я прошу тебя, как только Пауло де Сейшас передаст тебе это мое письмо, отправиться со своими судами без малейшего промедления к бастиону у набережной, где я буду ожидать тебя, дабы немедленно, без всяких переговоров, передать себя под охрану твоей чести вместо с сокровищем моим, состоящим из драгоценных камней и золота, которое будет у меня при себе. Половину этого сокровища я свободно передаю королю Португалии с тем, чтобы он разрешил мне за счет средств, которые у меня останутся, набрать в его государстве или в крепостях Индии две тысячи португальцев, коим обещаю платить щедрое жалованье, и с помощью их вернуть себе то, что я в настоящее время по немилости судьбы вынужден был оставить. Что же касается тебя и остальных, кто вместе с тобой будут способствовать моему спасению, то верою своей клянусь тебе так щедро поделиться с ними, что они будут совершенно удовлетворены. Но поскольку время не дает мне написать тебе более пространное письмо, Пауло де Сейшас, через которого я тебе его пересылаю, в точности передаст тебе то, что он видел, и то, что я, кроме этого, сообщил ему».
Ознакомившись с этим письмом, Жоан Каэйро приказал в великой тайне собрать на совет самых знатных и почтенных людей из своего отряда и, показав им письмо, добавил затем от себя, как важно и выгодно для дела господа бога и нашего государя было бы принять предложение, с которым обращался к ним Шаубайнья. После чего, потребовав от Пауло де Сейшаса присяги, что он будет говорить правду, он предложил ему рассказать все, что он знает про это дело, и правда ли, что сокровище Шаубайньи так уж велико, как о нем толкуют. На это Пауло де Сейшас сказал, что как человек, поклявшийся говорить только правду, он не может с уверенностью сказать, сколь велико сокровище короля; но сам он пять раз видел собственными глазами большой покой, размерами с небольшую церковь, наполненный до потолка слитками золота в виде караваев и брусков, — как ему кажется, ими можно было бы нагрузить два больших корабля. Кроме этого, он видел двадцать шесть больших закрытых и перевязанных веревками ящиков, в которых, как сказал ему Шаубайнья, лежало сокровище Брезагусана {271}, прежнего короля Пегу, а что всего золота, по словам короля, сто тридцать тысяч бис, что, по пятьсот крузадо за бису, составляет шестьдесят пять миллионов, а что до караваев серебра, которые он тоже видел в храме Киая Адока, бога грома, то точно, сколько его, он не знает, но собственными глазами видел их такое количество, что и на четырех добрых кораблях их не увезти. Он добавил, что ему также показывали захваченное в Дагуне {272}золотое изваяние Киая Фригау {273}, все покрытое драгоценными камнями, столь крупными, прекрасными и сверкающими, что во всем свете нет ничего подобного.
Всем рассказанным Пауло де Сейшасом под присягой все присутствующие были так поражены, что большинству из них все это показалось невероятным. Пауло де Сейшасу предложили выйти из палатки и приступили к обсуждению того, что нужно предпринять. Но, за грехи наши, ни к какому решению не пришли, в мнениях на этом собрании разошлись настолько, что даже при вавилонском столпотворении не говорили люди на столь различных языках, как здесь. Главной причиной, как потом объясняли, была зависть шести или семи человек, приглашённых на этот совет, которые, воображая себя невесть какими знатными дворянами и полагая, что, если милостью божьей дело это увенчается успехом, как все надеялись, Жоан Каэйро (а его большинство недолюбливало) получит от этого такую славу и честь, что мало будет пожаловать ему титул маркиза или назначить губернатором Индии. Из-за этих-то слуг дьявола, ссылавшихся на различные трудности, которыми они старались прикрыть свое малодушие, дурной нрав и боязнь потерять свое добро, а также и головы, если бирманский король победит, решили начисто отказаться от предприятия, тем более что они пригрозили донести обо всем бирманскому королю, если Жоан Каэйро примет предложение Шаубайньи и приступит к осуществлению плана. Жоан Каэйро вынужден был скрыть свои чувства, ибо боялся, что португальцы, потеряв страх божий и совесть человеческую, и впрямь раскроют тайну заговора.
Глава CXLIX
О решении, которое принял Шаубайнья после того, как узнал, что не может рассчитывать на помощь португальцев
Когда Жоан Каэйро понял, что все его старания ни к чему и что нет никакой возможности осуществить то, чего он так желал, он написал ответ Шаубайнье, в котором отказывался от его предложения, приводя весьма неубедительные доводы. Письмо это он передал Пауло де Сейшасу, чтобы он доставил его по назначению. Последний немедленно отправился в путь и, выйдя из португальского лагеря в три часа пополуночи, прибыл в город, где нашел Шаубайнью в условленном месте, и вручил ему ответ. Прочитав его и узнав, что на помощь наших он рассчитывать не может, король, который твердо на нее надеялся, как говорят, был так поражен, что от великой скорби и печали потерял сознание и некоторое время лежал без движения. Потом, очнувшись, он стал бить себя по лицу, оплакивая свою горестную участь, и, прерывая речь свою рыданьями и вздохами, сказал:
— Эх, португальцы, португальцы, сколь дурно отплатили вы мне, несчастному, за все те услуги, которые я не раз вам оказывал! Мне казалось, что, поступая так, я умножаю сокровищницу вашей благодарности и что вы, как верные друзья, поможете мне, если для меня наступят такие вот трудные времена, как эти. Ведь я ничего иного не добивался и ничего большего не желал, как спасти моих детей, обогатить вашего короля и принять вас на своей земле, на которой отныне вы стали бы хозяевами. О, если тому, кто царствует на небесах и обитает среди светил своих, угодно было признать вас достойными совершить это доброе дело! Но, видно, грехи мои послужили тому непреодолимым препятствием. Ибо вы могли бы таким путем приобщить меня к вашей вере, а я смог бы спастись, уверовав в истину того, что она сулит.