Странствия

Пинто Фернан Мендес

— О, священная плоть, драгоценнее всех королей Авы, белая жемчужина стольких каратов, сколько частиц движется в солнечных лучах, возведенная всевышним на вершину почестей и скипетром своим повелевавшая ратями могущества царей, я, незначительнейший муравей кладовой твоей, поселившийся в великом изобилии забытых тобою крошек и столь несхожий с тобой в ничтожестве своем, что едва могу быть замечен твоим зраком, прошу тебя, повелитель главы моей, во имя свежего луга, на коем ныне отдыхает душа твоя, выслушать опечаленным своим слухом то, что выскажут тебе перед всем народом уста мои, дабы получил ты удовлетворение за беззаконие, совершенное с тобою на земле. Оретанау Шаумигрен, брат твой, владетель Савади и Тангу, устами недостойного раба твоего просит тебя, прежде чем ты расстанешься с этой жизнью, милостиво простить ему все, чем он мог оскорбить тебя в прошлом, и взять себе во владение сие государство, которое он возвращает тебе целиком и полностью, ничего не удержав, и заявляет через меня, вассала своего, что, добровольно отрекшись от него в твою пользу, он остается чист перед тобою, так что все жалобы на него, которые ты мог бы направить с того света, не будут услышаны, а чтобы наказать себя за те огорчения, которые он тебе причинил, он соглашается в земном изгнании быть надзирателем и опекуном этого подаренного тебе королевства Пегу и клянется всегда исполнять на земле то, что ты прикажешь ему с небес, при условии, что ты разрешишь ему пользоваться плодами ее, словно милостыней, поданной ему на пропитание, ибо иначе он не сможет быть держателем этой земли, менигрепо никогда на это не согласятся и в час смерти не отпустят ему его грехов.

На это одни из присутствующих при этом священников, пользовавшийся, очевидно, большим противу других весом, ответил как бы устами умершего:

— Поскольку, сын мой, ты признаешь прошлые свои заблуждения и перед всем собравшимся здесь народом испросил у меня прощения, прощаю тебя от души и радуюсь, что в этом королевстве оставляю тебя отныне пастырем стада своего при условии, что ты не нарушишь данной мне клятвы, ибо этим ты совершил бы столь же великий грех, как если бы ты наложил сейчас руку на меня без разрешения на то всевышнего.

Тут весь народ принялся кричать:

— Mitay curtarao, dapano, dapano! — что означает: «Да разрешит это господь наш, господь наш».

А священник, поднявшись на агрен, или кафедру, и обратившись к народу, продолжал:

— Дайте мне как благодарственный дар часть слез, пролившихся из глаз ваших, чтобы душа моя могла испить их, услышав радостное известие, что Шаумигрен наш остается на этой земле по воле божьей и не обязан ничего никому возвращать ^{352}. А посему возрадуйтесь и вы, как добрые и верные подданные его.

При этих словах собравшийся народ пришел в такое возбуждение, что радостно захлопал в ладоши, оглашая воздух страшными криками:

— Exirau opaeum! — что означает: «Прославлен будь, господин».

Когда с этим было покончено, исполненные благочестивого рвения священники забрали куски покойного короля вместе с внутренностями и всем, что было из него извлечено, отнесли их со знаками величайшего почтения на место, расположенное несколько ниже, и возложили на костер из драгоценных пород сандала, орлиного дерева и стиракса, после чего три священника подожгли его с трех сторон. Затем, следуя какому-то диковинному обряду, совершили множество жертвоприношений животных, по большей части баранов, которым они отсекали головы.

Тело горело всю ночь до утра; пепел был собран и уложен в серебряную раку и отнесен торжественной процессией, в которой участвовало более десяти тысяч жрецов, в храм Киая Лакаса, бога тысячи божеств, где его поместили в нишу наподобие придела, всю покрытую золотом. Таков был конец короля Пегу Шеминдо, которого те два года с половиной, что он правил, чтили так, как, сдается мне, не чтили никакого другого монарха. Но так уж устроен свет.

