Странствия
Шрифт:
На десятый день после этого мятежа шемин, видя, что фортуна ему благоприятствует и что из людей, собравшихся со всей округи, получилось порядочное войско в тридцать с лишним тысяч человек, объявил себя королем Пегу {339}, обещая богатые милости всем тем, кто встанет на его сторону и последует за ним, пока он целиком не завладеет королевством и не выбросит оттуда бирманцев. С этим он удалился в крепость под названием Тагала, намереваясь укрепиться в ней, ибо опасался войска, по слухам уже успевшего выйти из Пегу, которое ожидал убитый бирманский король. Однако один из бирманцев, перебитых сатанским шемином, уцелел и, хоть и был тяжело ранен, бросился в реку и переплыл на другой берег, а оттуда из страха перед пегу шел, не останавливаясь, целые две ночи, пока на третьи сутки не прибыл на поле под названием Коутасарен, расположенное в легуа от города, где нашел Шаумигрена, молочного брата бирманского короля, стоящего там лагерем во главе стовосьмидесятитысячного войска, из которого лишь тридцать тысяч составляли бирманцы, а все остальные были пегу. Шаумигрен уже готов был выступить через два часа и пережидал лишь самое жаркое время дня. Бирманец сообщил ему о смерти короля и о всех прочих событиях. Шаумигрен, как ни был потрясен услышанным, постарался до времени сохранить все в тайне с такой выдержкой и осторожностью, что никто не заметил в нем ни малейшего волнения. Он облачился в богатую атласную одежду ярко-красного цвета с золотым шитьем, надел на себя ожерелье из драгоценных камней, велел созвать всех военачальников и феодалов своего войска и с веселым выражением лица сказал им следующее:
— Вы, верно, видели сегодня, как ко мне спешил человек. Он принес мне от короля, моего и вашего государя, вот это письмо, которое я держу в руке. В нем он упрекает меня в медлительности и нерадении, однако уповаю на бога, что он даст мне возможность оправдаться перед его величеством, и государь выразит нам еще благодарность за услугу, которую мы ему оказываем. Он также сообщает на основании достоверных сведений, что Шеминдо вновь собирает войско с намерением идти на Козмин и Далу {340}и по рекам Дагун {341}и Мейдо овладеть всей местностью от Данаплу до Анседы. А потому он приказывает мне с возможной поспешностью снабдить эти наиболее важные города гарнизоном, достаточным, чтобы дать надлежащий отпор врагу, и предупреждает меня не допустить ни малейшего упущения, чтобы по вине моей не пал ни один из этих городов, ибо никаких оправданий он от меня выслушивать не намерен. В силу этого мне кажется разумным и необходимым для верной службы государю нашему, чтобы вы, государь мой Шемимбрун, отправились немедленно, не теряя ни мгновения, и заняли с вашими людьми Далу, а свояк ваш, байнья Кен со своими пятнадцатью тысячами занял Дагун. Полковник Жибрай и Монпокасер должны пойти с тридцатью тысячами войска в Анседу и Данаплу, Сигуанкану с двадцатью тысячами надлежит пройти в Шару, а оттуда в Малакку, что же до Киая Бразагарана, то он со своими братьями, свояками и родичами пусть отправляется с пятьюдесятью тысячами человек на границу в качестве начальника всей пограничной охраны и пополнит гарнизоны тех мест, которые испытывают в этом необходимость. А о том, что я вам сейчас от имени короля объявил, надлежит тут же составить грамоту, под которой мы все распишемся, ибо я не желаю один поплатиться головой за ваши упущения или небрежность.
