Страсть на холсте твоего преступления
Шрифт:
Эйвон спал на диване, я не смела ему мешать, но блондина разбудил свет кухни. Он помычал и попытался подняться, на что я громко шикнула.
— Лежи и не двигайся, — буркнула я, а он широко улыбнулся. Парень был под таблетками, под большим количеством обезболивающего и его голова пьяно плыла.
— Обычно девушки говорят такое, когда собираются оседлать меня, — мечтательно пропел парень и я засмеялась.
— Боже, Эйвон, ты даже в больном состоянии остаешься полным придурком.
— А как без этого, малышка? — хихикнул блондин и упал на диван. Я минуту проследила за ним, чтобы он не смел встать и обернулась только тогда, когда хлопнула
Он был человеком безжалостной натуры, а его жестокость проникала до самых глубин моей души. Я пыталась найти в себе силы, чтобы выстоять, но его присутствие окутывало меня тьмой и угнетением. Я был запугана и ощущала, что никогда не смогу освободиться от его железной хватки, если подойду к нему. Тем не менее, я кинулась к Харрису, как самый глупый, нелепый, несуразный и жалкий оленёнок бросается в лапы властному, повелительному и твёрдому волку.
Я не боялась за свою жизнь и отбросила назад крадущийся по спине страх за себя. Я боялась за него.
— Ты ранен? Что произошло? Тебе нужно обработать раны, Харрис, иначе пойдёт инфекция, как у Эйвона. Чёрт, это же надо было так пострадать, — лепетала я, касаясь его широкой ладони. Он молчал, и я боялась поднять глаза.
— Нужно вызвать врача, — уверенно сказала я, перебив своё запыхавшееся дыхание в норму. Харрис поднял руку, занося её за мою голову и касаясь моих распущенных волос.
— Большие, чуть раскосые с опасной лисичьей формой. Зелёные, как первая весна, — шептал он так тихо, что я еле услышала последние слова. Он говорил о моих глазах, продолжая трогать волосы. Глубокие голубые глаза, словно искрятся льдом. Их холодность настолько интенсивна, что создает ощущение, будто ледяная стужа проходит сквозь хрупкое тело.
— Тебе нужна помощь, — я прохлопала ресницами, ощущая странное давление на сердце. Я не могу продолжать так стоять и слушать его слова, позволять трогать себя, будто ему до сих пор это позволено. Но проблема была в том, что ему действительно позволено. Даже дикому, холодному, жестокому, я позволю трогать себя и залезать глубоко в грудную клетку, оставляя там свою ледяную стужу.
Он — суровая зима, но смотрел на меня так, будто я его первая весна.
— Помощь? — будто пришел в себя и посмотрел мне за спину, отвлекаясь от разглядываний моих волос и лица.
— Это твоя кровь? — спросила бережно я, боясь его спонтанной реакции.
— Кровь? — он переспрашивал каждый мой вопрос и сказанное слово. Харрис будто был не в себе, не в своём теле, отвлеченный сильной травмой и это пугало. Это очень пугало, потому что я привыкла видеть в нем огромный потенциал силы и сдержанной энергии. Я молча взяла его за руку и повела в комнату, а он так легко поддался. Боже, что с ним случилось?
Его холодные глаза смотрели в пол, в одну чертову точку, и я пугалась сильнее. Я зашла в ванную, включила теплую воду и поднесла большие ладони Харриса к раковине. Он молча наблюдал, как я отмывала его руки, брезгливо смотря на розовую воду на белой раковине. Она стекала каплями, заставляя морщиться. Он был за моей
Когда я поняла, что кровь не его испытала целый спектр эмоций. Радость, что кровь не его и ужас, и тревожность, что возможно, тот, чья это кровь, уже мертв. И прямо за моей спиной стоит убийца, жестокий и маниакальный. А я бережно мою его руки, дабы он не обжёгся. Дура! Будто прочитав мои мысли, Харрис быстрым движением закрыл кран и развернул меня к себе. Я вжалась в раковину, больно погладив бедро, об которое ударилась.
— Я не убивал, — с диким лицом сказал Харрис, и я вжалась в себя. Все видели его равнодушным, апатичным и безразличным, но только я вижу в его глазах дикий страх. Я панически глотнула воздух, протянув руки к его лицу. Обхватив руками грубое лицо Харриса, ощутив на мягких ладонях колкую щетину мужчины, я притянула его к себе.
— Расскажи мне, что случилось, Харрис, — ласково попросила я, заметив яростную борьбу в глазах. Мне было больно за него. Больно видеть его сломленным и растерянным передо мной. Человека с аурой власти и контроля, который ломается в своём же мире и ему некому показать себя настоящего.
— Ты всегда принимал меня настоящую, Харри, выводил на эмоции и наслаждался ими, потому что тогда я была собой. Так пусть это заработает в обратную сторону, — просила его я, будто о невозможном. Он бегал по моему лицу глазами, сжавшись в моих руках. Я провела по его волосам рукой, поглаживая выпавшие локоны. И вот так мы стояли. У раковины в ванной, державшие друг друга, чтобы не упасть и не сломаться.
— Так происходит после каждого раза. Я чувствую полное изнеможение и у меня нет сил даже проявлять эмоции или реагировать на происходящее вокруг. Я изолирован и всё, что вижу перед собой — страдания человека. Он заставляет меня смотреть, заставляет учиться на своих ошибках, но больше не называет слабаком, потому что я смотрю от начала и до конца, — он говорил спокойным голосом, но я не понимала о чём. Будто вырванный контекст слов, смысл которого до меня не доходил.
— Смотришь на что? — спросила я и он поднял глаза, касаясь моей щеки.
— Смотрю, как пытают и убивают ради выгоды Андреаса. Ради продажной информации, которую достают насильственными методами, Тереза, — его дикий взгляд остыл, и он пришёл в себя.
— Тебе больно смотреть на людей, которых пытают? — переспросила я.
— До тошноты больно, — признается Харрис и опускает голову на моё плечо. Я дёргаюсь от тяжести его тела и молча стою. Андреас ужасный человек. Он заставляет своего племянника наблюдать за пытками? На кой черт? Чем он болен, чтобы ломать ничем не виноватых людей? Тошнота подкрадывалась к горлу, и я пыталась успокоиться ровным дыханием.
— Тебя сломали, Харрис, — выдаю я и он напрягает плечи, осознав, что я права. Он медленно поднимает голову и склоняет её набок.
— Почему у спасения твои глаза? — улыбается вдруг он и я застываю.
— Как быстро ты пришёл в себя, — улыбаюсь в ответ, и он выдыхает.
— Мой дядя любит ломать, поэтому, когда умер мой отец и опека перешла на дядю, первое, что он хотел сделать — перевоспитать меня для своих целей. Создать настолько сильную эмоциональную боль, что я сломаюсь и появится новая сильная личность, — он хмыкнул, а я поражённо выдохнула. То, о чём днём говорил Харрис. Сломать меня. Боже, я даже представить не могу, что ему пришлось пережить.