Глава CC

Как из королевства Пегу я отравился в Малакку, а оттуда в Японию и о чрезвычайном происшествии, которое там имело место

Смерть доброго сиамского короля и прелюбодеяние преступной королевы, его супруги, о которых я выше подробно сообщал, положили начало и были первопричиной распрей и жестоких войн, свирепствовавших в Пегу и в Сиаме в течение трех с половиной лет и приведших к великому кровопролитию и разорению, как явствует из того, что я только что рассказал. В конечном счете бирманский король Шаумигрен сделался безраздельным властителем королевства Пегу. Но больше я сейчас о нем говорить не буду и перейду к событиям в других странах, пока этот самый бирманский король Шаумигрен не пойдет походом на королевство Сиам с таким огромным войском, которого даже в Индии не собирал еще ни один король, ибо числило оно миллион семьсот тысяч воинов и шестнадцать тысяч слонов, из коих девять тысяч было грузовых, а семь тысяч боевых. Эта экспедиция, как мне потом говорили, стоила нам гибели двухсот восьмидесяти португальцев, в число которых вошли два монаха-доминиканца, которые в то время проповедовали в этих краях. Но сейчас я хочу вернуться к тому, от чего я уже столько раз отклонялся. После того как успокоились все описанные мною волнения, Гонсало Пашеко отбыл из Пегу вместе со всеми жившими там португальцами, которых, как я уже говорил, освободил новый бирманский король, приказав вернуть им их товары, даровав им некоторые вольности и обласкав многими милостями. Все мы, сто шестьдесят человек, сели на пять кораблей, стоявших в это время в порту Козмин, одном из главных городов этого королевства, и рассеялись, словно паломники в Индии, по разным местам, где каждый рассчитывал повыгоднее устроить свои дела. Я вместе с двадцатью шестью спутниками направился в Малакку и, задержавшись там всего лишь на месяц, поспешил отправиться в Японию с неким Жорже Алваресом из Фрейшо-де-Эспада-а-Синта на корабле коменданта крепости Симана де Мело, который шел туда по торговым делам.

Мы уже двадцать шесть дней плыли с сильным попутным муссоном, когда увидели остров под названием Танишума, в девяти легуа к югу от южной оконечности японской земли и, взяв на него курс, на другой день стали на якорь посреди бухты, являющейся гаванью города Гуанширо, наутакин которого из любопытства и ради того, чтобы увидеть нечто новое и неведомое, сразу же самолично явился к нам на корабль и, изумленный видом его и устройством парусов, ибо это было первое европейское судно, посетившее эти места, выразил большую радость по поводу нашего прихода и всячески уговаривал нас остаться здесь торговать, однако Жорже Алварес и прочие купцы не согласились, так как нашли стоянку недостаточно безопасной в случае шторма. Поэтому на следующий день мы снялись с якоря и взяли курс на королевство Бунго, на сто легуа севернее. По милости господа нашего на шестой день плаванья мы благополучно стали на якорь против города Фушеу, где были хорошо приняты и королем и населением. Нам было оказано много милостей, и мы были освобождены от пошлин. Все шло бы хорошо и дальше, если бы за грехи наши в течение тех немногих дней, что мы стояли в Фушеу, короля Бунго не убил один из его вассалов по имени Фукарандоно, могучий феодал и сам сюзерен многих вассалов, владевший большими землями и получавший с них значительные доходы. Следует сказать, что в это время при дворе здешнего государя находился некий юноша по имени Аширандоно, племянник короля Аримы, который из-за притеснений, учиненных ему дядей-королем, уже с год, как переселился в Бунго и намеревался никогда более не возвращаться к себе на родину. Судьба, однако, оказалась ему благоприятной: дядя его умер, а так как прямого наследника он не оставлял, то завещал корону Аширандоно. Фукарандоно, о котором я только что упомянул, видя, как выгодно было бы ему выдать свою дочь за Аширандоно, попросил как милости у короля Бунго послужить ему в этом деле посредником, на что последний сразу же согласился. С этой целью король как-то раз пригласил принца поехать с ним в находившийся в двух легуа от города лес, где была прекрасная охота, а также и иные развлечения, к которым принц, как говорят, питал большую склонность. Там король поговорил с принцем о женитьбе на дочери Фукарандоно, сказав, что брак этот доставил бы ему большое удовольствие, и принц охотно согласился, чем весьма обрадовал короля. Он вызвал Фукарандоно к себе в город, рассказал ему об успехе сватовства и наказал ему немедленно же отправиться благодарить молодого человека, да и впредь обходиться с ним как с любимым сыном, чтобы больше расположить его к себе, ибо от этого и отец и дочь только выиграют. К этому король добавил, что и он не раз подумывал женить его на собственной дочери. Фукарандоно бросился к ногам государя и поцеловал их, выказав свою признательность в выражениях, сообразных с милостью и честью, которые благодаря посредничеству короля оказал ему господь. От него он немедленно поехал к себе во дворец, где с великим возбуждением и радостью рассказал о случившемся жене, детям и родственникам, чем всех их весьма обрадовал. По этому случаю все обменялись подарками, как это принято у них делать при помолвках важных лиц.

