Странствия
Шрифт:
Глава CLXXX
О том, что с нами произошло, после того как мы покинули эти скалы
После того как ценою такого кровопролития мы овладели злополучным плотом, тридцать восемь человек, из коих двенадцать было португальцев, а остальные наши мосо и еще несколько португальских детей, сели на него, но большая часть нас была так изранена, что почти все впоследствии умерли. Поскольку плот наш был небольшой, а нас было много, мы плыли по шею в воде. Тем не менее мы оторвались от скал в субботу, в день рождества господня 1547 года и с одним лишь куском коечного покрывала пустились по воле волн, не имея иного компаса и кормчего, кроме надежды на господа нашего, к которому мы непрерывно взывали вздохами и криками нашими, обливаясь изобильным потоком слез. Таким образом, проплавали мы четверо суток, ничего не евши. Когда наступили пятые, голод заставил нас съесть умершего у нас кафра, и им мы поддерживали свои силы еще пять дней, что с теми четырьмя составило уже девять. Следующие четверо суток наших мучений мы пробавлялись одними водорослями, которые вылавливали в морской пене, ибо мы решили скорее умереть, чем съесть кого-нибудь из четырех португальцев, умерших за это время.
Наконец в праздник крещения господь наш по милости своей позволил нам увидеть землю. Радость и волнение, вызванные этим событием, оказались для кое-кого из нас роковыми, ибо из пятнадцати остававшихся в живых, тут же умерло четверо, так что напоследок осталось всего лишь одиннадцать человек из тридцати восьми — семь португальцев и четыре мосо. Приблизившись к земле, мы вошли в небольшую бухту с песчаным берегом; там, воздав бесконечные благодарения господу нашему за то, что он избавил нас от опасностей морских, и в надежде, что он избавит нас и от тех, которые могла таить для нас земля, мы подкрепились ракушками, найденными среди скал. Людей мы на этой земле не нашли, но слоны и тигры были здесь в изобилии, отчего все предпочли забраться на деревья в лесу, чтобы до поры до времени уберечься от них, равно как и от многих других животных, которых мы там увидели. Когда же наконец нам показалось, что мы можем двинуться в путь, не подвергая себя опасности, мы снова собрались все вместе и углубились в лес. Мы блуждали по лесу, плача, стеная и не зная, что предпринять для своего спасения, однако божественное милосердие, никогда не отвращающее взоров своих от страждущих и обремененных, привело нас к рукаву пресноводной реки, протекавшей к морю, здесь мы обнаружили груженный лесом и дровами баркас, на котором находилось девять чернокожих яванцев и папуасов. Увидев нас, они решили, что мы черти (как они потом нам признались), и в страхе побросались в воду, предоставив судну плыть по течению, но, поняв, что мы всего лишь потерпевшие крушение люди, успокоились и оправились от пережитого ими страха. Поэтому они подплыли к нам и принялись нас весьма придирчиво расспрашивать, что этот народ вообще весьма любит делать, а мы отвечали им то, что было на самом деле. Их мы просили бога ради согласиться взять нас с собой на баркас, доставить в какое-нибудь населенное место и продать как пленников людям, направляющимся в Малакку, ибо мы купцы и там за нас дадут большие деньги или сколько угодно товаров. Так как яванцы народ в высшей степени алчный, да и дело мы им предлагали выгодное, а кроме того, они убедились, что мы действительно в жалком и отчаянном положении, они сделались несколько более сговорчивы и даже обнадежили нас, почти согласившись выполнить нашу просьбу. Однако это были только слова; едва они поймали свой баркас и взобрались на него, как стали от нас удаляться, делая вид, что брать нас не собираются. На наши крики они отвечали, что, если мы хотим, чтобы они нам поверили, мы должны сдать свое оружие, ибо иначе они нас не возьмут, хотя бы на их глазах нас сожрали львы. Побуждаемые крайней необходимостью и не видя иного способа спастись, мы вынуждены были выполнить все то, что они потребовали. Немного приблизившись к берегу, они сказали, чтобы мы подплывали к ним по одному так, как им нечего за нами выслать — маншуа у них нет. Мы пошли и на это, один португалец и два китайских мосо сразу бросились в воду, чтобы ухватиться за конец, который яванцы бросили нам с кормы. Но прежде чем наши успели добраться до баркаса, их пожрали три очень больших ящерицы, и от несчастных ничего не осталось, лишь кровь окрасила реку. Все это нас восьмерых, оставшихся на берегу, так перепугало, что в течение долгого времени мы не могли опомниться от ужаса. У этих собак гибель наших не вызвала ни малейшего сочувствия, напротив того, хлопая в ладоши и покатываясь со смеху, они кричали:
— Подвезло этим трем, без страданий померли!
