Страсть тайная. Тютчев
Шрифт:
Внешне Жуковский смирился и даже благословил брак своей возлюбленной с другим человеком. Но душа не могла принять непоправимое.
«Машенькина свадьба! Боже мой, что такое человек? — не находил он в себе сил, чтобы до конца согласиться с произошедшим. — Боже мой! Я говорю об этом так спокойно... Старое всё миновалось, а новое никуда не годится, душа как будто деревянная. Что из меня будет, не знаю. А часто, часто хотелось бы и совсем не быть. Поэзия молчит. Для неё нет у меня души...»
Болезнь длилась более года, когда Жуковский принял предложение давать уроки русского языка жене великого князя Николая Павловича —
Ученица оказалась на редкость способной, очень чуткой не просто к русскому языку, но к русской поэзии. Занятия стали увлекательными и для неё, и для её учителя, поскольку Жуковский принялся специально для неё переводить на русский язык известные ей с детских лет немецкие баллады и стихи великих немецких поэтов.
Жуковский поставил себе целью не только помочь будущей императрице овладеть языком её новой родины, но дать пищу для размышлений, благодетельно подействовать на её душу.
И вдруг он заметил перемену в своей собственной душе. «Чувствую себя совершенно счастливым в своей должности, — тогда же записал он в дневнике, — И счастливым особенно потому, что чувствую себя со всех сторон независимым: извне и внутри души. Честолюбие молчит; в душе одно желание доброго. Без всякого беспокойства желания смотрю на будущее и весь отдан настоящему. Милая, привлекательная должность! Поэзия! Свобода! Заслуженное уважение по чистоте намерений и дел, желание добра всем и сердечная уверенность, что не буду ни с кем соперником и не огорчусь потерею выгод, ибо не ищу их — вот теперь моё положение».
— Мы знаем здесь, на земле, одно потерянное счастье — смерть близкого нам существа, — вновь вернулся к начатому разговору Жуковский. — И моя вторая потеря счастья был уход моей Машеньки спустя каких-нибудь пять или шесть лет после её свадьбы. Её уход навсегда. Как и у вас теперь. Но и после этой потери я ещё, как бы снова, утвердился в обретённой мною когда-то истине: счастие, в обычном, повседневном нашем понимании, — не цель жизни.
— Ах, как ваши слова созвучны с тем, чем наполнено теперь всё моё существо! — воскликнул Тютчев, — Я сам... я никогда не стремился к тому, что для многих других создаёт иллюзию обеспеченной и довольной во всех отношениях жизни. У меня подобного существования не было и быть не могло. Мне, вы правы, всего дороже моя независимость, моё состояние души. Только тогда всё, что окружает меня, приходит в подлинную гармонию, когда в согласии находится всё то, что внутри меня. Так ведь?
— Ну конечно же, милый Фёдор Иванович!
Как случалось в минуты наивысшего волнения, у Тютчева слёзы подступили к горлу. Он отвернул лицо, чтобы скрыть свою слабость, и едва слышно произнёс:
— Я ехал к вам, чтобы сыскать утешения. Случилось же большее, чего я, признаться, не ожидал: мы открылись друг другу в самом сокровенном, как не часто бывает среди людей. А может, так происходит именно в самую горькую, самую нестерпимую минуту жизни, когда человек начинает понимать как бы сердцем? В одном я уверен: свидание с вами — милость не слепого случая. Вы недаром для меня перешли Альпы. Вы принесли с собою то, что после неё, после моей незабвенной Нелли, я более всего
Они не заметили, как подошли к берегу озера, где собрались уже несколько дам и господ. Среди них оказался высокий и стройный юноша лет двадцати в кавалергардской форме. Это был цесаревич и великий князь Александр Николаевич.
Жуковский представил Тютчева наследнику престола, и тот, уже наслышанный о несчастье, выразил поверенному в делах своё соболезнование. Причём сделал это настолько искренне и участливо, что Фёдор Иванович снова растрогался.
— Я могу, господин Тютчев, что-либо сделать для вас? — произнёс великий князь, — Право, вы не сочтите это неучтивым, если в чём-либо обнаружится нужда, передайте через любезного Василия Андреевича ваше пожелание. Я буду рад оказать вам услугу.
Цесаревич и его свита поднялись по трапу на борт яхты, чтобы совершить прогулку по восхитительному озеру.
Тютчев взошёл на палубу вместе с Жуковским и сел с ним рядом, с любопытством посмотрев на расстилавшийся вокруг ландшафт.
— Продолжим наш разговор с вами, любезный Фёдор Иванович, а я тем временем не откажу себе в удовольствии сделать несколько набросков в своём альбоме. Уж больно восхитительные места! — сказал Жуковский и вынул из кармана небольшой блокнот и карандаши.
— Да, пейзажи великолепные! — согласился Тютчев. — А вон там, вдали, Альпы, за которыми — Германия.
Жуковский повернул к нему свою крупную голову и поразился вдруг просветлевшему выражению лица собеседника.
«Он определённо о ком-то подумал, сказав о Германии, — как-то неожиданно решил про себя Жуковский. — Неужели у него есть кто-то ещё, кто ему так же дорог, как только недавно ушедшая жена? Впрочем, разве любовь не может быть тем прекрасным и всё возвышающим чувством, которое, наверное, для всех нас больше и желаннее самого счастья?»
21
Жуковский верно определил, что Тютчева ждала женщина. Только не в Германии, а значительно ближе — в Генуе. И ждала потому, что знала: без неё Тютчев не выживет.
Когда-то она, Эрнестина Дернберг, потеряла мужай помнила, как это невыносимо тяжело, хотя никогда не была в него влюблена. Каково же было Тютчеву, который свою жену любил?
Похоронив Нелли на бедном кладбище в Турине, Тютчев должен был в первую очередь позаботиться о судьбе детей. Они остались у Клотильды. Однако её ожидали перемены, и серьёзные, — она собиралась замуж за Аполлония Петровича Мальтица, который недавно был назначен в русскую дипломатическую миссию в Веймаре. Что же будет с детьми?
Весной 1839 года Тютчев отправил письмо Нессельроде с просьбою разрешить ему вторично вступить в брак. Своё решение он объяснил необходимостью ухода и надзора за детьми, временно находящимися на попечении сестры покойной жены в Мюнхене. В том же письме он просил предоставить ему отпуск на несколько месяцев, чтобы устроить все семейные дела, которые так внезапно потерпели ужасную катастрофу.
Ответ пришёл благосклонный. Об одном лишь просил граф — дождаться приезда в Турин нового, недавно назначенного посланника, чтобы передать ему дела.