Мать невесты, особенно польщенная предстоящей свадьбой, вне себя от радости, направилась в покой, где молодая девушка занималась в это время рукоделием в обществе нескольких благородных девиц из своей свиты, и отвела ее за руку в зал, где находился ее отец и многочисленные ее братья, дядюшки и прочие родственники. Все принялись ее поздравлять с великой честью, титулуя ее, величеством, как будто она стала уже королевой Аримы. Так прошел этот веселый день в празднествах, пирах и взаимных посещениях дам, причем невесте было преподнесено множество драгоценных подарков. Но так как в делах такого рода благополучие или неблагополучие их определяется не по началу, а по концу, из доброго и радостного начала этой помолвки проистекло в дальнейшем столько бед и несчастий, что сравнить их можно разве с тем, что случилось незадолго до этого в Сиаме, о чем я уже ранее рассказывал. Утверждаю я это с полной уверенностью, ибо был очевидцем и тех и других событий и при этом чуть не поплатился жизнью. Итак, весь этот день прошел в приемах различных знатных персон, но среди всеобщего ликованья лишь невеста не выражала удовольствия, ибо была без памяти влюблена в молодого дворянина, сына некоего Гроже Аруна, титул которого соответствует нашему баронскому, хотя молодой человек этот по родовитости, имущественному положению и весу значительно уступал Фукарандоно, отцу невесты. Доведенная до крайности любовью, которую она к нему питала, молодая девушка, едва стемнело, послала к нему женщину, являвшуюся посредницей в ее любовных делах, умоляя похитить ее из отцовского дома, прежде чем она пойдет на какой-нибудь отчаянный шаг. Молодой человек, также питавший к ней нежные чувства, пришел на свидание туда, где они обычно встречались, и девушка упрашивала его до тех пор, пока юноша не увел ее из дома отца и не спрятал в монастыре, настоятельницей которого была одна из его теток. Там она оставалась девять дней в полном неведении того, что происходит дома. На другое утро ее воспитательница пришла за ней, но, не найдя ее там, где оставила накануне вечером, прошла в покои ее матери, ибо считала, что по случаю торжества она занята своими нарядами или чем-нибудь в этом роде, но так как не нашла ее и там, вернулась в ее спальню и обнаружила, что одно из окон, выходящих в сад, приоткрыто и к решетке прикреплена веревка, сплетенная из разодранной на полосы простыни, а внизу под окном лежит одна из сандалий девушки. Представив себе, что могло случиться, она обезумела от ужаса и, не помня себя, бросилась предупредить мать, которая еще лежала в постели. Последняя, потрясенная этим известием, немедленно встала и бросилась обыскивать комнаты служанок, полагая, что дочь могла в них спрятаться, но, не найдя ее, была так удручена, что упала на пол как бы в припадке и тут же умерла. Фукарандоно, который еще ничего не знал о случившемся, услышав крик и суматоху, поспешил узнать, в чем дело, и, удостоверившись в бегстве своей дочери, немедленно вызвал некоторых своих родственников. Последние, изумленные столь неожиданной и неприятной новостью, поспешили явиться к нему, после чего все стали думать, что надлежит предпринять в этом случае. Решено было прибегнуть к самым жестоким мерам. Начали с пристрастием допрашивать женщин, проживавших в доме, но ни одна из них ничего не смогла сказать. После