Страсти по Фоме. Книга 1
Шрифт:
— У меня такое впечатление, будто я вас знаю! Но самое странное во всем этом, я не могу отделаться от впечатления, что и вы знаете меня, словно…
Он запнулся. Слово «облупленный» ему активно не нравилось, особенно в применении к себе.
— Словом, знаете еще лучше, чем я сам! — сказал он, с трудом преодолев инерцию паузы и саму смелость заявления. — Это так?.. Если да, то насколько хорошо? Это очень важно!
Мария подняла брови. Секунду смотрела на него. Дорого бы он заплатил (отдал бы все!), чтобы встречать взгляд этих глаз, пусть и немилостивый, как сейчас, хоть
— Насколько хорошо?.. Господи! Когда я встретила тебя вчера в театре, я подумала, что я сошла с ума! Мне показалось, что ты играешь со мной злую шутку, не узнавая меня. Ты был тот и не тот Андрон, которого я знала. Но тот Андрон исчез, твои друзья сказали, что он погиб в автокатастрофе, так, что и следов не осталось, сгорел. А ты… ты делал вид, что мы не знакомы и вымаливал у меня встречу. Ты был словно безумный, несмотря на присутствие моего мужа, и я согласилась, надеясь все-таки выяснить, кто ты. И что дальше?..
Мария глубоко затянулась и погасила сигарету. Потом вдруг перешла на «вы».
— Вы беспардонно опоздали, чего, впрочем, даже не заметили! Вместо этого вы стали со мной знакомиться заново. Очень хорошо!.. Я подумала, это у вас от смущения опоздания, ну, бывает… но оказалось нет! Оказалось: вы меня снимаете!..
Она хохотнула то ли горько, то ли язвительно.
— Да еще как неловко, как девку! Как этих стриптизерш!
Фомин только усилием воли не давал раскрыться своему рту. Мария говорила о вещах совершенно невероятных. Более того, каких-то обжигающе безумных!
— А теперь вы спрашиваете, насколько хорошо я вас знаю!..
Она снова закурила.
— Вам не кажется, что вы заигрались? Вчера вы несколько естественнее сыграли амнезию.
Что это, с ужасом думал Фома, в горле у него пересохло, страшно захотелось выпить.
— Сейчас! — пообещал он, сам не зная, чего именно, и уповая, что заказанные полчаса назад пятьдесят граммов коньяка уже где-то на пути к нему, во всяком случае в этом проклятом городе!
— Я не знал… правда! — как-то совсем по-детски пролепетал он. — Так мы действительно знакомы?
— Считайте, что нет. Мне жаль, что я позволила вовлечь себя в этот балаган.
— Но я не помню! — вскричал Фомин. — Правда! Я действительно ничего не помню!.. Какая авария? Я не помню никакой аварии!
— Конечно, как вы можете ее помнить, сгорев до тла?.. Значит, это не вы, и я ошиблась, извините.
— Но сгореть? — ужаснулся Фомин, словно какая-то другая смерть его бы устроила больше. — А имя тоже совпадает?
— Бывает.
— Но мне-то тоже кажется, что я вас знаю! Но я не помню…
Мария остудила его исследовательский порыв тем, что демонстративно стала рассматривать кокаиниста с подругой. А тот и впрямь был красив (Фомин обиженно заткнулся): нога на ногу, а руки выкладывали изящными движениями ядовитую борозду на длинной перламутровой пудренице спутницы. Борозда казалась зеленой в этом освещении. Похоже, он ничего не боялся или перепутал свою привычную среду обитания, потерял курс в своем плавании. Фомин воспринимал все эти детали отстранено, как дополнительную, но не нужную информацию.
— Вы мне не верите?
—
— Почему? Мы еще даже не поиграли!..
Он и сам не знал, что говорит, но ему не хотелось, чтобы все закончилось так, ничем. Узнать ее и расстаться?.. Это невозможно!
— Ну, хотите!.. Да, я притворялся, — в отчаянии стал врать он, — потому что… потому что вы были с мужем!
— Как глупо! — сказала Мария.
Грянул канкан. На ярко освещенную сцену вышел кордебалет варьете в белом нижнем белье и таких же шляпах. Девочки-стриптизерши, слегка одетые, вяло потянулись в зал, высматривая одиноких и не очень клиентов во все еще полупустом зале — было рано, обычно «их» публика приходила позже, ближе к полуночи.
— Откровенно говоря, мне все это надоело. И это… — Мария кивнула на сцену, где высоко, стремительно и разом, как руки нацистов, выбрасывались ноги, демонстрируя белье. — И это вранье…
Она посмотрела на него.
— Я не помню даже, где я живу! — попробовал он еще оправдаться, но как-то уныло и неубедительно.
— Это ваши проблемы! — отрезала Мария.
У подиума возник какой-то шум. Это был снова Ефим. До этого он бросал в кордебалет какую-то дрянь вроде комочков бумажных салфеток и маслин с сыром на зубочистках, что вызвало появление строгого костюма рядом с ним. Через минуту, не больше, «костюм» был набит денежными знаками и ушел с авансцены, махнув своим девочкам, что все, как выяснилось, идет нормально, так надо…
Сейчас Фомин увидел, как Ефим, вдруг вскочив из-за стола, с диким хохотом схватил одну из девиц кордебалета за… — в общем, за ту часть, что не ходит, а только «волнуется» при ходьбе. Девицы в это время выполняли задний поклон публике, демонстрируя с обязательным визгом свои верткие и рюшистые зады, и одна из них попалась. Вскрикнув, девица дернулась и упала, увлекая за собой на сцену и Ефима. Остальные танцовщицы с визгом бросились со сцены…
— Нож! У него нож! — кричали они.
Немногочисленная публика всполошилась. Кто-то поспешно покинул зал. Оставшиеся с интересом гадали, что же будет дальше? А дальше все было похоже на бред, во всяком случае, для Фомина, потому что происходящее на сцене органично вписывалось в то безумство, что творилось в его голове после объяснения с Марией. Всё словно следовало какому-то необъяснимому контрапункту: то ли безобразия на сцене подчеркивали события за их столом, то ли их разговор с Марией создавал удобную шизофреническую почву для восприятия дикой сцены.
Ефим встал. При этом он небрежно держал кордебалетчицу за ногу, словно огромную куклу Барби, так что сама она встать не могла. Другую руку с серебряной лопаточкой, которую приняли за нож, он поднял, требуя тишины. Наконец музыка смолкла и стало слышно, как площадно и истерично ругается девица.
— Рвать!.. Драть!.. Хмать!.. Лять!..
— Следующим номером! — объявил Ефим, поймав паузу в речитативе. — Стриптиз!
Голос у него был как у завзятого конферансье, бархатный и зычный, от диафрагмы. Он наклонился назад и что-то сказал лежащей девице.