Странствия

Пинто Фернан Мендес

— Si iniquitates observaberis, Domine! Domine, quis sustinebit? [7] Но, уверенный в бесконечной драгоценности вашей крови, пролитой за меня на кресте, я смогу сказать с великой убежденностью: Misericordias, Domine, in aeterno cantabo [8] .

И, дойдя в великом сокрушении до пагоды, куда приказал привести его король, и увидев огромное скопление народа, он, как говорят, остолбенел, а потом, после нескольких мгновений нерешительности, обратился к португальцу, которого разрешили допустить до него, чтобы немного его подбодрить и укрепить в вере, и спросил:

7

Если ты, господи, будешь замечать беззакония, — господи, кто устоит? (лат.)

8

Милости твои, господи, буду петь вечно (лат.).

— Господи Иисусе! И все эти люди пришли обвинять меня перед королем?

На что ширка ответил:

— Не время тебе теперь думать об этом. Разве нет у тебя ума понять, что такое народ, когда его взбаламутят? Его всегда на дурное тянет, такая уж у него природа.

Тут Диого Соарес заплакал и сказал:

— Ясно вижу и понимаю, что смутили его мои грехи.

— Так знай, — вставил ширка, — что такова награда, которую люди дают тем, кто при жизни так пренебрегал божественным правосудием, как ты. Моли бога простить тебя, и в тот короткий миг, который остается тебе жить, раскайся в совершенном тобой, и, быть может, это тебе пригодится более, чем все золото, которое, возможно, достанется тому, кто послал тебя на казнь.

Диого Соарес опустился на колени, обратил взгляд свой на небо и, заливаясь слезами, произнес:

— Господи Иисусе Христе, во имя священных страстей твоих сочти на правом суде своем достаточным обвинение, возводимое на меня этими десятью тысячами голодных псов, да не останутся втуне великие труды твои во спасение души моей, хоть и не был я их достоин.

После чего, поднимаясь по лестнице, ведущей к площадке перед храмом, он, как уверял меня сопровождавший его португалец, прикладывался губами к каждой ступени, трижды произнося Христово имя. Когда же он добрался до верха, Мамбогоа, державший идола в руках, громко воскликнул:

— Пусть среди ночи изничтожатся мозги у детей того, кто не бросит камня в эту проклятую змею, дабы пороки ее, взывающие к такому возмездию, понесли достойную кару на судилище всевышнего.

Тут на осужденного посыпался такой град камней, что в одно мгновение Диого Соарес оказался засыпан горой булыжников и гальки, которые люди швыряли так безрассудно, что поранили многих присутствующих. Через час несчастного Диого Соареса под страшные крики и вопли толпы извлекли из-под камней и разорвали на куски, которые мальчишки вместе с головой его и кишками долго еще волочили по улицам, получая милостыню в награду за святое и богоугодное дело, как казалось народу.

А когда король приказал немедленно отправиться к Соаресу в дом, чтобы забрать его имущество, погром там из-за алчности этих голодных собак учинен был такой, что даже ни единой черепицы на крыше не осталось. В доме, однако, не было найдено все, что предполагалось, а потому схватили слуг и подвергли их столь жестоким пыткам, что все тридцать восемь умерли, в том числе семь португальцев, безвинно пострадавших за грехи, в которых они не были повинны. Награблено было всего на шестьсот золотых бис, иначе говоря на триста тысяч крузадо, не больше, не считая богатой посуды и мебели, но драгоценных камней не нашли ни единого, а посему стали говорить, что Диого Соарес к этому времени успел все зарыть в землю, но куда, так никогда и не смогли узнать, как ни старались. Между тем, как стало известно впоследствии со слов людей, знавших его в пору его благоденствия, имущество его по местным ценам должно было составлять более трех миллионов золотом.

Таков был конец великого Диого Соареса, которого в этом королевстве Пегу судьба вознесла настолько, что он получил титул брата короля, считающийся там наивысшим, имел двести тысяч крузадо ежегодного дохода, командовал восьмьюстами тысячами людей и был поставлен как правитель выше всех четырнадцати государей, над которыми главенствовал тогда король Бирмы. Но таково свойство всех мирских благ, особливо же дурно приобретенных — всегда являться причиной и источником всяких бед.