Все военачальники немедленно выполнили его приказ и без малейшего промедления отбыли к месту своего назначения. Таким вот хитроумным образом он менее чем за три часа избавился от ста пятидесяти тысяч пегу, ибо опасался, что, стоит им услышать о смерти бирманского короля, как они нападут на тридцать тысяч бывших при Шаумигрене бирманцев и, без малейшего сомнения, ни одного из них не оставят в живых. Как только наступила ночь, Шаумигрен направился в город, находившийся оттуда в легуа с небольшим, собрал с великой поспешностью все сокровище убитого короля, составлявшее, как уверяют, более тридцати миллионов золотом, не считая драгоценных камней, не подлежащих оценке, забрал жен и детей бирманцев, а также оружие и боеприпасы, которые мог с собой увезти. Все же прочее, находившееся на складах, он велел поджечь, мелкие орудия расколоть, а крупные, с которыми проделать это было невозможно, заклепать; далее, он велел перебить семь тысяч слонов, оставив в живых лишь две тысячи для перевозки своего груза, боевых припасов, и сокровища, а все прочее приказал поджечь, так что ни от дворца, в котором были обшитые золотом палаты, ни от складов у реки, ни от сараев, в которых было укрыто до двух тысяч вытащенных на берег гребных судов, не осталось ничего, кроме пепла.
Покончив со всем этим, Шаумигрен с величайшей поспешностью оставил город за час до рассвета и направился в Тангу, к себе на родину, которую покинул четырнадцать лет назад, для того чтобы завоевать это самое королевство Пегу. А Тангу находилось в глубине материка на расстоянии ста шестидесяти легуа. От страху, говорят, на ногах вырастают крылья, так вот, страх этот заставил Шаумигрена так спешить, что уже через пятнадцать дней он добрался до места. Два дня спустя после описанных мною событий весть о смерти бирманского короля дошла и до ста пятидесяти тысяч пегу, а так как последние жестоко ненавидели бирманцев, они как можно быстрее устремились в город в поисках тридцати тысяч бирманцев, но узнали, что враги уже три дня, как его покинули. Пустившись за ними вдогонку, они дошли до селения, называемого Гинакоутел, в сорока легуа от Пегу, но там им сообщили, что еще пять дней назад бирманцы его прошли. Поэтому, отчаявшись осуществить свое заветное желание изрубить их на куски, они повернули вспять и, собрав совет по поводу того, что надлежит делать, решили, что, поскольку короля по праву крови в Пегу сейчас нет, а страна очищена от бирманцев, перейти на сторону сатанского шемина, что тут же и сделали. Последний принял их с великим волнением и радостью, наобещал им множество наград и почестей, а также повышения по службе, едва только страна немного успокоится. С этим все вернулись в город Пегу, где новый король был восторженно принят населением и коронован в пагоде Копкиая, являющейся как бы собором среди прочих пагод.
Глава CXCI
О том, что произошло со времени коронации сатанского шемина, и об одном отвратительном случае, виною которому был Диого Соарес
Три месяца и девять дней сатанский шемин мирно правил городом и королевством Пегу, но вдруг он стал, не стесняясь и не боясь чьего-либо противодействия, раздавать из казны подарки своим любимцам, нимало не сообразуясь с их заслугами, чем вызвал большое возмущение, ссоры и раздоры среди феодалов, которые из-за несправедливостей, творимых шемином, предпочли разъехаться по чужим землям и королевствам, а кое-кто перешел на сторону Шеминдо, имя которого стало снова приобретать известность, ибо после бегства с поля битвы вместе с шестью всадниками он перебрался в королевство Анседа, где благодаря внушаемому им уважению и могуществу снова приобрел уже немалое количество сторонников, и с помощью последних, а также перешедших на его сторону феодалов собрал войско в шестьдесят тысяч человек, с которым и двинулся в Мейдо, где местные жители приняли его с распростертыми объятиями.
Однако я пока воздержусь говорить о том, что за четыре месяца своего пребывания Шеминдо успел совершить в этой стране, и обращусь к событию, происшедшему за эти немногие дни в Пегу, дабы стало известно, чем окончилось блестящее поприще великого Диого Соареса, бывшего наместника в королевстве Пегу, и какую награду сулит суетный мир всем, кто ему служит и доверяется, неосторожно полагая, что удача, сопутствовавшая счастливцу на первых порах, не покинет его и впредь. А дело заключалось в следующем.