И, видя, что мы, наполовину увязшие в иле, уже не в силах из него выбраться, пятеро из них подплыли к берегу, привязали нас за запястья, дотащили волоком до баркаса, который в это время подошел к берегу, и бросили нас на него, осыпая ругательствами, оскорблениями и побоями. Отвалив от берега, они под парусами доставили нас за двенадцать легуа в деревню под названием Шербон, где продали нас всех, шесть португальцев и двух мосо, одного китайца и одного кафра, за тринадцать пардао, что составляет на наши деньги три тысячи девятьсот рейсов, одному язычнику-купцу с острова Целебес, во власти которого мы оставались двадцать шесть дней. Обходился он с нами вполне хорошо, кормил и одевал и напоследок продал королю Калапы за восемнадцать тысяч рейсов. Король этот проявил по отношению к нам необычайное великодушие — даровал всем свободу и отправил нас в Сунду, где мы нашли три португальских корабля. Командовал ими некий Жеронимо Гомес Сарменто, очень ласково нас всех принявший и снабжавший нас в избытке всем необходимым, пока не вынужден был отправиться в Китай.
Глава CLXXXI
Как из порта Сунды я отправился в Сиам, где присоединился к остальным португальцам и пошел вместе с королем в поход на Шиаммай {321}, и чем окончилось это предприятие
Мы уже десять дней пребывали в Сунде на попечении португальцев, которые о нас заботились, когда наступила пора муссонов и три корабля должны были отбыть в Шиншеу. С их уходом в Сунде осталось всего два португальца, направлявшихся со своими товарами на патанской джонке в Сиам. За ними я вынужден был последовать, потому что они готовы были оплатить мой проезд и, кроме того, обещали дать мне взаймы кое-какие деньги, с которыми я снова мог бы попытать счастье и настойчивостью своей добиться его.
Из Сунды через двадцать шесть дней мы добрались до города Одиа, столицы империи Сорнау, называемой в народе Сиам. Оказавшиеся там португальцы приняли нас очень радушно. Имея сто крузадо, которые дали мне привезшие меня с Сунды купцы, я более месяца дожидался в этом городе муссона, чтобы отправиться в Японию в обществе шести или семи соотечественников, тоже державших туда свой путь, когда король Сиама, находившийся в это время в Одиа со всем своим двором, получил достоверные сведения, что король Шиаммая, заключив союз с тинокоухами, лаосцами и гейцами (все эти четыре государства занимают на северо-востоке большую часть внутренних земель по ту сторону Капимпера {322}и Пасилоко; это весьма обширные, очень богатые и могущественные независимые монархии, не платящие никому дани), окружил город Китирван {323}и убил ойя, главного пограничного капимпера на этом рубеже, и тридцать тысяч человек войска. Известие это так потрясло короля Сиама, что, ничего уже не дожидаясь, он в тот же день перебрался на другую сторону реки и, не пожелав остановиться в каком-либо доме, расположился в палатке, подавая тем пример остальным. Всему городу он велел объявить, что все мужчины, за исключением тех, кто по старости или увечью не может носить оружие, обязаны последовать за ним на войну, для чего на приготовления им дастся всего двенадцать дней. Всякий же не выполнивший этот указ будет сожжен живым, все его потомство покрыто позором, а имущество конфисковано в пользу короны. Кроме этих наказаний, он грозился применить и другие, настолько жестокие, что об одной мысли о них бросало в дрожь. Указ этот распространялся и на иностранцев, к какому бы народу они ни принадлежали, если только последние не покинут государства в течение трех дней. Все были вне себя от ужаса и не знали, что предпринять. В отношении португальцев, которые в этой стране пользовались значительно большим уважением {324}, чем прочие иностранцы, было сделано исключение: король через своего комбракалана, правителя государством, предложил им добровольно сопровождать его в этом походе в качестве его личной охраны, ибо он считал их наиболее подходящими для этой цели. Убедительность этого предложения, подкрепленного обещанием высокого жалованья, подарков и отличий, а главное, обещанием разрешить возведение в стране христианских храмов, так подействовала на нас, что из ста тридцати португальцев, находившихся тогда в Сиаме, сто двадцать человек согласились его принять. По прошествии двенадцатидневного срока король выступил в поход с четырехсоттысячным войском, в которое входило семьдесят тысяч иноземцев различного происхождения. Все это войско было усажено на три тысячи серо, лауле и жанга и за девять дней пути добралось до пограничного городка под названием Сурописен, находящегося в двенадцати легуа от города Китирвана, который осадил неприятель. В Сурописене король задержался семь дней, поджидая прихода четырех тысяч слонов, следовавших на соединение с ним по сухопутью. За это время он узнал, что Китирван находится в очень тяжелом положении как со стороны