Глава CXCIII

Как Шеминдо пошел на сатанского шемина и что при этом произошло

Но вернемся к Шеминдо, о котором уже долгое время не было речи. С каждым днем тиранический и алчный сатанский шемин умножал насилия и жестокости, которые распространял на всех своих подданных, убивая и грабя всякого, кто, как ему казалось, владеет деньгами или чем-либо, на что можно было позариться. Дело дошло до того, что, как уверяют, только за семь месяцев мирного правления в Пегу он умертвил шесть тысяч купцов и богачей, не говоря о древнего рода дворянах, владевших по праву наследства землей, дарованной их предкам. Все это возбудило к шемину такую ненависть в народе, что большая часть войска передалась Шеминдо, который к этому времени успел занять города Дагун, Мейдо, Далу и Коулан ^{343}, до самых границ Шары, откуда он выступил с двухсоттысячным войском и пятью тысячами слонов, намереваясь окружить шемина в его столице. Подойдя к Пегу, где тиран находился в это время со всем своим двором, Шеминдо велел обнести город со всех сторон рвами и очень прочными валами и несколько раз пытался взять его приступом. Но проникнуть в Пегу оказалось не так легко, как он думал, так как осажденные оказали отчаянное сопротивление. Поэтому, изменив, как человек разумный, свой первоначальный замысел, он коварно заключил с тираном двадцатидневное перемирие на том условии, что по истечении этого срока тот вручит ему сто бис золота (что составляет пятьсот тысяч крузадо), а он откажется от всех прав и притязаний на королевство Пегу. Все это было, как я уже говорил, лишь притворством, ибо этим способом Шеминдо хотел добиться своего с наименьшими для себя потерями. Итак, перемирие наступило, все с обеих сторон успокоилось, и осажденные и осаждавшие стали общаться друг с другом. И вот в эти дни перемирия, за два часа до рассвета в лагере Шеминдо начинали сладкозвучно играть на местных инструментах, отчего все население города высыпало на городские стены, любопытствуя узнать, что эта музыка означает. Но тут она вдруг смолкала, и из рядов осаждающих выходил глашатай. Это был священник, почитаемый всеми за святого; очень грустным и проникновенным голосом он произносил следующее:

— О люди, люди, коих природа наделила слухом, чтобы слышать, внемлите голосу святого военачальника Шеминдо, ясного зерцала, которому всевышний повелел вернуть вам прежнюю свободу и покой ваш. Сей муж от имени Киая Нивандела, бога сражений на поле Витау, запрещает всем вам поднимать руку против священного воинства, радеющего о благе народа пегу и кровного брата самого ничтожного из его бедняков. А если кто из вас выступит против этого войска рабов господних или помыслит учинить ему какой-либо вред, то быть ему проклятым, стать безобразным и черным, как сыновья ночи, которые с ядовитой слюной своего гнева испускают жестокие крики бешенства, пожираемые раскаленными деснами дракона усобицы, коего истинный бог всех божеств осудил на вечное проклятие. Тем же, кто, движимый братскими чувствами, покорно выполнит возвещаемое мною веление, будут дарованы вечный мир в этой жизни и много благ и богатств на том свете, и когда умрут они, души их очистятся и станут столь же угодными богу, как души святых, кои, танцуя в солнечных лучах, уносятся в место небесного упокоения, уготованного им господом.