В этом городе Пегу проживал богатый и уважаемый всеми купец по имени Мамбогоа, который еще во времена бирманского короля {342}, когда Диого Соарес находился в блеске своей славы и носил титул брата короля, повелевая всеми принцами и феодалами в стране, решил выдать свою дочь за некоего юношу, отцом которого был тоже весьма почтенный и очень богатый купец по имени Маника Мандарин. Родители договорились о приданом, которое они дадут детям, каковое, по слухам, составляло триста тысяч крузадо. Когда наступил день свадьбы, играли ее с превеликой роскошью и пышностью, пригласив на этот праздник много знатных людей города. Случилось так, что в этот день уже на закате солнца Диого Соарес, возвращаясь из королевского дворца с большой свитой, как пешей, так и конной, которая никогда его не покидала, проехал мимо дверей отца невесты. Услышав доносившееся из дома шумное веселье, он осведомился, по какому случаю там пируют, и узнал, что купец выдает замуж свою дочь. Диого Соарес, придержав своего слона, велел передать отцу невесты наилучшие пожелания по поводу предстоящего брака, а новобрачным долгой и счастливой жизни, прибавив к этому много любезных слов в том же роде и предложение оказывать Мамбогоа содействие во всем, в чем оно ему понадобится. Старик, отец невесты, почувствовав себя необычайно вознесенным столь почетным для него вниманием и не зная, чем отблагодарить даже в малой доле за такую честь, ибо положение Диого Соареса было тогда так высоко, что почти равнялось королевскому, взял за руку свою дочь, за которой следовало много знатных женщин, и вышел с ними к воротам, у которых остановился Диого Соарес. Выражая глубочайшее к нему почтение и благодарность за оказанные ему честь и милость, старик простерся перед ним ниц, после чего приказал невесте снять с пальца дорогое кольцо и передать его Диого Соаресу, что она и сделала, преклонив колени. Но последний, вместо того чтобы вести себя так, как подобает дворянину по отношению к дружественно расположенным к нему людям, побуждаемый своей чувственной и похотливой природой, протянул к девушке руку, но не ограничился тем, что взял кольцо, а, пренебрегая всеми приличиями, схватил ее за руку и потянул к себе, сказав:
— Упаси бог, чтобы такая красотка досталась другому, а не мне.
Несчастный отец, видя, как беззастенчив португалец и как оскорбительно обращается он с его дочерью, воздев руки к небу и опустившись на колени, воскликнул:
— Умоляю тебя, государь мой, во имя великого бога, которому ты поклоняешься, зачатого во чреве пречистой и непорочной девы, как я в это уверовал и отныне исповедую после того, что я о нем узнал и услышал, не отнимай у меня дочери, ибо я умру от горя. А если тебе нужно приданое, которое я ей дал, и все то, что у меня есть в доме, да и сам я как раб, скажи только слово, и я сейчас же отдам тебе все, что ты потребуешь, только позволь дочери моей стать женою своего жениха, ибо нет у меня иной радости в жизни и не желаю я иной, пока буду жив, — и с этими словами ухватился за свою дочь.
Диого Соарес, видя, что старик, весь в слезах, не собирается ее отпустить, не ответил ему ни слова, а лишь крикнул турку, начальнику своей охраны:
— Убей эту собаку!
Турок, выхватив свой ятаган, бросился было на старика, но тот успел скрыться, оставив перепуганную, с разметанными волосами дочь в руках Диого Соареса. И так как за невесту со слезами ухватился теперь ее жених, убили его, и его отца, и шесть или семь его родственников. К этому времени вопли женщин, находившихся в доме, стали так пронзительны, что страшно было их слышать, — дрожали и воздух и земля, или, вернее, вопияли к богу, призывая кару на голову того, кто, лишившись страха божия, безрассудно творил такие преступления.
Да простят мне за то, что я не буду описывать подробности всего происшедшего, ибо поступаю я так исключительно из нежелания порочить имя португальца; достаточно сказать, что девушка повесилась на шнурке, прежде чем чувственный галисиец успел удовлетворить свою похоть. Вспоминая об этом, он говаривал:
— Не так мне совестно, что я ее похитил, как досадно, что так ею и не попользовался.
Все четыре года, что прошли с того дня, никто не видел, чтобы отец несчастной девушки выходил из дому, Не скрывая свою великую скорбь, он одевался в рваную рогожу, питался тем, что вымаливал у собственных рабов, и ел на земле, низко склонившись над своей пищей. И так до тех пор, пока не наступило время, когда можно было воззвать к правосудию.