реки, где на двух тысячах судов хозяйничал неприятель, так и со стороны суши, где собралось огромное войско, число которого в точности не было известно, но, по видимости, не должно было уступать тремстам тысячам {325}. Из этого числа, как утверждали, сорок тысяч было конных. Слонов, однако, у неприятеля не было. Получив это известие, король поспешил произвести подсчет своим силам, причем выяснилось, что воинов у него пятьсот тысяч, так как многие присоединились к нему по дороге. К этому следовало прибавить четыре тысячи слонов и двести повозок полевой артиллерии. С этим войском король снялся из Сурописена и направился в Китирван и, совершая в день переходы всего лишь в четыре легуа, через три дня пришел в долину под названием Сипутай, в полутора легуа от расположения неприятеля. После того как все это полчище было приведено в порядок командующими — двумя турками и одним португальцем по имени Домингос де Сейшас, — он двинулся на Китирван, куда прибыл до восхода солнца. Так как к этому времени неприятель через своих лазутчиков уже был осведомлен о силах и намерениях сиамского короля, он приготовился его встретить в открытом поле, надеясь на сорок тысяч своей конницы. Едва завидев сиамцев, он блестящими и стройными рядами своих войск, разделенных на двенадцать батальонов, по пятнадцати тысяч человек каждый, двинулся авангардом, в котором шло сорок тысяч конных, на авангард сиамского короля, состоявший из шестидесяти тысяч пехоты, и за каких-нибудь четверть часа, а то и меньше совершенно разбил его, причем погибло три сиамских принца. Сиамский король, видя разгром своих сил, вынужден был отказаться от первоначально задуманного построения войска. Собрав четыре тысячи слонов и семьдесят тысяч иностранцев, он так неудержимо ринулся на неприятеля, что сразу же разбил его, обратив в бегство и перебив огромное количество людей; однако главная сила врага заключалась в коннице, но когда на нее напали слоны и иностранцы с аркебузами, они скосили ее менее, чем за полчаса, а с того мгновения, как конница оказалась разбита, отступать начали и все остальные. Сиамский король, преследуя неприятеля по пятам, оттеснил его к реке, и там последний, собрав воедино всех уцелевших, причем невредимых и раненых оказалось свыше ста тысяч человек, продержал их весь этот день у реки под прикрытием своего флота. Сиамский король не решился на них напасть, ибо их защищало две тысячи судов, на которых тоже было великое множество народа. Когда наступила ночь, неприятель маршевым шагом начал отступление вдоль реки; арьергард для большей безопасности охраняла армада. Сиамского короля это не огорчило, ибо большая часть его солдат была ранена, и необходимо было оказать им помощь, к которой немедленно и приступили, — на это была потрачена почти вся ночь.
Глава CLXXXII
О прочем, что совершил сиамский король до возвращения в свое королевство, где королева, его супруга, отравила его ядом {326}
Одержав эту славную победу, сиамский король занялся спешным укреплением города и всем прочим, необходимым для его защиты. Приказав сделать перекличку войск, чтобы знать, сколько он потерял в бою, он выяснил, что у него погибло всего лишь пятьдесят тысяч, из которых большая часть была тот сброд, что попал в войско из страха перед жестоким наказанием и не имевший оружия враг же, как узнали на следующий день, потерял убитыми сто тридцать тысяч.
Пока выздоравливали раненые, а король распоряжался поставить под охрану свои границы, приближенные подали ему мысль пойти походом на королевство Гибен {327}, находившееся в пятнадцати легуа на север от Китирвана, ибо королева Гибена пропустила через свои владения короля Шиаммая и, согласившись на проход его армии, была причиной гибели капимпера ойя и тридцати тысяч бывшего с ним войска. Сиамский король, одобрив этот совет, выступил из Китирвана с войском в четыреста тысяч человек и пошел на один из гибенских городов под названием Фумбакор, который захватил без всякого труда и сровнял с землей, предав мечу всех его жителей и не пощадив никого. Оттуда он шел несколько суток до Гитора, столицы королевства Гибен, где в то время находилась королева. Последняя после смерти короля правила государством {328}от имени своего девятилетнего сына. Когда Гитор был окружен, королева, видя, что она не в силах сопротивляться сиамскому королю, пошла на то, чтобы стать его вассалом и выплачивать ему пять тысяч турм серебром в год, что составляет шестьсот тысяч крузадо на наши деньги, немедленно же выплатила ему дань за пять лет вперед, а кроме того, передала ему царька, своего сына, в качестве вассала, какового король и увез с собой в Сиам. Вслед за этим осада была снята, и король проследовал на северо-восток в город Тайсиран, где узнал, что король Шиаммая уже вышел из союза. После шестидневного похода по земле неприятеля, во время которого