допроса всем ста женщинам отрубили головы, а некоторых, занимавших более высокое положение, разрубили даже на куски, полагая, что все они соучастницы в этом деле. Высказывались самые разнообразные предположения, где она может находиться, и наконец решили, что дальше действовать не следует, пока не будет поставлен в известность король, что и было немедленно сделано. Фукарандоно очень просил государя отдать приказ обыскать некоторые дома, которые ему указали, но король не захотел пойти на это, не желая оскорблять их хозяев и опасаясь возмущения, которое мог вызвать подобный шаг. Фукарандоно, обиженный на короля за то, что тот не захотел удовлетворить его просьбу, вернулся к себе домой вместе со своими родичами и решил с ними самостоятельно сделать то, что казалось ему необходимым для восстановления своей чести, ибо только слабые и беспомощные люди, неспособные сами постоять за себя, обращались, по его мнению, за помощью к закону. Надо знать, что японцы самый щепетильный на свете народ в вопросах чести, поэтому Фукарандоно решил довести до конца свой замысел, не считаясь ни с какими препятствиями. С этой целью он созвал всех своих родственников, находившихся при дворе, и все они собрались у него в ту же ночь. Он объяснил им свое намерение, и все нашли его правильным и достойным одобрения. Не медля более, они бросились в те дома, где, как им казалось, могла укрыться девушка, но хозяева их, подозревая о возможном вторжении, уже приготовились к отпору. Из-за этого свалка и резня произошли такие, что за короткий промежуток времени, остававшийся до рассвета, и с той и с другой стороны было убито более двенадцати тысяч человек. Король, услышав о побоище, поспешил на место происшествия со своей охраной, намереваясь примирить противников, но последние дошли до такого остервенения, что не только не захотели его слушать и проявили к нему полнейшее неуважение, но даже обратили на него свою злобу. Потеряв значительную часть своих воинов, король вынужден был отступить с уцелевшими и скрыться во дворце, но и это ему не помогло, ибо разъяренные противники ворвались в его покои и перебили там всех, начиная с короля, причем количество убитых, как утверждали, превысило пятнадцать тысяч человек, в том числе двадцать шесть португальцев из сорока, находившихся тогда при дворе. Не удовлетворившись этим чудовищным побоищем, эти слуги сатаны принялись громить дворец королевы, которая в это время лежала больная, и убили ее, трех ее дочерей и пятьсот с лишним прислуживающих ей женщин, после чего, охваченные безрассудной страстью разрушения, подожгли с шести или семи сторон город, и пожар, раздуваемый сильным ветром, принял такие размеры, что за каких-нибудь два часа большая часть Фушеу была превращена в пепел. Мы, семнадцать уцелевших португальцев, с большим трудом добрались до нашего корабля, на котором нам чудом удалось спастись, снявшись с якоря и выйдя в море. Как только рассвело, все мятежники, которых к этому времени оставалось еще десять тысяч, ограбив город, разбились на два отряда и удалились на вершину крутой горы под названием Канафама, где и укрепились. Там они намеревались избрать себе короля, который бы правил ими, ибо к этому времени Фукарандоно погиб от удара копьем, которое пронзило ему горло, и погибли все его родичи — зачинщики этого дьявольского восстания.

