Страсти по Фоме. Книга 1

Осипов Сергей

— Че мы прибразуим? — переспросил он. — Реальности?

— Да.

— То-то я смарю! — удивился Фомин. — А зачем?.. А ваще-то праильно…

Реальность Фомы вела себя безобразно и он был не прочь ее трансформировать как-нибудь, усмирить. И когда она вздыбилась желудком, он понял, надо что-то делать, надо ее преобразовывать.

— Соп! — поднимая руку, сказал он ей и противному голосу незнакомца, провоцирующему этот переворот в нем. — Соп-соп-соп!.. Сю юкундочку!!

Незнакомец во все глаза непонимающе смотрел на него.

— Ты пока не г’вари… мне надо… — Фомин слез со стула. — А то…

— Тебе помочь? — неожиданно

сочувственно спросил тот.

— Не-не-не-не-не! — замахал рукой Фомин. — Только не ты… а то прям зесь вырвет…

Так плохо он себя еще никогда не чувствовал. Он едва успел добраться до туалета…

Ополоснувшись и кое-как приведя себя в порядок, Фомин долго смотрел в зеркало, в глаза. Это был лучший способ протрезветь, хотя ему совсем этого не хотелось. Не хотел он во всем этом разбираться! Если бы это был первый случай неузнавания им кого-то, он бы принял это за белую горячку, которую ему с недавних пор сулила Ирина. Но беда была в том, что с ним уже случались подобные казусы. Его узнавали, а он нет. Это делало его жизнь довольно странной. После реанимации, куда он попал несколько месяцев назад из-за аварии, ему объяснили, что это случается при травмах головы.

— Вы не пугайтесь, если кого-то не узнаете, это пройдет, — сказал ему лечащий врач и пригласил в палату незнакомую женщину.

Три дня она проплакала над удивленным Фоминым, рассказывая ему о незнакомых людях и делах, пока он наконец не вспомнил ее. Словно покрывало сдернули…

— Мама? — сказал он все с тем же удивлением, к радости персонала. Место надо было уже освобождать. Подумаешь, памяти нет и в голове дыра, зато весь остальной здоров, как Лужков — хоть в прорубь! У других ног нет и то в переходах сидят с балалайками, людей веселят. Чего без памяти-то валяться?..

Потом Фомин заново знакомился с городом и своей квартирой. Двухкомнатная квартира казалась ему теперь крохотной после просторов беспамятства и он больше бродил по городу. А вот Москва понравилась, совершенно сумасшедшая!.. А люди… люди вели себя по-разному: кто-то и обижался, когда Фомин его не узнавал, но чаще они совместными усилиями восстанавливали картину бытия. Так потихонечку он вспомнил, как ему казалось, всю свою биографию. С матушкой он восстановил «домосковский» период.

Москва же вспоминалась совсем по-другому, маленькими частями, никто не был связан с ним в этом городе так тотально, как мать с его родным городом. Он бродил по Москве и в прошлом как в тумане. Сначала это его забавляло и он с жадностью расследовал свою жизнь. Потом устал, это не делало его счастливее. Наоборот, прошлое словно выталкивало его из того блаженного состояния, в котором он находился в реанимации.

Он запил. Запил потому, что было тоскливо, затем чтобы отогнать регулярную и невыносимую головную боль, которая появилась через некоторое время после аварии, и еще от того, что питие доставляло ему удовольствие, особенно когда он научился выбирать собутыльников себе по вкусу.

Ему ничего не стоило выпить с любым человеком из прошлого или будущего, как сейчас с последним русским императором, хотя он предпочитал всем стойкого Сократа, парадоксального Рабле и невозмутимого Черчилля, жаль только, что их никак нельзя было собрать вместе. Приходилось пить с каждым в отдельности, ну как тут не получить алкогольную зависимость? Но общение с ними перевешивало все зависимости и не важно, каким образом ему это удавалось. Да он и не чувствовал никакой

зависимости! Это были выдумки Ирины, которая испытав горькое и беспробудное пьянство отца теперь «дула» на Фомина…

Он тряхнул головой. Прояснения в памяти не наступило, но мутить перестало, стало легко и пьяновато. Голова еще плыла легким дымом, но зато весь остальной организм бодро рапортовал: готов к новой дозе зависимости, даже хочу!.. Вернувшись к стойке, Фомин никого возле нее, кроме бармена, не обнаружил. Только у бильярда, опасно размахивая киями, гоняли американку молодые маклеры, которых и маклерами-то назвать язык не поворачивался, так, агенты…шки.

Бред наяву, с облегчением вздохнул он (брошу пить!) и заказал себе «николашку». Тут же выпил. Мир стал снова голубым и зеленым, и немного свинцовым — Балтика! Еще секунда самозабвения и забрезжил флагманский линкор, на котором был создан замечательный напиток: водка, лимон, соль, — «николашка»! Во всяком случае, распробован. Надо было только чуть-чуть помочь…

— Пожалуй, еще одну, последнюю! — сказал он бармену, чтобы ускорить встречу с линкором.

— Вам не много будет? — неприязненно спросил тот, сбивая Фомина с курса.

— Водки много не бывает, дружище! — изрек Фомин, предвкушая последний глоток к флагману. — Бывает мало водки!

Выпив, он с сожалением обнаружил незнакомца. Корабль сразу пропал, как затонул. Как империя, которую Фомин тщился спасти. Вот же блин без масла!.. Ну ничто не может спасти бедную Россию, белую лебедь! Просто напасть какая-то! История не терпит сослагательного наклонения, но почему-то терпит наклонительное согласие! Приходят люди — ниоткуда и звать кое-как — и нагибают ее вместе с огромной, но беззащитной страной. Бляха Мономаха!..

Доктор, или человек, называющий себя так, сидел через сиденье от него, а между ними какая-то разбитная девица. Она вся была повернута к Фомину и что-то рассказывала, отчаянно жестикулируя. Как она здесь очутилась? Оказалось, что девица уже давным-давно объясняет ему, почему она бросила Борьку.

— Теперь понял? — спросила она.

— Да, — ответил он. — Это поросенок?..

Девица удивленно присвистнула.

— Какой поросенок?! Хряк! — засмеялась она. — Павтаряю для асобо адаренных!

И она начала все сначала, хотя Фомин все равно плохо слушал.

— … мордой в макароны. Села в машину и уехала. Потому что, что за мужик, если он сам ничего не решает? Вот ты позволишь своей бабе, в смысле, женщине, за себя решать — здоровый, крепкий мужик?

— Я? Своей бабе? — задумался Фомин, вспоминая, как совсем недавно, Ирина уговаривала его не пить больше. — Позволю.

— Что за мужики пошли? — удивилась девица. — Разве можно на вас положиться?

— Лучше на вас! — согласился Фомин, и загадал: если она сейчас даст ему по физиономии или хотя бы обидится, он встанет и уйдет, и может даже пить бросит. Ненадолго. Но девица неожиданно потеплела.

— Э! — сказала она и потрепала его по щеке. — Да ты оказывается сексуальный маньяк!

Фомин потрогал свою щеку. Все происходящее отдавало такой бульварщиной и вместе небывальщиной, что не верилось, неужели это с ним?.. Неужели с ним все это? Боже!.. На линкоре никто не позволил бы себе такого с ним обращения, даром что вымирающая династия, деградация, гемофилия. Ни фокусов, ни хряков. Тихо, плавно, чинно, как в фотоателье…

— Нет! — возразил он, отводя руку от щеки. — Маньяк это он…