После этого музыка начинала снова играть, но очень громко, и оглушительные звуки ее вместе со страшными угрозами глашатая производили столь сильное впечатление на осажденных, что только за семь ночей, в течение которых произносили эти речи, на сторону Шеминдо перешло свыше шестидесяти тысяч человек, ибо все слепо верили тому, что слышали, словно это были слова спустившегося с неба ангела. Когда осажденный тиран увидел, какой вред приносят ему увещания священника, способные в скором будущем вовсе лишить его войска, он на тринадцатый день понял, что дольше соблюдать перемирие нельзя, и, посоветовавшись со своими относительно того, что лучше всего предпринять при настоящих обстоятельствах, решил никоим образом не допускать дальнейшего окружения, ибо и десяти дней не потребовалось бы, чтобы окончательно взбунтовать народ и лишить его, шемина, всякой поддержки, а поэтому самое мудрое и разумное — выйти из города и сразиться с Шеминдо в открытом бою, прежде чем он успеет приобрести перевес. К осуществлению этого замысла приступили с возможной быстротой, и через два дня за час до рассвета сатанский шемин выступил из пяти ворот с восьмьюдесятью тысячами воинов, еще сохранившими ему верность, и, напав на неприятеля с великой яростью, под громкие крики и возгласы вступил с ним в бой. Войска Шеминдо, однако, не были застигнуты врасплох и отбивались с большой отвагой. Между противниками завязалась жестокая схватка, в которой и та и другая сторона проявили такое неистовство, что за каких-нибудь полтора часа, пока бой был наиболее горячим, полегло более сорока тысяч человек. Закончился он тем, что сатанский шемин был сброшен со слона выстрелом из аркебуза некоего португальца по имени Гонсало Нето, уроженца Сетубала. После этого все осаждаемые сдались в плен, сдался также и город на том условии, что победители не посягнут ни на жизнь, ни на имущество жителей, после чего Шеминдо вступил в него и в тот же день в главной пагоде был коронован королем Пегу. Произошло это и субботу, 23 февраля 1551 года. Гонсало Нето за его подвиг было дано двадцать бис золота, что составляет десять тысяч крузадо, а остальным восьмидесяти португальцам Шеминдо выдал пять тысяч крузадо, оказал им многие почести, предоставил всякие вольности и снял с них пошлины на товары, каковые привилегии соблюдались вполне исправно и после.

Глава CXCIV

О том, что совершил Шеминдо после венчания королем Пегу; как Шаумигрен, молочный брат бирманского короля, напал на него с большим войском и какой исход имел происшедший между ними бой