Глава CCI

О том, что предпринял принц, сын короля, когда он узнал о гибели отца

В этот же день обо всем, что произошло, доложили принцу, сыну короля, находившемуся в своей крепости Оски, в семи легуа от Фушеу. Потрясенный известием принц, оплакав гибель отца, пожелал немедленно отправиться в город вместе с некоторыми приближенными, но это ему отсоветовал воспитатель его Финжейндоно, резонно указав, что неразумно предпринимать что-либо, не выяснив в подробностях положения дел, ибо не подлежит сомнению, что отважившиеся поднять руку на короля не постесняются убить и его, так как сил для этого у мятежников еще достаточно, между тем как у него их совершенно нет. Поэтому самое правильное собрать быстрее возможно большее количество народа, ибо с его помощью он сможет победить и наказать супостатов. Принцу совет этот показался правильным, и, позаботившись о самом необходимом при данных обстоятельствах, он приказал своим приближенным отправиться в его дворец в Шаражапане и там трубить в раковину, чем все окрестное население приведено было в такое возбужденье, что слова бессильны его описать. Следует объяснить, что по закону или обычаю, издавна принятому в Японии, всякий житель любого населенного места, как самого большого, так и самого малого, обязан держать у себя дома раковину, в которую под страхом тягчайшего наказания не разрешается трубить иначе, как по следующим четырем поводам: беспорядков и драк, пожара, воров и разбойников и, наконец, измены. По данному сигналу сразу можно определить, что произошло, ибо в случае драк трубят один раз, пожара — два, воров — три и измены — четыре. Всякий, услышавший сигнал, обязан под страхом смертной казни немедленно повторить его на своей раковине, и точно столько раз, сколько прозвучал он у первого, чтобы не было никаких ошибок и путаницы. А так как сигнал измены подается несравненно реже других сигналов, которые приходится слышать достаточно часто, всякий раз, когда он раздается, он вызывает такую тревогу в народе, что все, не теряя ни мгновения, бросают свои дела и устремляются туда, откуда его услышали. Таким образом новость распространяется с поразительной скоростью, и за какой-нибудь час перекликаются уже двадцать окрестных сел.

Но вернусь к своему повествованию: подав этот сигнал и проявив себя человеком решительным и добрым военачальником, принц удалился в некий расположенный в роще монастырь и затворился там на три дня, чтобы в великой скорби еще раз оплакать гибель отца, матери и сестер, после чего, так как народа уже собралось достаточное количество, он из монастыря вышел и занялся тем, что было необходимо для безопасности государства и наказания преступников. Первым долгом он велел отобрать у мятежников земли и сровнять с землей их дома, самим же виновным принц посулил через глашатых такие кары, что дрожь пробирала от одной мысли о них. Когда прошло семь дней со дня этого прискорбного события, принцу посоветовали заняться осуществлением своего намерения, ибо войска собралось уже довольно, а провианта для такого количества людей в этих местах не хватало; кроме того, мятежники могли рассеяться по стране. Принц внял этому совету и выступил из Оски в Фушеу с блестящим, прекрасно вооруженным и способным на любой подвиг войском общей численностью в сто тридцать тысяч человек, из коих семнадцать тысяч было конных, а остальные пешие. Когда принц прибыл в Фушеу, он был хорошо принят народом, выражавшим печаль и сочувствие по поводу гибели короля. Проследовать в королевский дворец он не пожелал, но прямо с дороги отправился в пагоду, в которой похоронен был король, и отслужил по нему пышную и дорого обошедшуюся погребальную службу по принятым у них обрядам, продолжавшуюся две ночи подряд при свете бесконечного числа светильников. После чего принцу показали залитую кровью одежду отца, и он торжественно поклялся на ней не простить никому из виновных, даже если они тысячу раз сделаются бонзами ^{353}, и предать огню все храмы, где они будут искать убежища. На четвертый день пребывания своего в Фушеу принц был без особых торжеств провозглашен королем, после чего с войском в сто шестьдесят тысяч человек направился туда, где находились мятежники. Гора, где они укрылись, была со всех сторон окружена, так чтобы никто из них не мог уйти. Таким образом, принц продержал их девять суток в осаде. Мятежники, видя, что ни на какую помощь извне им рассчитывать не приходится, предпочли пасть в открытом бою как храбрые люди, чем трусливо погибать в окружении. Придя все к этому решению, они в дождливую и очень темную ночь спустились с четырех сторон горы и напали на королевское войско, которое в то время было уже построено и готово к бою, так как своевременно узнало о намерении мятежников. Между ними завязалась ожесточеннейшая схватка, причем и та и другая стороны проявляли такую ярость и ненависть к противнику, что через два часа после восхода солнца убитых было уже тридцать семь тысяч, в том числе все десять тысяч мятежников. Никто из них не пожелал спастись, хотя некоторые и могли бы это сделать. Молодого короля очень огорчили понесенные им потери, и он, как только бой был окончен, поспешил в город, где в первую очередь занялся оказанием помощи раненым, на что ушло очень много времени, так как их было, как говорили, более тридцати тысяч, из коих впоследствии многие не выжили.