войска грабили все, что встречалось им на пути, не оставляя в живых ни мужчин, ни детей мужеского пола, сиамский король дошел до озера Сингуапамор, которое в народе обычно называется Шиаммай, и остановился там на двадцать шесть дней, захватив за это время десять весьма знатных и богатых городов, окруженных стенами, рвами и бастионами на наш лад, с той разницей, что вместо каменных, на растворе, стены там глинобитные или кирпичные, ибо так принято в этих краях. Артиллерии там не было, за исключением камерных трехфунтовых пушек и бронзовых мушкетов. Но так как время подходило уже к зиме, начались дожди и люди начали страдать от болезней, король решил вернуться в Китирван, где пробыл еще двадцать три дня, употребив это время на окончательное укрепление стен и прорытие очень широких и глубоких рвов. Когда все работы были завершены и крепость могла с успехом защищаться, король на трех тысячах судов отплыл в Сиам и через девять дней прибыл в свою столицу Одиа, где проводил с двором большую часть времени. Город устроил ему весьма пышную и дорого обошедшуюся народу встречу со всякими хитроумными изобретениями, продолжавшуюся четырнадцать дней. Тем временем супруга сиамского короля, совершившая за время его пятимесячного отсутствия прелюбодеяние с одним из его торговых агентов по имени Укуншенират {329}, от которого она уже пятый месяц была беременна, опасаясь того, чего ей не без основания следовало опасаться, и желая избавиться от угрожавшей ей опасности, решила извести короля и, не откладывая дела, дала ему испить чашу отравленного молока, от которого он через пять дней умер. За это время он, впрочем, успел составить завещание, позаботиться об упорядочении некоторых государственных дел и выполнить свои обещания по отношению к иностранцам, служившим ему в шиаммайском походе, с момента возвращения из которого не прошло и двадцати дней. Португальцев, ходивших с ним на войну, он упомянул в своем завещании в первую очередь, отведя им следующий пункт: «А ста двадцати португальцам, верно охранявшим мою особу, пусть отпустят половину годовой дани с королевства Гибен и освободят их от пошлин в течение трех лет, не отбирая у них ничего из их товаров, а священникам их разрешат открыто проповедовать в городах и селах моего королевства веру в бога, очеловечившегося для спасения земнородных, об истинности которого они мне много раз говорили».
Кроме этого, он отметил и многое другое, безусловно, заслуживающее упоминания, что приводить я пока воздержусь, ибо надеюсь сделать это позднее. Всех сановников, стоявших у его смертного одра, он просил утешить его, объявив немедленно его старшего сына королем {330}, что и было тотчас исполнено. После того как все ойя, коншали и монтео, высшие сановники королевства, принесли новому королю присягу, последнего показали собравшейся внизу толпе из окна королевского дворца и всенародно венчали богатой короной, напоминающей митру, а также вложили ему в правую и левую руки меч и весы, как этого требует их чин. После этого перед ним стал ойя Пасилоко, высшее должностное лицо в государстве, и, почти плача, громко произнес, так что все его слышали, следующее:
— Тебе, святой младенец нежного возраста, высокая и счастливая звезда судила быть избранным на небе в правители Сорнау, и империю эту ныне господь через меня, твоего вассала, велит передать тебе под клятвой, что ты будешь править ею, во всем соблюдая его святую волю и справедливость ко всем населяющим ее народам, не различая среди подданных своих ни великих, ни малых, иначе ты нарушишь данную ныне святую присягу. Ибо если ты из суетных мирских побуждений извратишь то, что является справедливым пред лицом господа, то будешь тяжко наказан в бездонной пропасти Обители Дыма и низвергнут в кипящее озеро устрашающего смрада, где злые и осужденные в черной горести, охватившей все их нутро, предаются вечному плачу. А для того, чтобы наложить на себя это обязательство, вместе с приятием тобою царского венца, повтори за мной: «Xamxaimpom», — что на нашем языке значит: «Аминь», на что мальчик, расплакавшись, ответил:
— «Xamxaimpom».
Слезы его вызвали в пароде неудержимый, ужасающий плач. Наконец ойя, водворив тишину, продолжал свою речь:
— А сей обнаженный меч, который я влагаю в твою десницу как скипетр, дающий тебе власть на земле усмирять мятежников, также налагает на тебя обязательство поддерживать всею правдою малых и слабых, дабы чванящиеся могуществом не повергали их наземь дыханием своей надменности, столь ненавистной господу, сколь и уста того, кто поносит невинного и никогда еще не согрешившего младенца. И дабы ты во всем удовлетворил прекрасную небесную финифть, каковая есть и совершенное божество, и право, и добро, простирающее изумительную власть свою над всем творением, повтори за мной: «Xamxaimpom», — на что мальчик дважды ответил: