Странствия

Пинто Фернан Мендес

Глава CXCV

О большом мятеже, вспыхнувшем в лагере нового бирманского короля, о причинах его и о том, чем он закончился

На следующее утро все победители, как здоровые, так и раненые, пошли грабить убитых, ибо язычники, как я это, кажется, уже говорил, идут на войну, надев на себя все свои драгоценности, будь то золото или самоцветы, а многие из павших были богатыми людьми. После того как солдаты удовлетворили свою алчность, новый государь этого злополучного королевства снялся с лагеря и направился в город Пегу, находившийся в трех легуа с небольшим, однако, не желая вступать в город в этот же день по некоторым соображениям, о которых речь будет дальше, он стал лагерем в поле, называемом Сундай-Патир, в половине легуа с небольшим от города, позаботившись расставить у двадцати четырех его ворот по пятьсот всадников стражи во главе с бирманскими начальниками. Тут он простоял пять дней, не решаясь войти в столицу, ибо опасался ее разграбления, чего требовали от него наемные войска, напоминая ему обещания, данные им еще в Тангу. А так как военному люду, живущему на жалованье, свойственно не уважать ничего, кроме собственной выгоды, наемники, видя, что король мешкает и оттягивает вступление в город, пришли в большое возбуждение, и некоторые подняли мятеж по наущению одного португальца из Брагансы по имени Кристован Сарменто, человека надменного, но очень храброго и отличного военачальника. И так как мятеж вскоре принял угрожающий характер, бирманский король укрылся в надежно защищенной пагоде со своими бирманцами до следующего утра, когда в девять часов между королем и мятежным войском начались переговоры. Наступило некоторое успокоение. Выйдя на монастырскую стену, король громко, чтобы все его слышали, объявил о своих намерениях.

— Доблестные военачальники и друзья мои, хоть вы и не слишком строго соблюдаете верность и послушание, в которых вы клялись мне в Тангу, я велел вас призвать в эту священную усыпальницу, чтобы в ней, подкрепив искренность слов моих торжественной клятвой, открыть вам мои замыслы. Преклонив колени и воздев руки к небу, беру в свидетели Киая Нивандела, бога сражений на поле Витау, и умоляю его выступить судьей между мной и вами. Пусть он лишит меня языка, если я солгу в том, что я вам скажу. Я отлично помню обещание, данное вам в Тангу, и то, что я обязался дать вам город на разграбление, как для того, чтобы храбрость ваша послужила орудием моей чести, так и для того, чтобы удовлетворить вашу алчность, ибо к стяжательству вы питаете большую склонность. Обещание это, выполнить которое я поручился своею честью, налагает на меня обязательства, кои я не намерен отрицать. Но когда я думаю о тех последствиях, которые повлечет за собой разграбление города, и вспоминаю о близком отчете в поступках моих, который мне придется дать перед правым судом всевышнего, меня охватывает страх и я не дерзаю брать на себя столь тяжкий грех. Разум подсказывает мне, что лучше погрешить перед вами, чем вызвать гнев божий, ибо несправедливо, чтобы ни в чем не повинные люди расплачивались за виновных, которые уже понесли наказание, пав в минувшем бою от ваших рук. А посему умоляю вас, как чад моих единокровных, уважить мои добрые чувства и не раздувать далее огонь, в котором сгорит моя душа, если пойдет на это преступление, ибо вы видите, как справедливо то, что я вас прошу, и как несправедливо было бы отказать мне в моей просьбе. Но чтобы не лишить вас вовсе обещанной вам награды, постараюсь частично возместить вам то, чего вы лишаетесь, расплатившись с вами по справедливости всем тем, чем богата моя казна, я лично и государство.

Начальники мятежников, выслушав оправдание короля и данные им обещания, согласились принять его условия, попросив, однако, не забывать о требованиях солдат, ибо было необходимо считаться с ними. На это король им ответил, что они правы и что во всем он будет руководствоваться тем, что покажется начальникам наиболее правильным. Чтобы окончательно уладить разногласия, решено было прибегнуть к третейскому суду. Мятежники должны были выставить трех судей, и то же количество должен был выставить и король, так, чтобы в общей сложности их получилось шесть. Далее, для большей беспристрастности сочли, что трое из шестерых должны быть монахами, а остальные трое иностранцами. Договорившись по этому вопросу, стали думать, кого из монахов взять в судьи, и обе стороны остановили свой выбор на трех менигрепо пагоды, посвященной Киаю Хифарону, богу бедноты, а относительно трех других, которые по условию обязательно должны были быть иностранцы, решили бросить жребий между королем и мятежниками, какой стороне избирать одного, а какой двоих. И было господу нашему угодно сделать так, что выбирать двоих выпало королю, ибо по милости господней он назначил обоих из числа ста восьмидесяти португальцев, тогда проживавших в городе, из коих один оказался Гонсало Пашеко, фактор по гуммилаку его величества короля Португалии, дворянин, человек благородный и очень честный, а другой — всеми уважаемый купец по имени Нуно Фернандес Тейшейра, которого новый король знал еще при старом короле и о котором был очень высокого мнения. Военачальники мятежников также избрали иностранца, но кого, я тогда не узнал. Когда состав суда был определен, для скорейшего разрешения вопроса вызвали судей, ибо король боялся покидать пагоду, не покончив с этим делом, так как хотел мирно распустить свое войско еще до торжественного въезда в город, считая, что если впустить туда солдат, они, возможно, не устоят перед соблазном его ограбить. С этой целью в ту же ночь король послал конного бирманца в квартал, где жили португальцы, которые не менее пегу опасались грабежа и поголовного истребления жителей. Подъехав к городу, бирманец громким голосом (ибо так принято у них говорить королевским гонцам) спросил, где живет начальник португальцев, после чего, не зная, что это все означает, гонца проводили туда, куда он был направлен. Когда бирманец оказался перед Гонсало Пашеко, он сказал ему:

— Природе всевышнего, создавшего твердь небесную, столь же свойственно пробуждать в людях добро, предотвращающее зло, как и супостату всевышнего — дракону взращивать в груди их беспокойный, мятежный дух, нарушающий мир, который позволяет нам жить согласно заповедям господним. Некий злой человек из вашего народа высек адскую искру из груди своей, запалил пламя, раздутое дыханием усобицы, и вызвал среди шаланов, мелейтаев и савади, входящих в войско повелители моего, мятеж, вызванный низостью и алчностью бунтовщиков и их главаря. Зло, порожденное им, привело к тому, что рать короля едва не погибла, три тысячи бирманцев поплатились жизнью, а над самим государем нависла немалая угроза, и ему пришлось укрыться в пагоде, где он и поныне пребывает, не решаясь довериться чужеземным наемникам. Для умиротворения этой смуты пожелал господь, отец святого согласия, вселить в сердце короля решение вынести эти невзгоды как подобает мудрецу, дабы благоразумием своим успокоить сердца этих мятежных и крамольных народов, обитающих в самых пустынных пределах Моэнских гор ^{348}. Да проклянет их бог среди всех людей! И вот, для того чтобы воцарились мир и согласие между королем и начальниками бунтовщиков, был заключен договор, соблюдать который поклялись обе стороны, согласно которому государь мой, дабы избавить город сей от потока и разграбления, обещал солдатам выдать из собственной казны все, что постановят своим приговором шесть человек, избранных третейскими судьями в этом деле. Четверо судей уже вызваны и ждут тебя и другого португальца, которых избрал король со своей стороны, чтобы начать обсуждение. Имя его написано в этом письме, которое удостоверит тебя в истинности моих слов.

Тут он вручил Гонсало Пашеко послание бирманского короля, которое тот принял, став на колени и положив его себе на голову со всеми положенными знаками почтения, что бирманцу доставило большое удовольствие.

— Верно, хорошо знал повелитель наш король, кто ты такой, — сказал он, — если избрал тебя судьей его чести и распорядителем его имущества.

Гонсало Пашеко немедленно прочел письмо всем присутствующим португальцам, которые выслушали его с обнаженными головами. Гласило оно следующее:

«Фиолетовая жемчужина перед взором моим, друг капитан Гонсало Пашеко, столь же праведный в безмятежности жизни своей, сколь самый святой менигрепо, живущий отшельником в лесу. Я, прежний Шаумигрен, а ныне венчанный королем четырнадцати государств земли, каковые после смерти святого государя моего и повелителя господь ныне передал в мое владение, посылаю тебе улыбку моих уст, дабы ты стал так же любезен со мной, как и те, кого я в праздничные дни сажаю за пиршественный стол свой. Наслышавшись о тебе, возжелал я в сердце своем избрать тебя в судьи по некоему важному делу, а посему и послал к тебе, равно как и к великому другу моему Нуно Фернандесу Тейшейре, истинному слитку червонного золота, сего гонца, дабы известить вас, что вам надлежит скорейшим образом явиться ко мне и выполнить ту обязанность, которую я вам доверил. Что же касается вашей безопасности, ибо, знаю, недавний бунт должен был исполнить вас страхом, тревоги не имейте, слово мое, подкрепленное клятвой богопомазанного короля, пусть будет тому порукой как вам, так и всем прочим из вашего народа, исповедующим бога вашей веры».

Услышав это обещание, мы были глубоко тронуты и решили, что оно явилось с небес по особой милости божьей, дабы вселить в нас спокойствие и уверенность, что на жизнь нашу никто не покусится, в чем мы до тех пор сомневались. Гонсало Пашеко и Нуно Фернандес с десятью другими португальцами, нарочно для этого выбранными, собрали подарок из многих драгоценных товаров, чтобы отвезти королю, и в ту же ночь, за час до рассвета, отправились к нему вместе с бирманцем, потому что обстановка и нетерпение короля не давали медлить.

Глава CXCVI

О приговоре, который вынесли шесть третейских судей по этому делу, и о въезде Шаумигрена в город Пегу

Гонсало Пашеко, Нуно Фернандес и остальные португальцы через час после восхода солнца прибыли в лагерь, где их по приказанию короля встретил Жибрайдан, повелитель Мейдо, один из самых главных военачальников бирманского войска, которого король держал при своей особе и которому полностью доверял. При нем было более ста всадников и шести булавоносцев. Все они отправились в пагоду, в которой укрывался король, и были им очень радушно приняты, причем государь оказал Нуно Фернандесу особые почести. Поговорив с португальцами о разных разностях, он перешел к важному делу, ради которого он их призвал, и настойчиво советовал им отстаивать скорее интересы мятежных военачальников, нежели его собственные, ибо, как он уверял, действуя так, они доставят ему удовольствие, и так далее и тому подобное. После чего тот же самый бирманец отвел их в палатку, где их уже ожидали четверо выборных судей, главный казначей и два писца.

Утихомирив толпившихся вокруг палатки, выборные начали обсуждать дело, по поводу которого они собрались. Было высказано несколько точек зрения, на изложение коих потратили большую часть дня. Но в конце концов все пришли к выводу, что, хотя король в Тангу и обещал наемникам отдать на поток и разграбление все населенные места, которые будут захвачены силой оружия, и слово свое ему надлежало бы сдержать со всей точностью, однако, принимая во внимание, что выполнение этого обещания нанесло бы великий ущерб ни в чем не повинным людям и не могло не оскорбить всевышнего, третейский суд приговором своим постановляет, что король во исполнение своего обещания должен из собственной казны выплатить всему войску тысячу бис золота, распределенных по весу и счету между военачальниками каждой страны, а войска, как только они получат свои деньги, должны переправиться на другой берег реки и оттуда беспрепятственно уйти в свои земли. Однако им должно быть уплачено и жалованье по день мятежа, которое им задолжали, а также выдано провианта на двадцать дней пути.

Оглашение этого приговора было встречено ликованием и с той и с другой стороны. Король приказал немедленно выполнить решение, но, не удовлетворившись выплатой указанной суммы, пожаловал военачальникам и офицерам еще всяческие подарки, чем доставил им всем большое удовольствие. Таким образом, был произведен окончательный расчет с мятежниками, и король никогда уже больше не собирался прибегать к их помощи, так как потерял к ним всякое доверие. Он приказал также, чтобы каждое войско разбилось на отдельные тысячи, дабы не возбуждать при проходе подозрений и не дать солдатам возможности, пользуясь своею численностью, грабить селения, через которые им придется проходить. Бывшие мятежники покинули лагерь на следующий же день.