Когда Шеминдо оказался на престоле Пегу мирным властителем всего королевства, он занялся совершенно иными делами, чем его предшественник, сатанский шемин. Ибо первой и главной заботой Шеминдо было приложить все возможные усилия к тому, чтобы обеспечить королевству мир и справедливость. В стране наступило великое успокоение и воцарилась такая законность, что ни один вельможа не дерзал посягнуть ни на кого из малых и беззащитных, сколь бы ничтожен тот ни был. Да и во всем прочем, что касалось управления королевством, Шеминдо соблюдал такую честность и беспристрастие, что все иноземцы, посещавшие в это время Пегу, только диву давались. Ибо в самом деле удивительно было видеть такие мир, согласие и единомыслие во всем народе. Подобное благополучие продолжалось три года с половиной ^{344}, но тут Шаумигрен, молочный брат бирманского короля, которого убил сатанский шемин, как об этом было сказано выше, прослышав, что мятежи и войны, которые произошли в Пегу со времени появления сатанского шемина, унесли самый цвет государства и теперешний король Шеминдо терпит большую нужду во всем, что необходимо для обороны, решил попытаться вторично осуществить то предприятие, которое раз уже потерпело неудачу из-за гибели короля Бирмы. С этой целью он на собственные средства набрал огромное войско из чужеземцев, которым платил один золотой тинкал в месяц, что составляет пять крузадо на наши деньги, и 9 марта 1552 года выступил из своего родного города Тангу с войском в триста тысяч человек, в котором бирманцев было всего пятьдесят тысяч, все же прочие были моэны, шалеу, каламиньянцы, савади, панкру и ава ^{345}. Большая часть этих народов принадлежала к тем, кто живет на внутренних землях к осту и к ост-норд-осту от Тангу на расстоянии более пятисот легуа, как это можно увидеть на карте ^{346}, если только градусы на ней нанесены верно. Когда до нового короля Шеминдо дошли достоверные вести об этой шедшей на него рати, он подготовился выйти ей навстречу и дать противнику бой. Для этого он собрал в Пегу, где продолжал пребывать, большое войско в девятьсот тысяч человек, но все это были пегу, народ вообще от природы слабосильный и притом значительно уступающий всем тем, кого я перечислил. Во вторник четвертого апреля, в полдень, узнав, что неприятельское войско расположилось в двенадцати легуа от него вдоль реки Мелейтай, он потратил весь этот день и следующую ночь на то, чтобы с возможной поспешностью построить свои войска, что потребовало не так много времени, ибо к бою они готовились уже давно и были хорошо обучены своими начальниками. На следующее утро в девять часов вся эта рать снялась с места и под звуки бесчисленных воинственных инструментов, не торопясь, перешла на ночевку к реке Понтареу и там остановилась. На следующий день вечером за час до захода солнца бирманец Шаумигрен показался с таким огромным войском, что оно растянулось почти на легуа с половиной, ибо у него было семьдесят тысяч всадников, двести тридцать тысяч пехотинцев и шесть тысяч боевых слонов, не говоря о тех, на которых перевозилась кладь и провиант. Но так как к этому времени уже почти стемнело, он предпочел переночевать у подножья горы, ибо так было безопаснее. Ночь прошла в бдительном наблюдении за неприятелем, все время и с той и с другой стороны раздавались громкие возгласы и крики. Едва в субботу 7 апреля 1552 года в пять часов утра стал заниматься день, оба войска двинулись к реке Понтареу с совершенно противоположными намерениями. Бирманец хотел перейти ее вброд и подняться на холм, возвышавшийся на другом берегу реки, а Шеминдо решил этому помешать. Завязалась перестрелка, во время которой были убиты и с той и с другой стороны около пятисот человек. Но, несмотря на продолжавшуюся весь день перестрелку, Шаумигрену удалось все же добраться до выбранной им позиции, и он оставался там всю ночь, жег костры и бдительно следил за противником. На следующий день, как только рассвело, король Пегу Шеминдо двинул свое войско на противника, Шаумигрен от встречи не уклонился, и между ними завязался ожесточеннейший бой, разжигаемый взаимной ненавистью пегу и бирманцев. Оба авангарда, в которые входили главные силы противников, бились друг с другом так неистово, что через каких-нибудь полчаса все поле оказалось покрыто трупами. Здесь-то и сказалась слабость пегу. Шеминдо, видя, что его жестоко израненные воины начинают отступать, кинулся к ним на помощь с тремя тысячами слонов, напавшими на семьдесят тысяч конницы с такой неустрашимостью, что бирманцы вскоре утратили все ими завоеванное. Но Шаумигрен, как человек более опытный в военных делах, сообразил, каким образом еще можно добиться победы: он сделал вид, что разгромлен и отступает, а Шеминдо, приняв все за чистую монету и желая добить врага, стал подбадривать своих, преследуя его почти четверть легуа. Но в это время бирманцы повернулись вспять и с устрашающим криком, заставившим дрожать не только людей, но воздух, землю и все остальные стихии, набросились на пегу с сокрушающей силой. Бой завязался вновь, и через несколько мгновений воздух уже пылал огнем, а земля утопала в крови, ибо феодалы и военачальники пегу, увидев своего короля в самой гуще боя и почти побежденного, все устремились ему на помощь. В свою очередь, на помощь Бирманцу пришел его брат Паноусорай с сорока тысячами войска и двумя тысячами слонов. Когда же войска столкнулись, кровопролитное это сражение сделалось таким, что нет слов его описать. А поэтому я не скажу ничего больше, как только то, что за полчаса до захода солнца из девятисоттысячного войска пегу, как потом рассказывали, четыреста тысяч полегло, остальные же были жестоко изранены. Шеминдо по совету приближенных скрылся. И так как победил Шаумигрен ^{347}, он в этот же день засветло короновался королем Пегу теми же самыми регалиями — мечом, скипетром и короной, которыми в свое время был коронован убитый сатанским шемином бирманский король. Однако скоро стемнело, и ничем больше, кроме расстановки наблюдательных постов и перевязки раненых, заниматься было нельзя.